Это позорище, – говорил он. – Почему нельзя быть нормальной? Другие дети ее возраста выбегают навстречу и кричат «привет», а эта прячется, как звереныш. Это ты ее балуешь, Джули».
– Эй, не хочешь вылезти и сказать привет дяде Олли? – Джулия слышит едва уловимую нотку неловкости в собственном голосе и ненавидит себя за это.
За спинкой дивана мелькает макушка Эммы – она явно мотает головой, – и Джулия виновато улыбается Оливеру.
– Прости, она… – Джулия не знает, что сказать. «Она застенчивая»? Это так, но, вероятно, не стоит говорить такое при ребенке, иначе она может еще сильнее замкнуться в себе.
– Не беспокойся, я понимаю. – Оливер понижает голос. – Я тоже не прочь спрятаться за диваном, когда приходят люди.
Джулия смеется.
– Садись. Мы с Эммой кое-что приготовили.
Оливер опускается на диван и демонстративно игнорирует взгляд, устремленный на него с противоположной стороны. Джулия спешит на кухню. Когда она возвращается с закусками, у Оливера загораются глаза.
– Вау, выглядит аппетитно.
Затем он замечает пятнышки варенья на мясе, и его улыбка чуть угасает.
– Эмма помогала мне, – объясняет Джулия снова этим извиняющимся тоном.
Оливер смеется.
– Отличная работа, Эмма. – C этими словами он подхватывает с подноса перемазанный кусочек мяса и отправляет в рот. – М-м… Оу, прошу прощения, наверное, нельзя есть одно только мясо? Я новичок в этих делах. Может, кто-нибудь подскажет мне, как это делается? – Он смотрит на Джулию, и оба, затаив дыхание, ждут ответа. – Ну ладно, может, как-нибудь сам разберусь.
Из-за дивана доносится тяжкий вздох, и показывается голова Эммы.
– Нет, – хмуро заявляет она. – Ты все испортишь.
Эмма выходит из укрытия, склоняется над доской и задумчиво осматривает композицию, после чего указывает на крекер.
– Бери это.
– Ладно.
Следуя инструкциям Эммы, Оливер намазывает на крекер инжирное варенье, кладет сверху ломтик сыра и кусочек индейки и отправляет все это в рот. Он довольно мычит, после чего глотает и продолжает:
– Превосходный бутерброд. Спасибо, Эмма.
Эмма кивает и принимается составлять такой же превосходный бутерброд для себя, с той лишь разницей, что игнорирует приборы и намазывает варенье пальцами.
– Она мыла руки перед твоим приходом, – произносит Джулия шепотом.
Оливер улыбается и откашливается.
– Так вот, я был… в квартире.
Джулия замирает. Ну, конечно, Оливер для этого и приехал. Это не дружеский визит ради того, чтобы поболтать. Он здесь, чтобы рассказать, в какие мутные дела при жизни впутался Маршалл. Джулия чувствует, как паника едкой желчью растекается в животе, прожигает себе путь к легким и душит ее. Ему лучше не говорить об этом сейчас, только не при Эмме.
Должно быть, Оливер замечает панику в ее глазах, потому что бросает взгляд на Эмму, после чего качает головой.
– Не беспокойся, там ничего… такого.
– Правда? – это скорее мольба, чем вопрос.
– Да. – Взгляд Оливера смягчается. Он уловил отчаяние в ее голосе. – Правда. Это все очень странно, потому что квартира была забита произведениями искусства. Скульптура, живопись, фотографии… все подряд, без разбору. Я не смог уловить между ними какую-то связь. Хотя ты знаешь, я не знаток искусства и в любом случае ее бы не заметил.
– Произведения искусства?
Какого черта? Это никак не вяжется с тем, что ей представлялось, ведь все признаки измены были налицо. И теперь Джулия не знает, как реагировать. Не знает даже, что думать. Насколько ей известно, Маршалл не отличался склонностью к искусству. Но, возможно, это свидетельствует лишь о том, как мало Джулия знала о нем. Может, Маршалл был прав, когда называл ее невежественной и глупой и говорил, что рассказывать ей о чем-либо – впустую тратить время, и поэтому всех от нее тошнило.
– А он… ну, вы же были братьями… – говорит она сбивчиво. – Маршалл интересовался искусством?
Оливер мотает головой.
– Нет, никогда. То есть, я тоже не отличаюсь тягой к искусству, но даже у меня было куда больше творческих устремлений, чем у него. Только не надо… – Он делает глубокий вдох. – Не вини себя в том, что не знала этого. Потому что я… мы с отцом… тоже сбиты с толку.
Жгучий стыд, знакомое чувство, которое сопровождало ее годами, отступает, хоть и немного. Не только от нее Маршалл скрывал свой интерес к искусству. В неведении пребывали его брат-близнец и родной отец, а это хорошая компания для нее. Она сможет с этим смириться.
– Да, все вещи в машине. Не знаю, что с ними делать. У меня не так много места в квартире, так что…
– Я все заберу.
Джулия понятия не имеет, что будет делать с вещами, но и просто выбросить то, что было дорого ее покойному мужу, нельзя. Она берет Эмму на руки, и все трое выходят к машине Оливера. Он открывает кузов, и увиденное удивляет Джулию еще больше. Как говорил Оливер, все довольно разнородное, но сразу видно, что это серьезное искусство. Джулия вновь чувствует укол совести. Что она за жена, если так недооценивала своего мужа? Почему бы Маршаллу не интересоваться настоящим искусством? Разве он не говорил, когда уходил, что сорвал куш? Вероятно, у него был нюх на высокое искусство, и он скрывал от нее этот свой талант, и не без причины. Погруженная в свои мысли, Джулия прямо с Эммой на руках, молча помогает Оливеру перенести все предметы в дом.
Они складывают их в прихожей, просто прислонив к стене. Предметы искусства выглядят чужеродными в ее доме, совершенно не к месту и даже вульгарно. Потом Джулия замечает фотографии, и они настолько прекрасны, что заставляют задуматься. На снимках запечатлены пейзажи, в основном водопады, совсем не то, чем Джулия увлекалась в старшей школе, но ей хватает знаний в области фотографии, чтобы понять: перед ней работа настоящего мастера. Она в восторге от того, как пойман свет и как умело выделены неожиданные элементы пейзажа. У Джулии встает ком в горле, и она, тихонько шмыгнув носом, с благоговением откладывает снимки в сторону и отворачивается.
В этот момент Эмма решает, что с нее довольно развлечений, и начинает ерзать, требовательно зарываясь лицом в грудь Джулии:
– Титю.
Оливер утирает лоб и поглядывает на Эмму.
– Я, наверное, пойду?
– Нет, останься.
Джулия понимает, что у него нет причин оставаться, но ей необходимо переварить это странное открытие о Маршалле, а поговорить об этом она смогла бы только с Оливером.
– Мне просто нужно… покормить ее.
Джулия ненавидит себя за этот жалобный, извиняющийся тон. Маршалла так раздражало, что Эмма до сих пор берет грудь.
Но Оливер и бровью не ведет.
– Да, конечно, хорошо.
Джулия направляется в спальню, и Оливер еще раз окликает ее.
– Может, прозвучит странно, но можно мне заглянуть в комнату к Эмме?
Джулия так удивлена этой просьбой, что у нее вырывается смешок.
– Конечно, будь как дома.
Сидя на кровати, Джулия гладит дочь по волосам и недоумевает, что могло понадобиться Оливеру в комнате Эммы. Сегодняшний день вышел очень странным, но не таким уж ужасным. Когда с кормлением покончено, Джулия снова берет Эмму на руки и тихо выходит из спальни, так как привыкла передвигаться неслышно, поскольку Маршалла раздражал шум. Она вздрагивает, когда Оливер внезапно выходит из комнаты Эммы.
– Вот и вы. Закончили?
Джулия растерянно кивает, и Оливер прокашливается, глядя на Эмму.
– Я принес тебе кое-что, о чем сам мечтал в детстве. Хочешь взглянуть?
Эмма прячет лицо, и Джулия пожимает плечами.
– Это не значит «нет».
Она проходит в комнату и замирает.
Каким-то неведомым образом Оливер умудрился за двадцать минут установить в углу маленькую белую палатку. Над палаткой висит табличка с разноцветным буквами: «ТИХИЙ УГОЛОК ЭММЫ». Джулия замечает внутри палатки кучу подушек пастельных тонов и несколько мягких игрушек. Все вместе выглядит волшебно.
Оливер протягивает Джулии картонную книгу.
– Это сенсорная книга, в ней куча разных штук, с которыми можно поиграть. – Он кивает Эмме. – Когда я был маленьким, меня пугало все незнакомое. Люди или ситуации, неважно, я всего пугался и мечтал, чтобы у меня был уголок, где можно спрятаться, как только станет страшно. Вот я и подумал, может, тебе понравится такое.
Эмма, открыв рот, во все глаза смотрит на палатку. На ее лице написано полное изумление.
– Это для меня? – спрашивает она осипшим голосом.
– Да, милая, – отвечает ей Джулия и с удивлением отмечает, что голос у нее дрожит.
Она опускает Эмму на пол, и, когда Эмма заползает в палатку и кричит оттуда «Вау!», к глазам подступают слезы. Вот такое Маршалл ненавидел больше всего, потому что не хотел «потакать» и «баловать ее». Но в глубине души Джулия всегда понимала, что именно в этом и нуждается Эмма. И подарил ей это Оливер, человек, который до сих пор видел Эмму раз в жизни.
– Спасибо, – шепчет Джулия, и Оливер улыбается ей в ответ. Они смотрят на пухлые ножки Эммы, торчащие из палатки.
Раздается звонок в дверь.
– Ох, совсем забыла сказать, – вспоминает Джулия, – Сана попросилась приехать еще раз, позадавать вопросы для своего подкаста.
Они уходят в прихожую, но Эмма остается в палатке и счастливо болтает сама с собой. Джулия согласилась на интервью только потому, что боялась вызвать подозрение своим отказом. Но теперь, когда Эмма такая счастливая, у нее настолько приподнятое настроение, что она готова отвечать на любые вопросы о своем покойном муже. Но ощущение держится лишь до того момента, пока Сана не переступает порог и не видит эту выставку искусства в коридоре. У Саны ожесточается лицо, и Джулия готова поклясться, что видит в нем не просто раздражение, а жгучую ярость, и тогда она понимает, что, возможно, не единственная скрывает темную правду о Маршалле.
20Сана
Всю дорогу к дому Маршалла и Джулии Сана не знала, чего ждать. Теперь нет Веры, которая шагала бы впереди нее и обеспечивала убедительное оправдание для визита. Теперь Сана может рассчитывать только на себя, и она точно не ожидала увидеть в коридоре предметы искусства, просто сваленные там кучей. Эта картина выглядит так жалко, словно маленькое кладбище краденого искусства, и ее работы, вероятно, зарыты здесь же.