— Ты же биолог! Выбери товарища, на тебя похожего, и организуй адюльтер. Знаешь, как это делается — вино, музыка, муж в командировке. Неважно, чьи там гены будут, главное, что ребенок в семье появится.
— Так что же мне, неродного ребенка воспитывать?
— Ничего, привыкнешь. Другие вообще чужих берут, усыновляют. Главное, что всем польза будет. И семья успокоится, и тебе легче станет.
— А как же Таня?
— А что — Таня? Она привыкнет, даже счастлива будет. Родит, в семье утвердится. А вина от измены только сильней ее к тебе привяжет.
Таня почувствовала тупую боль под горлом, как от удара. Ноги ослабели. Она спряталась в ванной и долго сидела, ни о чем не думая, ожидая, пока пройдет боль. Вышла оттуда, когда золовки уже не было. Не было сил разговаривать с ней, улыбаться, как ни в чем не бывало. Тане казалось, что по ее лицу каждый теперь прочтет всё, что она услышала.
Таня не спала всю ночь. Лежала, рассматривая на потолке полосы света от проезжающих машин, думала. Да, столица, карьера, семья, достаток… Но невыносимо противно было представлять, какую цену придется платить за все это. Как она будет смотреть в глаза московским родственникам, принимать от них помощь, подарки и поздравления.
К утру Таня всё решила.
Собрав и отправив мужа в командировку, она пошла в отдел кадров и написала заявление об увольнении с работы «по собственному желанию». Интриги за место в институтской лаборатории плелись нешуточные, и отговаривать ее никто не стал. Таня сходила в паспортный стол и выписалась из московской квартиры.
Подавать на развод не стала — не к спеху, всё равно уходила «от», а не «к». Не хотелось тратить время и силы на судебные дрязги.
Очень кстати муж укатил за границу. Он в последнее время искал и находил возможности куда-нибудь исчезнуть, хотя бы на время. Ничего, теперь у него не будет причин убегать из дому.
В Татьянин день она вышла из института с документами и расчетом. Вдохнула свежий морозный воздух, перечеркиваемый снежками, звенящий веселыми криками и визгом студенток, прищурилась от яркого солнца и улыбнулась — впервые за много месяцев.
Поехала на вокзал, купила билет на поезд, в плацкартный вагон, заново приучаясь экономить деньги. Вернувшись, собрала вещи. Их оказалось не много, чемодан с сумкой.
Нужно было заехать к свекру, попрощаться, оставить ключи. Она подумала и заказала такси — с вещами и пересадками маршрут получался слишком тяжелым.
Водитель попался нормальный, согласился заехать и подождать, сколько нужно. В профессорской квартире была только золовка. Старая дева выслушала Татьяну молча, не перебивая, с непроницаемым выражением на лице. Удивленно подняла брови, услышав о выписке, но комментировать не стала.
Приняла ключи, положила на полочку перед зеркалом. Попрощалась формально, пожелала удачи. Взяла вдруг Танину руку, сжала обеими своими, задержала, вздохнула, заглянула в глаза. Сказала тихо:
— Что, не оправдали мы твоих ожиданий, красавица? Ну что ж, не поминай лихом!
Криво усмехнулась и ушла в комнаты, не дожидаясь возражений. Таня спустилась по лестнице, села в машину, чувствуя, как горит от стыда лицо. Это не было правдой, нет, нет, но всё-таки, в какой-то части…
Водитель-умница ни о чем не спрашивал. Довез до вокзала, помог найти тележку, установил на нее тяжелый чемодан и сумку. Деньги принял, не ломаясь, и тоже пожелал удачи — серьезно, без улыбки. Да, удача ей не помешает в неизвестности впереди. Тридцать лет, старенькиеродители, а из нажитого — диплом, чемодан и жизненный опыт…
Поезд был самый обычный. Те же запахи, звуки, проводники, пассажиры. Будто не было последних десяти лет, и она возвращается домой после сданной успешно сессии. Таня поймала себя на том, что назвала родительский дом домом, и улыбнулась.
Проводница раздала белье, и Таня постелила себе на нижней полке. В натопленном вагоне было полно свободных мест, не то, что в летний сезон. Она дождалась, пока проводница притушит свет, илегла, точно зная, что не уснет до утра. Слишком много мыслей толпилось в голове, как пассажиров на вокзале.
На узкой полке лежать было неудобно, и Таня машинально вытянула в проход из-под подушки правую руку, приятно качающуюся вместе с вагоном.
Заснула она мгновенно, улетела в сумбурный сон. Запомнились только брызги, и ветер, и волны, над которыми она летела низко-низко.
Таня проснулась ранним утром от солнца, бьющего прямо в нос, с мокрыми от слез глазами и счастливой улыбкой, которую не могла стереть с лица весь долгий дорожный день.
Эмилия Галаган
Родилась в Гомеле (Беларусь), проживаю в Санкт-Петербурге. Пишу с 2005 года, преимущественно реалистическую прозу. Люди, линии их судеб, узлы взаимоотношений, сияющие печали и горчащие радости, такая сложная жизнь и такая простая смерть — вот темы моих произведений. Связаться со мной и узнать, где можно прочесть еще больше моих рассказов, можно через ВК: https://vk.com/ludkag/
Мыло
Пустоту невозможно описать: на белом листе бьется, как сердце, курсор.
Даже если вокруг ничего нет — есть я. Я стучу.
Странно входить в свой собственный дом после годового отсутствия. Ничего не изменилось. Но как-то медленно, медленно приходит это понимание — словно из тумана выплывает прошлое, точнее — словно ты сам погружаешься в туман. И все вещи, которых ты касаешься, кажутся ненастоящими, ни в чем не чувствуется тепла, да, ни в чем, даже в объятиях…
— Я ничего здесь не переставляла… Мне предлагали сдать комнату, но мне не хотелось, — сказала мама. — По вечерам я сюда приходила, и разговаривала… вон, с ним…
На кровати дожидался меня мой верный пес — большая плюшевая игрушка — когда-то мне нравилось его обнимать, лохматить, тискать, а сейчас… сейчас я как будто виновата перед ним… мои рисунки, прикрепленные булавками к обоям, мой компьютер — включаю — и удивляюсь обоям на рабочем столе. Ах да, герои сериала, финальная сцена, я расплакалась, когда её смотрела…
— Мам, я привезла фотографии, сейчас покажу.
Вставляю диск в CD-ром. Показываю и рассказываю. В моем голосе звучит какой-то самой мне непонятный задор и энтузиазм:
— Это я на вручении диплома! Сейчас будет классная фотка: мы подбрасываем вверх наши магистерские шапки! Это Лена, а это Леша. Почему обнимает меня? Да он со всеми в обнимку фоткался! Ой, да ладно, мам, вечно ты что-то придумаешь…
Когда никого нет дома, я слоняюсь по комнатам, не зная, чем бы себя занять. Когда никого нет дома, меня тоже нет. Открываю книгу — но после прочтения первых же страниц наваливается жестокая скука — жаль, что не сон, во сне бывают сны. Включаю компьютер — пересмотреть любимый сериал? Когда-то он меня вдохновлял. Его герои преодолевали такие преграды — добивались своих целей: успехов в карьере, славы, любви…
Включаю, но после первой же серии скука возвращается вновь. Скука и что-то еще. Пожалуй, смотреть эту чепуху не только неинтересно, но и даже неприятно.
Позвонить кому-нибудь из друзей? По разу уже обзвонила всех, с некоторыми увиделась. Многие изъявляли желание встретиться еще раз, обещали перезвонить, но ожидание этого перезвона уже затянулось, я бы даже сказала, слишком затянулось — телефон молчал уже который день. Это обыденное молчание жутко раздражало, как когда-то — тогда! — раздражали бесконечные телефонные звонки, особенно перед экзаменами. Я знала все свежие сплетни, я уже вспомнила всех — даже тех, кого почти забыла. Это было интересно, но только в первые дни, потом быстро надоело. Общаться с друзьями из любопытства — не слишком приятно. Любопытство быстро насыщается, а пустота в той части сердца, откуда вынули дружбу, сквозит неприятным холодком.
Надо чем-то заняться до прихода мамы с работы. Быть может, навести порядок в письменном столе? Я выдвигаю верхний ящик. Конспекты — перелистать, что ли? Оживить в памяти лекции, дуракаваляние на переменах, предэкзаменационный мандраж… Где это все осталось? Только во мне, во мне оно записано цветными ручками, а самые важные места отмечены восклицательными знаками на полях. Наброски произведений — тут где-то был даже план романа! — мои заброшенные герои, онемевшие, смотрят печально, как профессиональные нищие в метро, а я прохожу мимо и сажусь в свой вагон — я еду на работу и с работы, я больше не пишу, я их больше не слышу.
Краски — да, я когда-то рисовала, очень плохо, просто копировала картинки из детских книжек, но это приносило мне радость. Я раскрашивала мир в свои цвета, я заполняла пустоту чепухой, но она не сопротивлялась этому с той силой, с какой сопротивлялась умным вещам.
Гора бумаг, приготовленных на выброс, росла.
Иногда какие-то слова хватались за мой взгляд, как утопающий за соломинку, я начинала читать — строки, абзацы, — я слышала свой собственный голос, неуверенный и одновременно дерзкий, голос молодой писательницы, которая думает, что сквозь свои мутные очки она видит все тайны вселенной.
И мыло… откуда тут мыло? Розовое мыло в форме бегемотика. Без упаковки. В следующем ящике я нашла еще два куска мыла — апельсиновое — тоже без упаковки, и «Молоко и мед». «Орифлейм»!
Марина. Да-да-да. Марина. Та самая Марина, новость о которой была первой. Первой новостью, которую мне сообщили по моем приезде. Поразительная новость по меркам провинциального города.
Мы познакомились, когда я проходила практику у них в школе. К тому моменту выражение недовольства уже начало проявляться на моем лице. Я не любила школу, и школа платила мне за это тем же. Но я любила то, о чем говорила на уроках. Любила совершенно отдельно от этих унылых кабинетов, от классных журналов, оценок и обязательной внеклассной работы. Поэтому среди учеников были те, кто полюбил меня. Энтузиасты. Те, кто тоже любил свое дело. Еще не начатое — уже любил. Среди них была Марина. Невысокая, коренастая, девушка «крестьянского» типажа, обладавшая изумительным голосом, глубоким, низким и страстным, удивительным для столь юной и простодушно-бесхитростной барышни. Мы жили по соседству и часто возвращались домой вместе. У Марины было две темы для разговора: Киев и «Орифлейм». Киев был её мечтой, а «Орифлейм» — средством достижения этой мечты. Она пыталась продавать косметику каждому, кто возникал на её пути. Вырученные от продаж деньги — тот скудный процент, который полагался ей как дистрибьютеру, Марина откладывала на Киев. Она хотела уехать туда после оконча