аза напоминают мне бушующее море и ночное небо без звезд. Потому что в этом весь Рафаэль, Мика. Он – буря, которая устала бушевать. Он – черное небо, затянутое пасмурными тучами. Он смотрит мне в глаза и без слов рассказывает свою историю, скорее всего, даже не догадываясь, что я ее понимаю. Он просто выжидающе смотрит на меня, отчаянно надеясь, что я ни о чем его не спрошу. Отпущу. Забуду. Рафаэль точно так же, как и я, пытается убежать, скрыться от своей жизни. Забыть ее и двигаться дальше. Но можно ли идти вперед без прошлого? Не заблудимся ли мы еще сильнее? Я не знаю.
Я подхожу к нему и обнимаю, положив голову ему на грудь и слушая мелодичное постукивание сердца. Он обнимает меня в ответ. Никто не торопит нас, не зовет в машину, нас оставляют в покое. Вокруг много разных звуков: разговоры ребят, шум машин и прохожих, которые вышли на прогулку субботним вечером, – но для нас это все лишь некий, не имеющий значения, фон, самое главное происходит в наших душах. Они воспламеняются от прикосновений и объятий, и айсберги потихоньку тают. Глобальное потепление. В моей душе глобальное потепление…
– Любишь чизбургеры? – спрашиваю я, поднимая голову.
Рафаэль улыбается, его взгляд стал спокойнее.
– Я съем два, – подмигнув, отвечает он.
Аккомпанементом нашим разговорам в машине служит шум дождя. Мы не включаем радио, не желая заполнять голову новыми звуками. На сегодня нам достаточно музыки. Когда мы встаем на красный свет, звонит мой телефон, и я с удивлением вытаскиваю его из кармана. На дисплее высвечивается имя «Тюг» и наше с ним селфи. Перед отъездом он сфотографировал нас и сказал: «Не скучай, Санклер».
Я улыбаюсь неожиданному звонку.
– Классная фотка, – говорит Капюсин, заглядывая в мой телефон.
– Какая? – повернув голову, интересуется Пьер.
Капюсин быстрым движением руки выхватывает у меня телефон и демонстрирует его Пьеру.
– Это кто? – приподнимая брови, спрашивает тот.
– Это Тюг, – раздраженно бросаю я, забирая трубку.
На том конце слышится кашель и громкое восклицание:
– Ты жива! Аллилуйя!
Я смеюсь.
– Ты тоже, судя по всему.
– Подождите, Лее звонит парень? – озадаченно спрашивает Пьер и лукаво глядит на Рафаэля, театрально прижав руку к сердцу.
– Ты там не одна? – спрашивает Тюг. – Уже обзавелась друзьями?
– Да, мы как раз едем со школьного концерта.
– Стоп-стоп-стоп, – громко говорит Пьер, – ты ее парень?
– Нет, он мой друг, – стреляя в него взглядом, отвечаю я.
– Санклер, у тебя все хорошо? Я не вовремя?
– Нет-нет! Все хорошо, я очень рада, что ты позвонил, ты сам как?
– У меня ничего нового, просто ты долго не писала, поэтому решил проверить, все ли с тобой хорошо. Ладно, я пойду, а ты не забывай, пиши мне. В этой буржуазной школе тебя точно никто не обижает? – голос Тюга звучит серьезно. – Помни, если что, я могу поговорить с директором, – усмехается он на том конце, и я улыбаюсь.
– Все отлично, я действительно очень рада, что ты позвонил, я скучаю.
Он хмыкает.
– Держись, Санклер, не скучай, веселись!
Мы заканчиваем разговор, желая друг другу феерического веселья и незабываемых приключений.
– Значит, у тебя есть друг-гей, – вдруг заявляет Пьер крайне серьезным тоном.
Я, опешив, смотрю на него.
– Вообще-то он не гей!
Пьер оборачивается к Рафаэлю.
– Она по нему скучает, очень рада его звонку и, барабанная дробь, он – не гей!
– Заткнись, – устало бормочет Рафаэль.
– Леа, а он точно не гей? – вновь серьезным тоном интересуется Пьер.
Капюсин смеется.
– Нет, – отвечаю я и иронично добавляю: – Информация на сто процентов достоверная, месье ле президент. Тюг не входит в число сексуальных меньшинств нашего великого государства.
– И откуда же у тебя стопроцентная достоверная информация? – хитро сощурив глаза, спрашивает Пьер.
– Все, Пьер, закрой рот, – обрывает его Рафаэль.
– Какая тебе вообще разница? – раздраженно бросает Квантан.
Пьер опять оборачивается к Рафаэлю и играет бровями.
– Мне, разумеется, нет никакой разницы, а вот…
– Отвернись от меня, придурок, – равнодушно цедит Рафаэль.
Пьер смеется, но все же отворачивается, и следующие несколько минут мы едем в полном молчании. Я гадаю, стоит ли объяснять Рафаэлю, что Тюг просто друг, и не будет ли это выглядеть глупо… А Рафаэль, наверно, гадает, стоит ли ему расспросить меня о Тюге. В результате все мы просто молчим, погруженные в свои мысли. Как всегда, тишину нарушает Пьер со своей очередной гениальной мыслью.
– Знаете, о чем я тут подумал? – начинает он.
– Раффи, ты это слышал, он подумал! – саркастично произносит Квен.
– Он просто еще не догадался, что в принципе не владеет данным навыком, – подыгрывая Квену с усмешкой в голосе подключается Рафаэль.
– Ха-ха, как смешно, все посмеялись? Так вот, я подумал, что среди Делионов нет геев, ведь так?
– Господи, и как в твоей голове рождаются такие тупые мысли, – устало бормочет Квантан.
Пьер, сузив глаза, внимательно глядит на него и серьезно спрашивает:
– Квен, ты гей?
Рафаэль фыркает, а Квен с огромными, словно два блюдца, глазами поворачивается к Пьеру и бормочет, качая головой:
– Ты ненормальный…
– Это не ответ на мой вопрос. Старина Квен, ты гей, да или нет?
– Заткнись, я тебя умоляю, просто заткнись, – ошарашенно говорит Квен.
– Раффи, это долбаный ответ на мой вопрос? – как ни в чем не бывало продолжает Пьер.
Рафаэль приглушенно смеется и, покачав головой, заявляет:
– Нет, не ответ.
Квантан стреляет в него злым взглядом, и Рафаэль очередной раз усмехается.
– Дубль три, – начинает Пьер, – Квантан Делион, вы – гей!
– Нет, – коротко отвечает Квен, очевидно решив быть лучше, выше, взрослее и не опускаться до уровня Пьера. Но Пьер не собирается так просто сдаваться.
– Черт тебя побери, ты точно гей, – восклицает он, – вот послушай, как должен звучать правильный ответ! – И Пьер, повернувшись к Рафаэлю, серьезно спрашивает:
– Раффи, ты гей?
Рафаэль посылает его, предварительно громко выругавшись. Пьер с самодовольной улыбочкой разводит руками:
– Учись, Квантан, пока мы живы.
Квантан с упреком смотрит на него и шипит:
– Пьер, таких идиотов, как ты, поискать надо, тебе ведь прекрасно известно, что я не гей.
– А вот и нет, последний раз я видел тебя с девчонкой тысячу лет назад. Я знаю, мы вместе лишались девственности, но ты ведь даже кончить не смог! – Пьер смеется, а мы с Капюсин переглядываемся и начинаем хихикать.
– Ты просто непроходимый тупица, – рычит, покраснев, Квантан.
Но нас с Капюсин насмешили вовсе не подробности его личной жизни.
– Значит, вместе лишались девственности? – ехидно интересуюсь я.
– У Делионов нет геев! – скандирует Капюсин.
– Черт, действительно звучит подозрительно, – приглушенно ухмыляется Рафаэль.
– В свое оправдание могу сказать, что девственности в тот день вместе с нами лишился и Раффи, – самодовольно сообщает Пьер, подмигнув ему.
Мы опять смеемся.
– Раф устроил нам сюрприз на Новый год. Париж, отель «Георг V», номер люкс, четыре сопляка и четыре элитные проститутки. Нам всем было по пятнадцать, – погружаясь в воспоминания, поясняет Пьер и, кинув смешливый взгляд на Квена, добавляет: – И он не смог кончить с сиськами четвертого размера.
На удивление, Квантан не злится, а наоборот, улыбается.
– Я, черт бы меня побрал, так нервничал тогда, у меня аж руки тряслись.
– А помните лицо Микаэля? – говорит Раф. – Эти круглые глаза и отвисшая челюсть. Да, и как он крикнул: «Я не умру девственником!»
Парни дружно смеются.
– А я как увидел ту блондинку с ее ногами, – присвистнув, подхватывает Пьер, – аж выпрямился, чтобы быть не слишком ниже ее.
– То есть в пятнадцать лет вы устроили вечеринку, на которой все лишились девственности? – задавая этот вопрос, я смотрю на Рафаэля.
Его губы расползаются в широкой улыбке.
– Да, – кивает он, – наша первая сумасшедшая вечеринка.
– Ты так нам и не сказал, кто именно оплатил это все? – оборачиваясь к Рафаэлю, спрашивает Пьер.
– Дедушка, конечно, – уверено вставляет Квен.
– Бабушка, – посмеиваясь, отвечает Рафаэль.
– Я так и думал, что за всем этим стоит эта сумасшедшая женщина, – весело восклицает Пьер. – Ты, кстати, рассказал Мике?
Рафаэль качает головой.
– Нет, не сказал. Думаете, стоило? – спрашивает он.
Ребята замолкают.
– Какая к черту разница, – нарушая мертвую тишину, непривычно тихо говорит Пьер, – может, он слышит нас сейчас и думает: «бабушка, эх бабушка».
Парни хмыкают.
– Вы помните, он тогда сразу сказал: «Голубоглазая – самая красивая. Она моя». Ты с ним стал спорить, Раф, и говорить, что блондинка круче всех. Квантан вообще сидел зеленый, а я смотрел на эти ноги в туфлях на огромных каблуках и думал: «Да, господи! Да! Ты любишь меня!» – и они вновь улыбаются, вспоминая тот день.
– «Голубые глаза и черные волосы, такой контраст производит впечатление с точки зрения эстетики», – фыркает Пьер. – Только мой кузен в пятнадцать лет перед потерей девственности мог сказать: «производит впечатление с точки зрения эстетики», а мы ему про своих блондинок с большими сиськами втирали, он смотрел на нас, как на сумасшедших!
– Мне, кстати, досталась самая страшная, – вставляет Квантан, – у нее был такой нос, до сих пор в кошмарах снится!
– Зато у нее были самые большие сиськи!
– Может, поэтому мне теперь нравятся маленькие, – усмехнувшись, замечает Квен.
– Самая крутая все же была у Рафа, – подводит итог Пьер, – классика жанра: высокая грудастая блондиночка, не зря она называла себя Памелой.
– Так, значит, вам нравятся блондинки? – лукаво спрашивает Капюсин, поправляя свои светлые волосы, а я замираю.
– Ну как сказать, мне разные нравятся, – пожав плечами, отвечает Квен.