– Не смей портить мне жизнь! Он не твой, черт бы тебя побрал, Квантан. Та ночь была огромной ошибкой, и знаешь, я не хочу, чтобы всему свету стало о ней известно.
– Ошибкой? Я люблю тебя, ты любишь меня, и это не первая наша ошибка, Мано! Ты просто идиотка, которая слишком сильно переживает о том, что же думают о ней окружающие люди. Всем плевать, Мано, в этом правда жизни! Людям плевать!
– И что ты предлагаешь? Выйти замуж за парня, который младше меня на пять лет? Родить ему ребенка? Ты чокнутый, Квантан! И повторюсь: ребенок не твой! И не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о любви, но я тебя уж точно не люблю, – холодно цедит она, – так что будь добр, не смей портить мне жизнь и оставь меня в покое!
– Каждый раз, когда ты ругаешься с Алексом, ты приходишь ко мне, Мано. Каждый раз ко мне!
Мано истерически хохочет.
– Ты думаешь, это потому, что я люблю тебя? Потому, что я ЛЮБЛЮ тебя? – как сумасшедшая вновь и вновь повторяет она этот вопрос. – Позволь же мне спустить тебя с небес на землю, маленький ты наивный мальчик. Я шла к тебе потому, что ты всегда смотрел на меня этими огромными щенячьими глазами. Я пользовалась тобой, Квантан. Пользовалась! А теперь ты, восемнадцатилетний сопляк, стоишь тут передо мной и требуешь тест на отцовство?! Я специально залетела от Алекса, Квен. Слышишь? Я люблю его, а он меня – нет. Вот тебе и вся долбаная правда жизни. Но ради ребенка он женится на мне, и у меня будет шанс построить семью, о которой я мечтаю. Поэтому не смей портить мне жизнь своей чертовой доблестью, потому что этот ребенок не имеет никакого к тебе отношения!
Я вижу, как ее трясет. Она покраснела, и на шее у нее пульсирует жилка.
– Я не люблю тебя, – повторяет она, – и никогда не любила! Просто последний год я периодически трахалась с младшим братом своей лучшей подруги, потому что знала, что он влюблен в меня с пятнадцати лет, и мне это льстило. Вот такая я сука, Квен, ясно?
– Я не верю тебе, – тихо говорит Квантан. – Тебе придется рассказать Алексу о нашей с тобой связи, тебе придется сделать тест на отцовство. Если я отец, то должен об этом знать. И мне плевать, насколько это испортит тебе жизнь. Называешь меня маленьким, Мано, но вот тебе урок из взрослой жизни: за ошибки… – он горько усмехается, – приходится платить.
– Ты чертов сукин сын, – шипит она, – это не твой, не твой ребенок!
С этими словами она вылетает из комнаты, не заметив меня, и убегает. Но Квантан меня замечает.
– Какого черта ты тут делаешь? – устало бормочет он.
Ошарашенная услышанным, я непроизвольно выпаливаю:
– Ты ее правда любишь?
– Да.
– Но она совершенно недостойна тебя! – в сердцах восклицаю я.
Квен поднимает глаза, и что-то в его взгляде заставляет меня замолчать.
– Недостойна? – с отвращением переспрашивает он. – Позволь поинтересоваться: кто ты такая, чтобы решать, кто чего достоин? – В его голосе звучит враждебность, и меня это ранит.
Но я не могу промолчать, только не в этот раз. Потому что дело касается моего друга.
– Она не любит тебя, Квен! Она любит другого! И она врет вам обоим, – кричу я, пытаясь вразумить его.
– А кого любишь ты? – он гневно смотрит на меня. – Микаэля или Рафаэля? Кого обманываешь ты? Или мне стоит задать главный вопрос: чего в таком случае достойна ты?
От его тяжелого взгляда мне делается дурно.
– Чего достойна ты? – тихим, холодным голосом повторяет он, и его правота разрывает мне сердце, – кого из них любишь ты? Ты ничем не лучше Мано. Даже хуже, у нее хотя бы нет иллюзий насчет своей праведности, она хотя бы не притворяется, в отличие от тебя, о святая Леа, – со злобной ухмылкой заканчивает он.
Боже, он все знает… Я не спрашиваю откуда, не пытаюсь защищаться. Я молча иду прочь, ощущая, как холод и страх сковывают внутренности. Я опустошена. И самое ужасное – я знаю, что Квантан прав. Возможно, он сравнивает несравнимое, но кое в чем он не ошибается. Я не лучше.
Я выхожу на улицу, и холодный воздух остужает мои разгоряченные щеки. Я судорожно и глубоко вдыхаю ночную прохладу. Солнце село, на темно-синем небе горит огромная луна вместе с тысячью, миллионами звезд. Они озаряют все вокруг, и в их свете я вижу силуэт Рафаэля. Он стоит, облокотившись о капот машины, рядом с ним Седрик, и они о чем-то беседуют. Слов я не слышу. Я смотрю на них обоих и опять вижу тебя, Мика. Ты тоже стоишь, опершись о капот, и участвуешь в разговоре. Ты с ними. Живой. Но через секунду иллюзия опять рассыпается, и я ощущаю мертвящую пустоту.
Рафаэль поднимает голову и встречается со мной взглядом. Он что-то говорит отцу, тот кивает, смотрит на меня и скрывается в дверях дома.
– Леа, – кричит Рафаэль.
Вот она – магия. То, как он произносит мое имя, как оно звучит в его устах. Каждый звук – настоящее волшебство.
Я подхожу к нему, он заглядывает мне в глаза, и под его взглядом я теряюсь. «Кого любишь ты?» – звучит у меня в голове… Я качаю головой, стараясь выбросить из нее назойливые мысли. Рафаэль молча разблокирует машину.
– Садись за руль, – говорит он и добавляет в ответ на мой удивленный взгляд: – Ты говорила, что умеешь водить, садись.
Я смотрю на красивый спортивный «мерседес» и хрипло спрашиваю непослушным голосом:
– Новая машина?
Он кивает.
– Я давно не сидела за рулем, – кусая губу, признаюсь я.
– Садись. Посмотрим, на что ты способна.
Он открывает дверцу и садится на пассажирское сиденье. Я послушно сажусь тоже и судорожно вцепляюсь в руль. Рафаэль нажимает кнопку «старт», и двигатель под капотом начинает рычать.
– Жми на газ, Леа, – говорит Рафаэль, и я подчиняюсь. Мотор ревет. Я неуверенно кошусь на Рафаэля. – Не бойся, поезжай.
Я медленно трогаюсь и выезжаю по гравию за огромные кованые ворота.
– Поверни налево и разгоняйся, дорога прямая. Я скажу, когда тормозить.
Я ничего не отвечаю. Все внутри меня дрожит, я крепче перехватываю руль и давлю на газ. Сердце начинает биться быстрее, рев мотора отдается эхом внутри, и я изо всех сил стискиваю руль, вдавливая педаль газа до упора. Стрелка спидометра поднимается, мы мчимся все быстрее, и я ощущаю нарастающее ликование. Машина идеально скользит по дороге, и мне хочется расхохотаться от гремучей смеси возбуждения и страха. Костяшки пальцев на руле белеют, но я не могу ослабить хватку, я чувствую машину, я лечу с ней. Красная стрелка достигает отметки двухсот пятидесяти, но мне все мало, я хочу увидеть двести семьдесят. Красивые, невозможные, сумасшедшие двести семьдесят. И я продолжаю жать на газ, вновь ощущая магию энергии. Магию жизни… Она заполняет меня, пульс гремит в ушах, сердце бешено колотится в груди. Вот он, этот миг, я практически добилась, я почти у цели. Барабанная дробь, сердце будто взрывается прекраснейшим фейерверком. Двести семьдесят. Прекрасные, безумные двести семьдесят.
– Тормози, – удивительно спокойно просит Рафаэль, и я подчиняюсь. Машина останавливается с резким, оглушительным звуком. Мое сердце все еще бешено колотится, ведь только что я так стремительно мчалась вперед! Вперед – вот он, ответ на все мои вопросы. Нужно двигаться вперед. Я поворачиваю голову и, тяжело дыша, смотрю на Рафаэля.
– Легче? – спрашивает он. В темноте мне почти не видно его глаз, но я вижу его, такого темного и таинственного. Бушующее море… Ночное небо без звезд. И я понимаю, что важно лишь одно – то, как реагирует на Рафаэля мое сердце. А оно бьется, бежит галопом, будто вырываясь из моей груди ему навстречу. Самое главное – это наши чувства. Мои сейчас наполняют меня до краев, прорывая плотину здравомыслия. В этот миг есть лишь Рафаэль и то, как моя душа отзывается на его пристальный взгляд. И это все, что имеет значение. Трясущимися руками я отстегиваю ремень безопасности и забираюсь к нему на колени, обнимаю, заглядываю в глаза, теряясь в них, в себе, в нем. Он притягивает меня ближе, я целую его, вложив в поцелуй всю страсть, всю бушующую во мне бурю, всю себя, свои чувства, страхи, желания, и он точно так же целует меня в ответ. Опустошая и в то же время наполняя. Страстно и властно завладевая мной, моим сознанием, душой. Я позволяю ему это делать, я разрешаю.
Мы замираем, тяжело дыша, глядя в глаза друг другу. Он продолжает гладить мою спину, а я по-прежнему пропадаю в глубине его глаз. Пропадаю, исчезаю, теряюсь.
– Теперь намного легче, – шепотом признаюсь я, обнимаю его и чувствую щекой, как бешено колотится его сердце. Как оно стучит и вырывается у него из груди. Быстро-быстро. Тук-тук. И это единственное, что имеет значение. Важно лишь то, что есть между нами. То, что мы чувствуем. То, что горит в наших сердцах и полыхает в глазах. В этом все мы, он и я. В этом волшебном, темном мгновении. В этом поцелуе.
Глава 19
Ночью я не могу уснуть. Рафаэль довел машину до дома и проводил меня до моей комнаты. Когда мы идем по коридору, я по ошибке сворачиваю вправо.
– Стой, – говорит Рафаэль, – это комната Мики.
Я замираю и медленно оборачиваюсь.
– Твоя слева, – только и добавляет он.
Когда я захожу в свою комнату, Капюсин уже спит. Я тихо чищу зубы, ложусь и, слушая мирное посапывание Капюсин, думаю о твоей комнате, Мика. Мне хочется заглянуть в нее, увидеть еще одну частичку твоего мира. Я ворочаюсь в постели, борясь с навязчивым желанием, но оно потихоньку превращается в чертово наваждение, которому я больше не могу противиться. Тихонечко встав с постели, я на цыпочках прокрадываюсь к двери и выскальзываю в коридор. Где-то там, справа, дверь, к которой ты прикасался, которую открывал, а за ней скрывается комната. Твоя комната. В коридоре тихо, слышно лишь мое громкое дыхание. Я бесшумно поворачиваю дверную ручку и вхожу. Блеклый лунный свет освещает просторную спальню: кровать под нежно-голубым покрывалом, пустые прикроватные тумбочки, чистый стол. Все это чем-то похоже на фотографии из журналов по дизайну. Идеально мертвый порядок, неживое пространство. Меня захлестывает волна разочарования. Да, это твоя комната, но она пуста и безлика, и от этого хочется плакать. Я уже направляюсь в сторону двери, но тут замечаю книжный шкаф, под завязку забитый лежащими как попало книгами. На поверхности шкафа слой пыли, и я провожу пальцем по темному дереву, оставляя чистый след. Из некоторых книг торчат закладки, некоторые ужасно потрепаны, а некоторые выглядят абсолютно новыми, нетронутыми, нераскрытыми. Я вытаскиваю первую попавшуюся книгу, зачитанную почти до дыр, и сдуваю с нее пыль. «Цветы зла», Шарль Бодлер. Я открываю страницу с загнутым уголком и начинаю читать, Мика. Лунный свет освещает мне то, что когда-то читал ты. Именно ту страницу, уголок которой ты зачем-то загнул. Может, это стихотворение было твоим любимым? Или ты хотел показать его кому-нибудь? И ты показал, Мика. Ты показал его мне. Этот прекрасный, чувственный, проникновенный стих. Я читаю его в ночной тиши, такой страшно безликой, мертвой. И слова стихотворения проникают в душу, оставаясь там навсегда: