полные/неполные и прямые/непрямые выражения, которые оба имеют непосредственное отношение и к постулату о всегда опосредованной языковой референции, и к нашей центральной теме «непрямого говорения».
§ 53. Неотмысливаемость модальности. Если обобщить сказанное выше, то можно интерпретировать Гуссерля в том смысле, что модальность неотмысливаема: сознание всегда модально, причем подвижно модально – все составляющие последовательность актов сознания ноэтически-ноэматические структуры обладают, по нашей интерпретации Гуссерля, той или иной степенью и/или формой модальности, включая прамодальность прадоксы и особую модальность нейтрализованного сознания. Неотмысливаемость той или иной степени модализированности у всех актов сознания транспонируется и на все разновидности языковых актов. Языковым же актам нередуцированного сознания – т. е. актам говорения – она присуща тем более (хотя, конечно, модальность транспонируется в язык всегда своим особым модифицированным и инсценированным образом, о чем мы еще будем говорить в дальнейшем). Как и переживание сознания, все языковые высказывания тоже обладают сложно сплетенным пучком модальностей, так как состоят из последовательности, совокупности, наложений и т. п. разных по модальному типу актов говорения.
Но если модальность неотмысливаема и в языке, то мы можем с новыми основаниями вернуться к поставленному выше вопросу: принципиальна ли разница между модальностью и актами душевной и волевой сфер, например, между модальностью акта воображения и оценкой? Как вообще соотносятся эти акты с модальностью? Как, в частности, насчет их «неотмысливаемости»?
Такое сопоставление можно вести по разным направлениям (прежде всего, по типу акта и по типу предметности). Так, например, фундаментальным свойством модальности является наличие в каждом модальном акте коррелятивно соответствующего ему по модусу «предмета, о котором». Обладают ли акты душевной и волевой сфер своим коррелятивным предметом, зависящим от них в каких-либо характеристиках своего бытия?
По Гуссерлю, обладают: «У нас найдутся основания для того, чтобы распространить понятие тезиса на все сферы актов и таким образом говорить о тезисах вкуса, желания, воли с их ноэматическими коррелятами <Л. Г.) „нравится“, „желательно“, „практически должно“ и т. п. Эти корреляты благодаря априорно возможному переводу соответствующего акта в доксический пра-тезис тоже принимают модальности бытия <Л. Г.) в до предела распространенном смысле, – так „нравится“, „желательно“, „должно“ и т. д. обретают возможность получать предикаты, потому что в актуальном полагании праверования осознаются, как – сущее <Л. Г.) нравящимся, сущее желательным и т. д.» (§ 114).
Эта идея Гуссерля означает возможность семантического выражения актов душевной сферы, в том числе и через субъект-предикатную форму, – так же, как это делается в случае модальных доксических актов. Об этой возможности мы уже говорили (описывал ее как случай прямого семантического выражения говорящим своих «представлений» и своей «экспрессии» и Шпет). Но семантизация актов душевной сферы и экспрессии – лишь частная возможность, концептуально не покрывающая ситуацию с актами душевной и волевой сфер в языке в ее общем виде.
Если перейти к общему концептуальному плану проблемы, то сжато обрисовать гуссерлеву позицию по вопросу соотношения модальности и означенных актов можно по § 116 «Идей 1». Гуссерль тут утверждает наличие во всех типах актов, начиная от простейшего чувственного восприятия и кончая высшими актами сложносоставной природы, двух моментов – центрального смыслового ядра и группирующихся вокруг него тетических «характеров». Если идти от чувственных восприятий «наверх» – к «нового» вида полаганиям, «то мы натолкнемся тут на чувствующие, вожделеющие, волящие ноэсы», т. е. как раз на нашу тему. Эти «новые» виды актов полаганий, говорит Гуссерль, «фундированы в „представлениях“, в восприятиях, воспоминаниях, знаковых представлениях и т. д. », имея каждый свои особенности в поступенчатом строении. «Так, для примера, эстетическое удовольствие фундируется в сознании нейтральности с перцептивным или репродуктивным содержательным наполнением <о нейтрализации сознания как особом типе модальности говорилось выше в специальном параграфе), радость или скорбь – в веровании (не нейтрализованном) или же в одной из модальностей верования, воления и противоволения – как и предыдущее, но только в сопряжении с тем, что оценивается как приятное, прекрасное и т. п.».
Зафиксируем принципиальный момент: внеэстетические эмоции (радость или скорбь) и акты воли понимаются Гуссерлем как фундированные полноценной модальностью.§ 54. Идея функционального сходства модальности и актов душевной и волевой сфер. «Неотмысливаемость» ноэтического смысла. Далее у Гуссерля следуют – поданные переплетенно – два существенных тезиса.
Первый тезис может означать в нашем контексте если не генетическое, хотя и отдаленное родство, то, как минимум, функциональное сходство модальности и актов душевной и волевой сфер: эти «новые» ноэтические характеристики, говорит Гуссерль, «аналогичны модусам верования». «"Ценно", „приятно“, „радостно“, и т. д. – все это функционирует подобно <Л. Г.) „возможно“, „предположительно“ или же „ничтожно“ или „да, так действительно“, – хотя и нелепо было бы включать первые в ряды этих последних». Причины «нелепости» непосредственно концептуального, а не функционального сближения эмоциональных актов и модальности – существенная феноменологическая тема, [341] но для языкового контекста принципиально уже это само по себе функциональное сближение (хотя далее мы увидим, что Бахтин предложил свое понимание этой «трудной» проблемы, непосредственно концептуально связав модальность речи с ее тональностью).
Это функциональное сближение может означать многое. Прежде всего – то, что «тональность» актов душевной и волевой сфер может оказаться столь же неотмысливаемой в языке, как и модальность. Можно также заключить из этого функционального сближения, что «тональность» актов душевной и волевой сфер и модальность могут вести себя одинаковым образом в самом интересном для языка пункте – во взаимоотношениях с семантикой. По генезису и «тональность» актов душевной и волевой сфер, и модальность – ноэтические (а не ноэматические) характеристики высказывания, а потому могут быть как прямыми, так и непрямыми «поэтическими смыслами», присовокупляющими к ноэматическому смыслу высказывания соответствующие ноэтические смысловые компоненты.
Второй, тесно связанный с первым тезис может в нашем контексте означать, что «чувствующие, вожделеющие, волящие ноэсы», будучи фундированы модальными актами представлений, восприятий и т. д. и будучи, тем самым, сопряжены со смыслами-ноэмами этих чужих фундирующих их актов, тем не менее, добавляют к этим чужим смысловым предметностям (ноэмам) новые смысловые моменты: «вместе с новыми поэтическими моментами и в коррелятах начинают выступать новые ноэматические моменты». Эти «новые ноэматические моменты» Гуссерля – новый смысл, иной, нежели исходный ноэматическии, это некое «новое измерение» смысла: «с нового типа моментами сочетаются и нового типа «постижения», конституируется новый смысл <Л. Г.>, фундируемый в смысле лежащей ниже его ноэсы и одновременно объемлющий таковой <снять его – значило бы снять новый тип постижения. – Л. Г.>. Новый смысл вносит совершенно новое измерение смысла, вместе с ним не конституируются какие-либо новые, новоопределяемые куски просто «вещей» <т. е. это не «просто» новый кусок ноэмы – Л. Г.>, но конструируются ценности вещей, ценностности, и, соответственно, конкретные ценностные объективности: красота и безобразность, благость и скверность» и т. д.
Если же (сводим два гуссерлева тезиса воедино) «тональность» актов душевной и волевой сфер функционирует аналогично неотмысливаемой модальности и если она приращивает новое измерение смысла, то почему не понимать это положение в том направлении, что и «тональность» актов душевной и волевой сфер не только гипотетически, но на деле столь же неотмысливаема и универсальна, как и модальность сознания? Если «тональность» актов душевной и волевой сфер может порождать новый смысл, значит, любое изъятие такой (фундированной ноэтическими закономерностями, а не субъективными ноэсами) «тональности», таких «ноэтических» компонентов из высказывания принципиально сужает его полный смысл.
И наконец, обоюдная неотмысливаемость модальности и тональности актов душевной и волевой сфер означает и неотмысливаемость от языковых высказываний того «поэтического смысла», введение концепта и обоснование которого было целью данной главы, поскольку и то, и другое представляет собой ведущие разновидности ноэтического смысла.
2.5. Тональностъ как поэтический смысл и ее разновидности
§ 55. Тональность как второй наряду с модальностью тип ноэтического смысла. Как, наверное, уже понятно по предыдущему разделу, ноэтический смысл предполагается рассматривать здесь в качестве имеющего, как минимум, два главных неотмысливаемых ни от актов сознания, ни от актов говорения типа. Один – связанный с языковой модальностью, второй – с актами душевной и волевой сфер (разумеется, это не исчерпывающая классификация: номенклатура типов ноэтического смысла оставляется принципиально открытой [342] ). По уже обсуждавшимся примерам ноэтического смысла, связанным с различными душевными и аксиологическими актами, актами воли и оценки, понятно, что ноэтический смысл имеет в этой сфере несколько типологических разновидностей и что широкое шпетовское понятие «экспрессия», несомненно составляя одну из таких разновидностей, не подходит тем не менее в качестве общего понятия для всей этой сферы. Поскольку терминология здесь, как это было видно и по нашему изложению, шаткая, целесообразно, как представляется, принять устойчивые и определенные – пусть и условно-рабочие – понятия.