"я", но он есть луч "V и остается таковым. «Объект» задевается им, он может быть целью луча, но он все же лишь полагается в сопряженность с "V (и полагается самим же "я"), а не становится сам «субъективным». То занятие позиции, какое несет в себе луч "я", есть вследствие этого акт самого же «я»… » – § 92). «Я» языкового сознания находится, как известно, в других условиях: оно не обладает абсолютной собственностью на свои языковые акты. Помимо того, что все языковые формы являются для него имплантированными формами «другости» (чужих я, ты, мы, они, все и т. д.), в процессе говорения возможно использование одновременно нескольких частных источников исхождения смысла, взаимочередующихся, налагающихся, инсценирующих друг друга и т. д.
§ 87. Точка говорения в интерсубъективно-эгологическом понимании. Разнообразные процессы, связанные с точками говорения, сопутствуют всем описывавшимся выше с позиции синтактики языковых актов случаям «непрямого говорения». Эта тема вызывает сегодня пристальный интерес, но терминология остается неустойчивой и дискутируемой (ср.: «точка зрения», позиция «наблюдателя», инстанция говорящего, голос, фокализация, нарратор или, в аналитической лингвистике, эмпатия, ориентация, расслоение Я-говорящего, фокус сознания и т. д.). Понятие «точка говорения» в значении «частного источника смысла» будет применяться здесь в широком объединительном плане. Речь идет не только о неотмысливаемости некой призмы говорения (известная и широко обсуждаемая, например, в связи с нарратором, но не всегда в литературе признаваемая идея), но еще, как минимум, о четырех характерных моментах.
Первый – наличие типологически различных точек говорения, связанных с местоименным циклом (я, он, ты, мы и др. [376] ). Второй – происходящие по ходу развертывания высказывания разновекторные перемещения (по терминологии Гуссерля – «кинестезы») источника смысла текущего акта говорения по типологически различным точкам говорения – их перманентные разнообразные смены, наложения, модификации, трансформации и т. д. Третий момент – то, что акт говорения не может непосредственно исходить из авторского Я: не существует точки говорения абсолютного Я, но имеются разные типы «я-позиций» как разных частных точек говорения «я», которые характерологически попарно сопряжены с той или иной позицией местоименного цикла: с он, с ты, с мы и т. д. Четвертое характерное обстоятельство – то, что в сколько-нибудь длительном речевом периоде всегда наличествует больше одной (без ограничения) такой имманентной высказыванию частной точки говорения и что эти точки, находящиеся в постоянном движении, взаимно сменяют друг друга, налагаются, противопоставляются, сближаются и т. д. [377]
Совокупность всех возможных или происшедших кинестез точек говорения дает картину высказывания как связной, целенаправленно организованной и интерсубъективно инсценированной последовательности частных актов говорения, которые исходят из разных – связанных с местоименным циклом – точек говорения, имплантированных внутрь высказывания и создающих тем самым его имманентную интерсубъективно-эгологическую структуру (ср. гуссерлев тезис: «трансцендентальная субъективность – это интерсубъективность»). Интерсубъективный аспект порождается соотношением в имманентных высказыванию точках говорения я-, он-, ты-, мы-позиций, эгологический аспект – целостностью высказывания, объемлющей все эти кинестезы: интерсубъективное расслоение точек говорения собирается в целостный «сценарий» общей смысловой канвой высказывания (более конкретный смысл этому эгологически-интерсубъективному соотношению будет придан в дальнейшем).
Между так понимаемой последовательностью актов говорения в высказывании и последовательностью актов сознания имеются и конститутивные сходства, о которых много говорится, включая и версию их отождествления, и конститутивные различия, о которых говорится меньше: зона их взаимной инсценированной сплетенности окаймлена с обеих сторон автономными областями актов сознания и актов говорения. В общем плане можно думать, что описываемые ниже смены, чередования и наложения связанных с местоименным циклом точек говорения не имеют точных аналогов в последовательности актов сознания (как и смены ФВ, о чем подробно говорилось в разделе 3.1).§ 88. Точка говорения, чистое Я и чистый автор. Точка говорения – явление, как понятно, относимое к языковой сфере. В чистом сознании точке говорения как «позиции, из…» функционально соответствует чистое Я, но это «соответствие» и здесь – как и во всех других случаях проведения параллелей между течением актов сознания и развертыванием актов говорения – не изоморфно: оно модифицировано, расщеплено, переструктурировано и инсценировано.
Гуссерль, как известно, оставлял в чистом сознании чистое трансцендентальное Я, понимая его как границу применимости феноменологической редукции. Гуссерль сформировал свою позицию по этому вопросу не сразу: в «Идеях 1» проблема применения/неприменения редукции к трансцендентальному Я разрешилась – с частичной коррекцией исходно заявленного в ЛИ понимания – выдвижением тезиса о невозможности абсолютного снятия чистого Я, о чистом Я как границе, которую феноменологическая редукция не должна переступать (специально об этом – § 57). Необходимость и неотмысливаемость позиции чистого Я подтверждается, по Гуссерлю, рефлексией: «Лишь благодаря рефлективно постигающим на опыте актам мы и знаем хотя бы что-то о потоке переживаний и о необходимой сопряженности такового с чистым Я, то есть знаем о том, что поток переживания есть поле свободного совершения когитаций одного и того же чистого Я, что все переживания, относящиеся к этому потоку, суть переживания этого Я именно постольку, поскольку это Я может направлять свой взгляд на них, а „через них“ может бросать взгляд и на иное – на чуждое этому Я» (§ 78). Это гуссерлево решение вызывало споры с самого начала [378] и до сих пор дискутируется. Вот формулировка проблемы П. Рикером: «Гуссерль никогда не отделял трансцендентальную редукцию от так называемой эйдетической редукции, заключающейся в схватывании факта (Tatsache) в его сущности (eidos). А значит Эго, которое epoche обнаруживает как то, чему являются все вещи, должно описываться не в своей акцидентальной единичности, а как Эго-эйдос (Картезианские размышления)». Отсюда, по мнению Рикера, можно заключить, «что Гуссерль полностью идентифицирует феноменологию с эгологией без онтологии», что «феноменология является аналитической эгологией» . [379] Это не значит, что феноменология сознательно (или бессознательно) замыкается в солипсизм: [380] эгология перерастает у Гуссерля в конечном счете в трансцендентальную интерсубъективность (в синтезы Я и Ты, Я и Мы). «Перерастает» в то, что здесь мы называем «интерсубъективной эгологией», чтобы отличить свое толкование этой феноменологической зоны от «аналитической эгологии».
Для феноменологии говорения гуссерлево решение проблемы чистого Я значимо в том смысле, что при феноменологическом рассмотрении сознания из конкретного индивидуально-личностного Я можно редуцировать всё (моменты индивидуальные, моменты, детерминированные социально, культурно, психологически, ситуативно, бессознательно, лингвистически, архетипически и т. д.), но не саму «позицию, из…» – позицию-источник проистекания актов (это принципиальное гуссерлево решение также вызвало череду неоконченных споров). Чистое Я – это ничем не заполненная актовая «позиция, из…» – «позиция, из…» как таковая, чья главная функция состоит в том, чтобы «быть»: без чистого Я как «пустого актора», как ничем более не заполненного «носителя акта», повисает в воздухе стержневое феноменологическое понятие «акт сознания», а с ним и ноэсы, и ноэмы, и вся определяемая ими стержневая проблематика гуссерлевой феноменологии (и феноменологии говорения также). И при входящем в замысел феноменологической редукции максимальном освобождении («очищении») Я от субъективности, от психологических, социальных, культурных, бессознательных и каких бы то ни было еще характеризующих черт, даже интуиции, остается пустая призма актора или – что почти сливается здесь – призма самого акта или призма интенции, поскольку каждому интенциональному акту сознания предмет предстает во всегда особом, соответствующем типу этого акта, способе данности, т. е. неотмысливаемость актора предполагает у Гуссерля – и это положение принимается феноменологией говорения – неотмысливаемость и интенциональности, и ноэтической (актовой) «призмы» в любой интенции (в литературе все это остается предметом дискуссий [381] ).
Другой неотмысливаемой функцией чистого и пустого «актора» является то, что без его «бытия» невозможно было бы продвижение актов и их сцепление в помнящую друг о друге последовательность, а, значит, и связное протекание смысла. В «Кризисе европейских наук…» Гуссерль говорит в этом смысле о «Я-полюсе» (§ 50–54): в радикально последовательном эпохе принимается во внимание только чисто функциональный «Я-полюс» актов, в то время как «конкретно каждое Я– это не только Я-полюс, но Я во всех его свершениях и полученных в результате приобретениях»; Я-полюс – «тождественный осуществитель» всех значимостей, непрерывно выполняющий также «функцию сохранения», не давая погрузиться в ничто тому, что уже было, т. е. в том числе «гарант» связности актов сознания, а в языковом поле – связности высказывания.
Аналогичным образом ставится проблема соотношения автора, интенциональности и связности у А. Компаньона: «Даже самые неистовые гонители автора сохраняют в литературном тексте некоторую презумпцию интенциональности (как минимум это связность произведения или текста») . [382] Примирительные компромиссные решения, к каковым Компаньон относит, например, рикеровский тезис об «интенции текста» (в смысле – не «автора»), на деле «порывают с той самой феноменологией, у которой они, якобы, заимствуют термин „интенция“: ведь для феноменологии интенция тесно связана с „сознанием“; текст же „сознанием“ не обладает»