Расшатывает структурализм, по Лосеву, и утверждаемый ортодоксальной феноменологией принцип неадекватной (непрямой) выразимости эйдосов-инвариантов в модифицирующих формах интенционального объекта, в языковой и в логической смысловой предметности. Разъятие эйдосов на структурные составляющие и акцентирование типов отношений между этими составляющими в ущерб их смысловой целостности и самости, т. е. то, что в лосевских текстах называется «асемантизмом» структурализма – это, по Лосеву, не феноменологическое описание, а разновидность процессуальной интеллектуальной техники неокантианства и соответствующего заряда на возможность прямой корреляции.
Высоко оценивая частные достижения структурализма и поддерживая его тенденцию к синтезу с феноменологией по обоим параметрам, в частности, к поиску архетипов и инвариантов, в целом Лосев рассматривал структурализм, по-видимому, все же как эклектичное течение, философски не отрефлексировавшее свои постулаты и не проработавшее в должной мере опосредующие категориальные связи между включенными в поле исследования компонентами и их структурами, что в конечном счете ведет к полному рассеиванию смыслов. [208] О соотношении лосевской концепции и структурализма см. также § 31 «Стоявшая перед Лосевым проблема и структурная мифология».
Судя по последним работам, Лосев считал, что органичный лингвофилософский синтез постулатов и интеллектуальных техник исследовательского мышления феноменологического и неокантианского типов так и не был – несмотря на разнообразные усилия по поиску компромисса – достигнут лингвистикой. Выделяя и анализируя в 1975 г. имеющиеся на то время в лингвистике «основные» тенденции, Лосев оценивал их в том смысле, что каждая из них может за счет имеющихся положительных сторон сыграть свою роль – в той «истинной теории, которая пока еще только создается и, вероятно, еще не скоро будет создана в окончательной форме» (ЗСМ, 199).Глава 2. Радикальная новация Лосева
2.1. «Эйдетический язык»: экспликация и реконструкция
§ 26. Исходная точка и общая направленность лосевских нововведений. Если оценивать лосевскую лингвофилософскую концепцию на описанном в разделе 1.1. исходном концептуально-терминологическом фоне, то ее можно определить как трансформацию феноменологии, произведенную за счет подключения неокантианских идей. Феноменологии было отдано предпочтение перед неокантианством по всем основным спорным параметрам, в том числе и в вопросе о признании эйдетического уровня, но главной причиной квалификации лосевской концепции как трансформации именно феноменологии является то, что в ее центр был выдвинут акцентированный феноменологией принцип выражения и идея нисходящей лестницы модификаций чистого смысла. С другой стороны, и феноменологический принцип выражения, и неизбежная непрямая «модифицированность» гуссерлева эйдоса в зависимости от сферы, в которой он в каждом данном случае, преломляясь, выражается, расценивались Лосевым, во-первых, как аналог потенциальных, т. е. не всегда систематически выраженных и эксплицированных концептуальных установок символизма (ср. у Вяч. Иванова: «Подобно солнечному лучу символ прорезывает… все сферы сознания и знаменует в каждом плане иные сущности, исполняет в каждой сфере свое назначение» – 11, 537), во-вторых, как аналог неполный, т. е. как нуждающийся, с его точки зрения, в концептуальном расширении за счет подключения тех символических и имяславских идей, которые не имели соответствия в самом феноменологическом выражении и могли бы помочь поставить и разрешить в новом свете проблемные вопросы феноменологии, например, вопрос о «продуктивности/непродуктивности» языкового выражающего слоя.
Солидаризация с Гуссерлем была, таким образом, далеко не абсолютной, пункты же концептуального несогласия – существенными. Лосев оспаривал, концептуально видоизменяя, толкование тех самых двух центральных постулатов гуссерлевой феноменологии, с которыми (на фоне дискуссии с неокантианством) выражал солидарность: и толкование эйдетического уровня, и толкование принципа выражения. Линии трансформирующего оспаривания этих постулатов велись Лосевым параллельно, но с прицелом на их конечное слияние в некой единой радикальной точке.
§ 27. Введение процессуальности в эйдетический уровень. Концепт априорной синтактики. На фоне описанной ранее двунаправленной критики феноменологии и неокантианства за обоюдную (статическую против динамической) односторонность понятно, что Лосев считал необходимым скорректировать феноменологическое статическое понимание эйдетики посредством некого аналога неокантианской процессуальности. Лосевский реформизм и здесь, таким образом, двунаправлен: признавая вместе с Гуссерлем в противовес неокантианству самотождественно-целостный уровень эйдетики, Лосев – теперь уже в отличие от феноменологии и в союзе с неокантианством – предлагал считать, что этот эйдетически-целостный и самотождественный смысл обладает, вместе с тем, и «процессуальной» природой. Дополнительной целью этого нововведения являлось также формирование концептуальных оснований для оспаривания единоличности и достаточности в феноменологии описания в ущерб объяснению, поскольку именно сугубо статическое понимание эйдосов предопределило, с лосевской точки зрения, отказ феноменологии от объяснения.
Выше уже было подробно реконструировано лосевское толкование гуссерлевой эйдетики как статической. Напомним основные пункты. Согласно лосевской интерпретации, эйдетика, взятая вне и до формирования сознанием интенционального объекта, смысловой предметности и разного рода форм воплощения последней в логосе или языке, «состоит» у Гуссерля из целостно-статуарных самотождественных эйдосов, не имеющих ни собственной смысловой динамики (т. е. процессуальности, не связанной с актами сознания), ни, тем самым, собственной синтактики (сущность, по Гуссерлю, «синтактически бесформенна внутри себя» – «Идеи 1», 271). Не содержать в себе синтактичности – значит у Гуссерля, напомним (§ 6), не содержать в себе ничего подобного «придаванию, изъятию, сопряжению, связыванию, подсчитыванию и т. д.», т. е. как раз тому, что толкуется в качестве «мыслительных функций». Синтактическое строение, согласно лосевскому толкованию Гуссерля, лишь «предицируется» к эйдосам («последним субстратам»), лишь привносится в них в результате разного рода смен и череды интенциональных актов сознания, причем только на нисходящих этапах выражения этих «субстратов» в логике и/или языке. Соответственно и движение эйдосов также мыслится в гуссерлевой феноменологии как начинающееся лишь вместе, во-первых, с включением интенциональности сознания, его разных по типу актов и образованием ноэтически-ноэматических структур сознания и, во-вторых, с процессом выражения «результатов» в логических и/или языковых формах, всегда преломленно и непрямо модифицирующих эйдос и ноэматику (т. е. и синтактичность, и динамичность понимаются как функции подключения к сущности какого-либо из актов сознания, по своей природе меональных относительно самой эйдетики). Вследствие таких установок сама эйдетика фактически понимается как расположенная вне зоны действия каких бы то ни было процессуальных смысловых закономерностей.
Лосев предлагает иное: понимать эйдосы как сами в себе и статичные, и процессуальные, как сами в себе содержащие (до и вне интенциональных актов и ноэтически-ноэматических структур сознания, логики и языка) свою собственную синтактику и динамику – как во внутренней структуре, так и во внешнем «поведении». Эйдос сам в себе, говорит Лосев, одновременно есть «и единое, и становление» (ФИ, 81); разделение в эйдосе статичного и процессуального моментов условно, и на деле нет одного без другого (ФИ, 95). Общая и практически неизменно переходящая из текста в текст лосевская формула эйдоса гласит, что эйдос есть единораздельная цельность движущегося покоя самотождественного различия. Под этой целенаправленно парадоксальной вплоть до семантического коллапса диалектической формулой подразумевалось понимание априорно-эйдетического смысла как континуально-дискретного.
В основе общей лосевской картины континуально-дискретной природы эйдетической сферы лежит принцип «энергетизма», согласно которому – в его применении к данной сфере – априорная эйдетика есть энергийное или, что то же, смысловое самопроявление сущности, но не сама сущность. Все в эйдетике (и, соответственно, в подведомственных ей фрагментах ноэматики и ноэтики) в той или иной форме фундировано, по Лосеву, этой энергетической праосновой: не только синтактичность и динамичность априорных смыслов понимаются как «генетически» заложенные в эйдетику ее энергетической природой, но и сама номинальная «статичность» эйдосов понимается как особая форма проявления энергетизма, т. е. как содержащая в себе энергетическую потенцию к взаимосвязям и движению. [209]
Лосев усматривал в эйдетике многочисленные и разнообразные проявления процессуальности. Процессуальностью детерминируется прежде всего факт появления независимо от деятельности сознания «присозерцаемого» смыслового фона в случае интенционального высвечивания какого-либо одного эйдоса (так, эйдос отца сам по себе вне зависимости от актов сознания вызывает присозерцаемый эйдос сына). Не вдаваясь здесь в тонкости вопроса, напомним, что феноменологическое понятие «созерцание» чистых смыслов не имеет жесткой увязки с понятием «образ» (так и у Гуссерля – см. ЛИ, 73, в том числе – о «ненаглядном» представлении); речь в феноменологии должна, по Лосеву, идти об умном созерцании, об умосозерцании как самосозерцании замкнутого на себя ума, где образность, если и есть, отступает на вторые роли, уступая первые партии безобразной мысли и безобразному смыслу: моментам его рождения, формам его движения, круговращения, истончения, угасания, возрождения, его метаморфозам и вечному «вращению в себе» и т. д. (см., в частности, ФИ, 68–69).