- Хорошо, - сказал Генрих. - Только я сперва поговорю с Сашей сам.
- Обязательно, - согласился Зададаев. - Но уже утром. Сегодня я его сразу загоню отдыхать. Ну мне пора. - Он поднялся и вышел из столовой.
Когда он вошел в «чистилище», Аракелов лежал на диване, а Грегориани делал ему массаж.
- С возвращением, Александр Никитич, - сказал Зададаев.
- Спасибо, - невнятно отозвался Аракелов. Он лежал на животе, уткнув лицо в руки.
- Долго еще? - спросил Зададаев.
- Зачем долго? - проворчал Грегориани, немилосердно разминая мощную аракеловскую спину. - Совсем недолго. Одна минута еще, две, может быть, - и все. И совсем молодой и красивый будет. Правду я говорю, Саша?
Аракелов не ответил. Минут через пять Грегориани выпрямился и хлопнул Аракелова по спине.
- Вставай, дух, одевайся побыстрее, а то прохватит - сквознячок здесь…
Аракелов поднялся, несколько раз передернулся всем телом, как выбравшийся на берег пес.
- Ох, Гиви, - сказал он, - после твоего массажа целый час собиратьс надо, каждая мышца не на своем месте.
- Как раз на своем, кацо, - откликнулся Грегориани, моя руки. - Как раз на своем! После моего массажа каждая мышца на десять лет моложе делается…
- Знаю, - Аракелов уже натянул брюки и свитер и стоял перед Зададаевым в положении «вольно». - Спасибо, Гиви. Я пошел.
- Да, - сказал Зададаев, - мы пошли. До свидания, Гиви.
Они молча поднялись на палубу А и пошли по длинному коридору, однообразным чередованием дверей по обеим сторонам напоминавшему гостиничный. Перед аракеловской каютой они остановились. Аракелов открыл дверь, и они вошли внутрь.
- Ну, теперь докладывайте.
Зададаев сел на диван и закурил. Аракелов устроился в кресле. Он сжато доложил свои соображения.
- Ясно, - сказал Зададаев. - Значит, сероводород… Надо будет связаться с Гайотидой, предупредить их… Интересно… Если память мне не изменяет, впервые дрейфующие облака сероводорода были обнаружены лет семьдесят назад. Но до сих пор они никому не мешали. А ведь все субмарины Океанского Патруля ходят на турбинах Вальтера. Значит, придется теперь что-то менять… Создавать службу слежения за этими самыми сероводородными облаками…
- Константин Витальевич… - начал было Аракелов.
Зададаев посмотрел на него и улыбнулся:
- Эх вы!.. А еще без пяти минут военный моряк… Все правильно. Не волнуйтесь.
«Только вот как тебе не волноваться, - подумал Зададаев. - Я бы на твоем месте еще не так волновался. А ты ничего, молодцом держишься. Во всяком случае, внешне. Молодцом!»
- Константин Витальевич, кто в «Марте» был? Внизу не разглядеть - освещение не то…
- А то я не знаю!
- Простите. Да и времени мало было: когда я подплыл, «Марта» уже четыре чеки из девяти вынула, потом еще одну, а к остальным ей манипуляторами не подобраться было. Те я сам вытащил. А вообще-то манипуляторы у «Марты» надо бы на одно колено удлинить!..
Ух ты! Он еще об этом думать может! Значит, не только внешне, значит, в самом деле молодец. Военная косточка! Зададаев знал, что Аракелов поступал в свое время в военно-морское училище. Правда, как рассказывал со вздохом сожаления сам Аракелов, ему «так и не пришлось с лейтенантскими звездочками перед девушками покрасоваться» - подошло разоружение, и из училища их выпустили не военными, а гражданскими моряками. Вот тогда-то Аракелов и подался на только что открывшиеся курсы батиандров.
- Так кто? - повторил Аракелов.
- Не знаю, Александр Никитич. Да и неважно это.
- Важно.
- Допустим. Но не сейчас. Сейчас вам отдохнуть надо - это прежде всего.
- Я должен знать, Константин Витальевич. Мало того, что этот идиот самовольно вниз полез, он же…
- Понимаю. Все понимаю… - Зададаев глубоко затянулся и выпустил дым целой серией аккуратных колец. Разговор надо было поворачивать. Совсем не нужно Аракелову знать… - Вот только одного я не понимаю: как «Марта» выдержала? Ведь у нее же предел семьсот, а там девятьсот с лишним!
- Девятьсот восемьдесят.
- Тем более.
- Запас прочности, - сказал Аракелов. - Спасибо нашим корабелам.
- Запас прочности, - протянул Зададаев. - Запас прочности, - повторил он. - Это хорошо, когда есть запас прочности. Ну вот что: давайте-ка раздевайтесь и ложитесь. Быстро - это приказ.
Пока Аракелов раздевался и укладывался в постель, Зададаев достал из кармана ампулу, посмотрел на свет. Жидкость была совершенно прозрачной и бесцветной. Потом он подошел к Аракелову и прижал ампулу к его руке.
- Что это? - спросил Аракелов. - Зачем?
- Ничего особенного, - охотно пояснил Зададаев. - Просто снотворное. Легкое и безобидное. Вам прежде всего отдохнуть надо. Выспаться, ибо сказано: утро вечера мудренее. Вот вы и будете сейчас спать. Как младенец. Вот так… - Он быстрым движением отделил пустую ампулу от кожи и бросил ее в пепельницу. - И все. Спокойной ночи.
Аракелов закинул руки за голову - тропический загар на фоне белой наволочки казался особенно темным. Они помолчали.
- Спасибо, - сказал вдруг Аракелов. - Спасибо, Константин Витальевич, и…
- Спите, спите, - ворчливо перебил его Зададаев. Он забрался в узкую щель между диваном и столом и курил, пуская дым в открытый иллюминатор. Потом аккуратно пригасил сигарету и еще с минуту смотрел на море, вспыхивавшее в лучах закатного солнца. А когда он обернулся к Аракелову, тот уже спал.
Зададаев тихонько вышел из каюты и осторожно, стараясь не щелкнуть язычком замка, закрыл за собой дверь.
Да, Ставраки не один, думал он, медленно идя по коридору. Много их, всяких ставраки. И любой рад будет обвинить Сашу в трусости. И не потому совсем, что каждый из них плох сам по себе. Отнюдь нет! Но ведь это так очевидно: один думал и собирался, а второй - взял и сделал. Смелость города берет! Безумству храбрых поем мы песню! И этот второй - герой. Даже если он сделал только полдела, а вторую половину сделать не смог. Все равно - «ура» ему! А первый, естественно, трус… И главное, этот герой… Будь это кто угодно другой - тогда многое стало бы проще. Эх, Саша, Саша…
Около трапа, ведущего на главную палубу, Зададаев остановился. Подумал, потом стал подниматься. «Схожу к Ягуарычу, - решил он, - узнаю, чем кончилось дело. Да и насчет завтрашнего посоветоваться стоит - голова хорошо, а две лучше».
X
Стентон задержался в рубке, глядя, как медленно растворяется в ночном небе туша уходящего дирижабля. Собственно, самого дирижабля почти не было видно - только позиционные огни да темный силуэт, его движение обнаруживалось по звездам, которые он заслонял. Потом остались только огни, но и они постепенно слились со звездной россыпью, затерялись в ней. Теперь оставалось одно: ждать завтрашней комиссии. Это часов двенадцать. Даже больше - они прибудут рейсовым конвертопланом Сан-Франциско - Гонконг. Потом будет расследование. А потом… Впрочем, сейчас лучше не думать, что потом.
Стентон прошелся по рубке, сел в свое кресло. Пульт перед ним был не то чтобы мертв - скорее спал. Спали лампочки индикаторов, цифровые табло, дисплеи, отдыхали на нулях стрелки приборов. Бодрствовал только островок швартовочного блока: якоря… трап… подсоединение к сетям и коммуникациям причальной мачты… позиционные огни… И все. Стентон положил руки на подлокотники. Пальцы ощутили знакомые потертости от пристежных ремней, знакомую трещинку в пластиковой обивке, а рядом с ней - аккуратную круглую дырочку, оставшуюся от упавшего сюда горячего сигаретного пепла. И почему это на обивку кресел ставят такой нетермостойкий пластик?..
Нет, он не прощался с кораблем. И вообще чужд был всякой сентиментальности. Просто впервые за последние годы он совершенно не знал, куда себя деть. Спать пойти, что ли?
Он встал, еще раз окинул взглядом пульт и вышел из рубки. На каютную палубу можно было подняться лифтом, но Стентон пошел пешком: транспортник не круизный суперлайнер, а подняться по лестнице на каких-нибудь двадцать метров - только полезный тренинг. Так сказать, вечерний моцион.
Капитанская каюта была первой от носа. Внутренность ее мало чем отличалась от любой каюты на любом морском лайнере: постель в задернутом сейчас занавеской алькове, небольшой письменный стол у левой стены, рядом с ним диван, и только вместо иллюминатора было большое окно. Даже, собственно, не окно: просто вся стена была прозрачной, и сквозь этот распахнутый в ночь прямоугольник заливала каюту своим мистическим светом яркая тропическая луна. Стентон подошел к окну. Внизу, под самым дирижаблем, падали на воду блики света из бесчисленных окон Гайотиды и весело перемигивались разноцветные огоньки буйков, обозначавших понтоны волновой электростанции, пирсы, границы пляжной полосы. Дальше до самого горизонта океан был темен, и только лунный свет лежал широкой серебряной полосой. Этакий млечный путь. Или нет - сельдяной. Дорожка, мощенна рыбьей чешуей… У самого горизонта медленно ползли огни какого-то судна. А еще дальше, невидимый за выпуклостью земного шара, полным ходом шел к Гайотиде «Руслан». И на нем - Кулидж. Пальцы Стентона сами собой сжались в кулаки. «Доберусь я до тебя, сукин ты сын, - подумал Стентон. - Обязательно доберусь. А пока…»
Стентон подошел к столу, выдвинул верхний ящик, достал сигареты. Курил он мало. Да и вообще впервые затянулся только в санатории на Багамах, где заканчивал курс лечения. Тогда уже стало окончательно ясно, что в космос ему не вернуться. Однако табак не стал привычным зельем: это было лакомство, которое Стентон позволял себе лишь изредка, когда надо было успокоиться и сосредоточиться. Курил он только один сорт - безникотинный зеленый «Салем». Ментоловая отдушка оставляла во рту ощущение свежести, послевкусие, лишенное обычной табачной горечи. Стентон сел в кресло у окна и закурил.
Так. С Бутчем и Джо он договорился, они не выдадут. Кора и подавно, она заинтересована в этом больше всех. Кармайкл и команда просто ничего не знали, а потому никак не могут опровергнуть утверждение командира. С этой стороны все в порядке. Слабое звено одно - сам Кулидж. Только бы он не проболтался! Слава богу, на «Руслане» его сразу же уложили в лазарет: нервный шок. Перетрусил, стервец. Впрочем, надо быть справедливым: на его месте перетрусили бы если не все, то, во всяком случае, многие. Итак, до прибытия на Гайотиду Кулидж не проболтается. Гарантии, увы, нет, но