Каюта оказалась не такой, как отведенная Янгу. Роскошные апартаменты: гостиная, кабинет, небольшой, но отменно оснащенный (наметанный взгляд Янга сразу же выделил терминал довольно мощного, судя по всему, компьютера и ворд-процессор; да, тут работать - одно удовольствие…), спальня. Сразу видно, что начальник штаба отряда Океанского Патруля - фигура.
- Располагайтесь, - Захаров махнул рукой в направлении гостиной. - Я сейчас, - и скрылся в кабинете, беззвучно притворив за собой дверь.
Янг с удовольствием погрузился в обширное, охватывающее и облегающее, как отлично сшитый костюм, кресло, вытянул ноги. Здесь было тихо и спокойно, но перед глазами снова и снова вставала залитая солнцем палуба, плоская и просторная, что твой стадион. Она была столь обширна, эта палуба «Ханса Хасса», что даже трехкорпусная махина «Сальватора» как-то терялась на ней; подлинные размеры глубоководного спасательного аппарата осознавались лишь тогда, когда ты оказывался рядом и приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть верхний, обитаемый отсек. Оранжевое же тело патрульной субмарины, намертво зажатое между нижними понтонами «Сальватора» клешнями гидравлических захватов, казалось и вовсе игрушечным. В тени, отбрасываемой на палубу аппаратом, носилки и на них смутно угадываемая под голубым полотнищем ооновского флага фигура. И рядом - женщина: невысокая, стройная, с волосами цвета дубовой коры и таким мертвенно-спокойным лицом, что Янг не решился даже подойти к ней. Это было уже больше суток назад, но картина все стояла перед глазами, и Янг никак не мог отрешиться от нее, хотя вообще-то не относил себя к людям, излишне впечатлительным.
Из кабинета вышел Захаров.
- Ну вот, я к вашим услугам, Орсон.
Он вытащил из холодильника две бутылки минеральной с незнакомой красно-белой этикеткой, поставил на столик перед Янгом, потом опустился в кресло напротив.
- И что самое паршивое, Орсон, - в этой истории виноват я.
Захаров замолчал, мелкими глотками прихлебывая минеральную. Орсон терпеливо ждал. Это распространенное заблуждение, будто журналист должен всегда спешить. Торопливый журналист - плохой журналист. Уж если рыбу надо основательно повываживать, прежде чем подсечь, то что говорить о человеке? К тому же с Захаровым он встречался не впервые и знал, что этот пожилой грузный русский скажет все, что нужно. И так, как нужно. Если только его не торопить.
- Ведь это я уговорил Стентона перейти в Океанский Патруль, - сказал Захаров после паузы.
- Уговорили? С каких это пор идти в Патруль уговаривают?
- Ну, не то чтобы уговорил, но… Мы впервые столкнулись десять лет назад, в тридцать пятом. Я работал тогда диспетчером на Гайотиде-Вест, а Стентон был командиром дирижабля… Вы уже много раскопали о нем, Орсон?
- Меньше, чем хотелось бы.
Это не было максималистским желанием знать все. За тридцать шесть часов, проведенных на борту «Ханса Хасса», Янгу и в самом деле удалось выяснить о погибшем патрульном не слишком много. Бывший космонавт, бывший летчик, девять лет назад пришедший в Патруль. Окончил годичную Высшую школу в Джемстауне на Святой Елене. Два года стажировался в Южно-Атлантическом отряде Патруля. С тех пор работал здесь, на Тихом океане. Вот, собственно, и вся фактография. Толковый мужик, но слишком замкнутый - общее мнение. И все…
- Мы с ним тогда проговорили целую ночь. Худо ему было. Непростой судьбы человек. Рвался в космос - и пришлось отказаться. Вы слышали о болезни Стентона?
- Что-то такое… с адаптацией в невесомости, да?
- Профессионал, - одобрительно заметил Захаров. - Совершенно точно. Полная неспособность к адаптации в условиях невесомости. Встречаетс исключительно редко - сам Стентон оказался чуть ли не единственной ее жертвой. Но космос для него закрылся - и навсегда. И потерял себя человек. Летал на дирижаблях… Безрадостно летал. Все тосковал о своем черном небе - была у него такая детская мечта. Да, худо ему пришлось… Я уговорил тогда начальника патрулей Гайотиды-Вест взять его с собой вниз - просто развеяться чуть-чуть. А Стентон взял да открыл - для себя открыл - небо гидрокосмоса. Оно ведь тоже черное, Орсон.
Мы встречались нечасто - я уже говорил об этом. Но мне казалось, что все правильно. Что уходит, ушла даже из его жизни тоска по несбывшемуся. Что нашел он наконец себя и дело свое. А кончилось - сами видите, как и чем. Ну кой черт понес его за Душманом в одиночку?..
- Тщеславие? - спросил Янг.
- Нет, Орсон, сложнее. По-моему, он просто поверил в себя. И как часто бывает - знаете, ход маятника - впал в другую крайность. В самоуверенность.
- Может, стоит порасспросить миссис Стентон?
- Не трогайте пока Кору, Орсон. Не надо. А впрочем… - Захаров вдруг запнулся и смолк. - Слушайте, а ведь из вас мог бы получиться неплохой духовник, Орсон. Чем черт не шутит… Попробуйте. Возможно, ей захочетс выговориться. Надо же с кем-то разделить… И у вас это может получиться. Должно.
Янг кивнул.
- Попробую. Только еще не сейчас. Чуть позже, пожалуй.
- Позже так позже. Вам видней - это же вы психолог по долгу службы, не я. Кстати, Душман вас интересует тоже как психолога?
- Нет, Мэтью. Как психолога он меня уже давно перестал интересовать. Я ведь брал у него интервью. В Бриджтауне, года полтора назад.
- Вы интервьюировали Душмана?
- А что? Ему ведь тоже нужна реклама. Спасибо, что не трибуна, хоть этого в нем нет…
- А бывают и такие - с потребностью в трибуне?
- Как не бывать… И знаете что, Мэтью? Порой мне кажется, что в этом мы сами виноваты. Все мы.
- То есть?
- Очень просто. Мы воспитываем Душманов. С детства. Вы давно были последний раз в луна-парке?
- В прошлом году. Правнука водил. А что?
- Вспомните игровые автоматы. Что там? Морской бой. Простите, адмирал, но после разоружения это… Сафари. Убей слона - получишь пятнадцать очков, жирафа - десять, льва - двадцать пять. Убей! Вы знаете, о чем мечтаю? Чтобы стояли автоматы «Поймай браконьера». Автоматы «Спасательна операция» - не достать захватом зажигалку, а поднять подводную лодку. Тот же автомат, но другая психология.
- Не мелко ли?
- Игра - великая сила. В детстве мир познается игрой. И ею же закладывается мироощущение.
- Резонно.
- И не только в детстве. Вы слыхали о Дарвинской жестяной регате, Мэтью?
- Никогда в жизни.
- Жестянки из-под пива, тоника, швепса, кока-колы - они были в свое время настоящим экологическим бедствием. Захламленные пляжи, да и не только пляжи - все те места, куда можно было выбраться на уик-энд. И вот лет семьдесят назад кому-то пришла в голову ослепительная идея. Он подсчитал, что триста шестьдесят таких банок удерживают на плаву человека. И родилась игра - ежегодная регата и парад. Из банок стали делать лодки, плоты, катера, яхты - словом, все, что способно держаться на плаву. Из банок нужно было делать все, кроме двигателя и паруса. Причем призы присуждались не только за скорость, но и за оригинальность конструкции, богатство фантазии, красочность внешнего вида. Так что вы думаете? Ни одной банки в округе было не сыскать днем с огнем. И сейчас так по всей Австралии, потому что жестяная регата стала уже развлечением национальным. Вот то, о чем я думаю. Никакая, самая лучшая, самая умная агитация, никакие репрессивные меры не смогли бы дать такого результата. Пока вывешивались плакаты, на них не обращали внимания. Платили штрафы, но хламу не убавлялось. Придумали игру - и вот результат.
- Однако игра - не панацея, Орсон.
- Конечно. Но хорошая стратегия.
- А почему в «Пепле планеты» вы ни полслова не проронили об этом?
Значит, Захаров прочел его книгу. Приятно! Она родилась из серии радиоочерков о террациде, но потом переросла этот исходный материал. Это был репортаж с театра военных действий, которые вел человек против собственной планеты. В Амазонии и Центральной Африке каждый год сводились тысячи квадратных километров леса, - и пепел этих лесов должен был стучать в каждое человеческое сердце. Потравленная сточными водами завода синтетических жиров рыба всплыла кверху брюхом в маленькой баварской речушке - и ее пепел тоже должен был стучать в сердца людей. Разливалась по океанским волнам нефть, умирал в вольере Джерсийского треста последний горный орел - и неосязаемый пепел уничтоженной жизни должен был, обязан был колотиться в людские сердца. Если верить прессе, книга получилась. А на самом деле… Кто знает? Янг подарил ее Захарову при прошлой встрече - в сорок третьем, на очередном Тихоокеанском конгрессе. Подарил скорее в знак симпатии, которую вызывал у него этот высокий, грузный, на первый взгляд медлительный старик. Но, оказывается, он прочел. И внимательно…
- В «Пепле» я писал о другом. А об этом пишу сейчас. У меня договор с «Бертон Букс». Она так и называется - «Играть, чтобы жить».
- И все-таки почему вы непременно хотели сами брать Душмана? Это ведь совсем не игра?
Как-то незаметно Янг и Захаров вроде бы поменялись ролями - трудно было сказать, кто кого интервьюирует.
- Потому что пепел стучит в мое сердце, Мэтью, Простите громкие слова, редко я стараюсь ими пользоваться - слишком хорошо знаю скорость их обесценивания, но… Я был в доме у одного деятеля. Крупного деятеля. У него роскошная вилла - этакое ретро в стиле Луиса Кана. И в холле - голова Морского Змея. Я было подумал, муляж. Даже похвалил, дурак. А его так и передернуло: в доме все только подлинное. Вот так-то… - Янг помолчал, гася с прежней силой вспыхнувшую злость. Он плеснул себе минеральной (она была еще холодной), выпил, потом добавил уже совсем другим тоном: - Ну и, конечно же, чисто профессиональное - мы ведь, журналисты, такой народ, нам подавай что погорячее. Если я не буду оперативно давать очерки о погибшем патрульном, об арестованном браконьере, да не каком-нибудь, а самом Душмане, - кто ж мне платить будет? А ведь есть надо. Я, грешник, люблю хорошо поесть…
Захаров внимательно посмотрел на Янга, улыбнулся: