ником подводных работ на «Руслан».
И вот теперь… А что, собственно, теперь?
Вода в сифоне пришла вдруг в движение, словно в черной ее глубине взыграла мощная рыбина, вроде того группера, что живет под скальным козырьком возле входа в туннель. Только какая же рыба может жить в этой луже? Бред!
Аракелов вскочил на ноги - как раз в тот момент, когда из черной, маслянисто поблескивавшей в свете лежавшего рядом на песке фонар показалась голова, неузнаваемая в бликующем коконе «намордника».
Ганшин?!
Быстрым движением человек выбросил тело из воды, сорвал «намордник»…
- Аина?!
- Вы живы, моряк? Живы!
Папалеаиаина шагнула к нему, обняла, спрятала лицо на груди. Вода ручьями стекала с ее тяжелых волос, и Аракелов не сразу понял, что она плачет. Плачущая Папалеаиаина - с ума сойти… Аракелов успокаивающе погладил ее:
- Что случилось, Аина? Как вы сюда попали?
- За вами… Я думала… Мы боялись… - Папалеаиаина говорила быстро, неразборчиво, всхлипывая, и Аракелов толком ничего не понимал.
- Ну, успокойтесь, успокойтесь, все хорошо, - бестолково бормотал он; увещевать плачущих женщин никогда не было его любимым занятием. - Успокойтесь же, Аина…
- Да… А вы знаете, сколько времени? Три часа ночи, ясно?
Аракелов и не предполагал, что ползал по лабиринту пещерных ходов так долго.
- Мы чуть с ума не сошли, - успокаиваясь, более связно заговорила Папалеаиаина и отстранилась от Аракелова. - Отправились вас искать. А вдруг вас тут… - Она снова всхлипнула.
- Да жив, жив я, - безрадостно отозвался Аракелов. - Что со мной будет? Вот Арфа…
- И пошли искать… Орсон и Бен сейчас в ходах, что от Первого грота… Карлос, Бенгтссен, Грант - в верхних пещерах, я им сухой путь показала… Ганшин и Жюстин…
- Ганшин? Он что, тоже? - перебил Аракелов.
- Ну конечно! Это ведь не он.
- Что «не он»? - не понял Аракелов.
- Взрыв. Это не он. Понимаете?
- Нет.
- Я тоже. И все мы тоже. Что-то случилось. Там по всей бухте - рыба кверху брюхом.
Подводный взрыв. Аракелов запутался окончательно. Если не Ганшин, то кто же? Или что?
- Все равно, - махнул он рукой. - Его взяла. Может торжествовать теперь Николай Иванович.
- Нет. Я привезла Указ. Работы остановлены.
- Зачем? Арфы-то больше нет?!
- Нет?!
- Я только что оттуда. Ходы обрушены. Замолчала Арфа.
- А может быть?.. - Папалеаиаина легко коснулась его руки.
- Нет, Аина. Это как раз те трубы. Мы же здесь все облазили. И потом - вы ведь пришли сюда, пришли с берега, во время прилива. Если бы Арфа запела - не бывать бы вам здесь.
- Я не думала об этом, моряк…
- И зря. Но теперь это неважно. Уже неважно. Остров от Арфы избавлен. Так что пусть Ганшин строит тут все, что надо.
- Он не будет строить, моряк. Он уедет.
- Почему?
- Я немножко знаю его. Строить здесь будут, да. Но уже не он.
Аракелов подумал и кивнул: понять можно.
- Но что же все-таки случилось? - спросил он, скорее просто подумал вслух.
Папалеаиаина пожала плечами.
- Если б знать…
- Узнаем, - сказал Аракелов. - Узнаем. Обязательно. Я узнаю.
- Вы?
- Да, - сказал Аракелов, отчетливо понимая, что взваливает на себя, - да. Я должен.
«Это и есть мой долг, - подумал Аракелов. - И дело мое. Узнать. И - не допустить впредь. Арфа погибла, да. Невозвратно погибла. Но сколько их еще в мире - скрытых, никому не известных арф… Сколько еще существует на свете красоты - никем не созданной, первозданной, природной. И каждый день, каждый час уничтожается где-то ее частица. Иногда самой же природой. Порой людьми. По умыслу и недомыслию, во имя разрушения и во благо вроде бы, но какое же благо может быть куплено такой ценой?» И отныне и на всю оставшуюся жизнь Аракелов сделал выбор.
Он еще не знал, как свое решение осуществлять, не строил конкретных планов. Он просто увидел путь и был уверен, что не сойдет с него никогда.
- Пойдемте, моряк, - Папалеаиаина легонько потянула его за руку. - Там все уже с ног сбились…
- Да, - сказал Аракелов. - Сейчас, Аина. Только снаряжение соберу. Без «намордника» ведь отсюда не выберешься, - и он кивнул на сифон. - Я быстро, Аина. Соберусь - и пойдем.
ЭПИЛОГ
ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ
Их тяжкая работа
Важней других работ:
Из них ослабни кто-то -
И небо упадет.
Такого давно уже не бывало: вместо восьми загруженных контейнеров наверх ушли балластные болванки. Ганшин даже не поверил себе и снова взглянул на контрольный пульт: увы, все правильно. Восемь… Он вызвал дежурного диспетчера.
- Как прикажете это понимать?
- Караван задержался на шесть часов, Николай Иванович, а ждать я не мог… - В голосе диспетчера не было ни малейшего сомнения в своей правоте. - Не останавливать же Колесо…
- Естественно. - Ганшин помолчал, выжидая, пока уляжется злость. - Естественно. Вот только - кто за это должен отвечать?
- Речники. Опоздали - пусть и отвечают.
- А вы на что? Вы за продвижением каравана следили? Вы их торопили? Вы резерв контейнеров предусмотрели? На то вы и диспетчер, чтобы все предвидеть. И спрос потому будет с вас. («А с речниками разговор будет особый, - подумал Ганшин, - непременно будет, и пренеприятнейший, но об этом тебе, друг мой, знать вовсе не к чему…») Ясно?
- Ясно, - отозвался диспетчер, и на этот раз в тоне его была полнейша безнадежность: он уже знал по опыту, что в таких случаях спорить с Ганшиным - что против ветра плевать. - Разрешите идти?
Ганшин молча кивнул.
Он несколько минут посидел, собираясь с мыслями, потом надиктовал график на завтра и уже совсем собрался было уходить, как вдруг вспомнил про Бертенева. Уходить сразу же расхотелось. Зачем, ну зачем ему это понадобилось, к чему ворошить старое, отболевшее и умершее?.. Впрочем…
Ганшин вышел из кабинета, попрощался с секретаршей и по лестнице - эскалаторы уже не работали - спустился к выходу. В холле стояли трое: тощий Харперс из планового, девица-технолог в струящемся платье (как же ее зовут, попытался вспомнить Ганшин, но не смог, хоть убей) и давешний диспетчер.
- Хорошо, если выговором отделаешься, - донесся до него поставленный голос технологини. - А то и…
- Твоя правда, - уныло отозвался диспетчер. - Педант шутить не любит…
Ганшин сделал вид, что ничего не слышал, и шагнул в распахнувшуюс навстречу ему дверь. Размеренным шагом он пересек разбитый перед зданием директората сад и вышел к паркингу. Машин на площадке было уже мало; Ганшин быстро отыскал свой крохотный черный «тет-а-тет», сложившись чуть ли не втрое (да, «детям маленького роста рвать цветы легко и просто…»), залез внутрь. К счастью, часов до трех погода была солнечной, и аккумулятор оказался заряженным почти полностью. Ганшин вздохнул, щелкнул тумблером - мотор занудно заныл - и набрал на панельке автомедонта адресный код. Полчаса спустя он был уже дома.
Дом свой Ганшин не любил. Не то чтобы именно этот дом был ему чем-то неприятен: случись так, шеф-директор Теплоотводного Колеса уж как-нибудь да сумел бы его сменить. Дом был как дом, один из многих в поселке колесников, ничуть не лучше и не хуже других. Просто чувствовал себя в нем Ганшин как-то неприкаянно. Не при деле, что ли? Не было в нем умени окружать себя комфортом и уютом, и потому в доме, невзирая на честный труд кондиционеров, было холодно и уныло, как на только что расконсервированном спутнике.
Ганшин быстро переоделся, принял душ и к семи почувствовал себя гораздо свежее - как раз к тому моменту, когда тихонько мурлыкнул дверной звонок.
Ганшин сразу же узнал гостя, хотя за двадцать лет в этом высоком, грузном, каком-то прямоугольном человеке со слегка обрюзгшим лицом почти ничего уже не осталось от того, прежнего Борьки Бертенева, которого он знал и любил, от вихрастого долговязого парня, чуть заикаясь, оравшего на все Синявинские болота слова, так не похожие на нынешнюю гладкую речь.
- Каким ветром… - Ганшин на мгновение замялся, выбирая обращение, но старое все же пересилило, и он, хотя и с трудом, продолжил: - …теб занесло в наши края, Борис?
- Попутным, - улыбнулся Бертенев. Улыбка у него тоже была новая - более надетая и закрытая. - Повидаться захотелось. Как, примешь гостя?
- Долг гостеприимства, - шутливо развел руками Ганшин и вдруг почувствовал, что это действительно только долг, причем долг нелегкий. И хотя он готовил себя к этой встрече вот уже три дня, с того самого момента, как получил Борисово письмо, но только сейчас, пожалуй, до конца понял, как мало у них осталось общего. В сущности, ничего, кроме прошлого, мертвого прошлого, которое равно принадлежало им обоим и в котором не было места никому из них сегодняшних. И, преодолевая себя, он сказал, надеясь, что Бертенев не почувствует в его приподнятом тоне искусственности: - Ну заходи, Борис, заходи!
Оставив Бертенева в кабинете, Ганшин сооружал нехитрый ужин, комбиниру полуфабрикаты с произведениями собственного кулинарного искусства, оставлявшего, увы, желать много лучшего, и упорно пытаясь догадаться, что же все-таки понадобилось от него Бертеневу.
Оказавшись один, Бертенев подошел к окну. Ему казалось - впрочем, вслух бы он в этом никому не признался, - что открывающийся из окна вид может рассказать о хозяине дома не меньше, чем обстановка или библиотека. Во всяком случае, с тех пор, как люди стали достаточно свободно выбирать себе жилье. Но сейчас он оказался в невыгодном положении. Дом был самым обычным, стандартная жилая чечевица-«карат» безо всяких ухищрений в интерьере. А за окном уже стемнело; стоя на улице, еще можно было что-то разглядеть, но отсюда, из кабинета, освещенного мягкой люминесценцией потолка, увидеть можно было лишь собственное тусклое отражение, искаженное выпуклыми тройными оконными стеклами.
А может, зря он приехал сюда? В самом деле: ведь Ганшин сам сбежал, - сбежал тогда, когда дело еще только-только проклевывалось, сбежал, чтобы