42.
Пациент, мечтающий о временном отключении, будь то его «смерть» или «исчезновение мира», по сути, находится в том же клинче судорожного переутомления, в неясном положении между запуском и остановкой. Подобно средневековому монаху, он хочет полностью отключиться от окружающего мира и от насыщенных внутренних состояний, которые этот мир вызывает.
Вслед за британским психоаналитиком Барбарой Лоу Фрейд называл это желание «принципом нирваны»43, отдавая должное буддизму: в различных буддистских традициях нирвана («угасание», «затухание») – это идеальный горизонт разума, радикальное обособление от трех огней страсти, ненависти и разочарования, которые будоражат и тревожат повседневное Я.
Для меня воплощением этого блаженного безразличия был Рр, свободный от каждодневных мук чувствования. Его подергивания служили выражением не любви, ненависти или беспокойства, а того голого, нейтрального факта, что он жив. Когда я наблюдал за Рр, во мне отзывалось стремление разорвать узы желания и зависимости, которыми опутывает нас жизнь. Я чувствовал в нем то безмятежное равнодушие, что очаровывало поэтов и мистиков разных эпох, психическое и чувственное оцепенение, воспетое Джоном Китсом в Оде Праздности (1819):
Китс знал, что мы не можем поселиться в этом небытии и что в него нет-нет да и ворвутся боль и наслаждение. Наполненная событиями жизнь, которую мы ведем, будучи отдельными личностями, бесконечно далека от анонимности кроличьего существования, и всё же каждый из нас втайне хорошо знаком с этой разновидностью инерции. Обращение Китса к Праздности затрагивает именно эти струны, скрытые глубоко внутри нас. Наша лихорадочная погоня за исполнением желаний таит за собой мечту об их исчезновении.
Эта мечта, «желание нежелания», как назвала ее представительница французской школы психоанализа Пьерá Оланье, представляет собой самую удивительную загадку нашей внутренней жизни, ее «главный скандал»45. Как получается, что самое сокровенное наше желание состоит в устранении самого желания? И как это стремление уживается с тем самозабвенным упорством, которое многие из нас проявляют, следуя своим страстям?
«Желание нежелания»: вместо того чтобы противопоставлять одно понятие другому, эта формулировка подчеркивает их взаимосвязь. Она отражает обескураживающий парадокс человеческой жизни, состоящий в том, что даже стремление к ничто – это всё еще стремление.
Средневековый монах-буддист Камо-но Тёмэй, живший в Японии XII века, описывает этот парадокс в небольшом изящном рассказе о том, как он попытался «найти место своему телу, чтобы хоть на мгновенье обрести покой для своей души»46. Передвижная хижина площадью в один квадратный метр, которую Тёмэй построил и установил на горе Хино, стала его убежищем от напастей внешнего мира. Находясь в столице, Тёмэй наблюдал, как жизни обычных людей рушились из-за пожаров, наводнений, ураганов, землетрясений и капризов властей. Эти бедствия показали ему всю суетность желаний, привязывающих нас к мирскому существованию. Наслаждаясь доставшимся ему с таким трудом покоем в хижине, Тёмэй посвятил себя тихим радостям: садоводству, музыке, прогулкам и созерцанию великолепных горных ландшафтов.
Но всё оказалось не так просто. Воспев удовольствие, доставляемое ему этой горной идиллией, Тёмэй завершает рассказ суровым упреком самому себе: «Будда учил людей: „Соприкоснешься с вещью, не прикрепляйся близко к ней!“ Значит, и то, что я теперь люблю вот эту хижину из трав, уже есть грех. Значит, то, что я привержен так к уединенью, – уже преграда на пути… А что же, когда я говорю о бесполезных радостях и провожу так зря и попусту всё время?»47
Есть в этом горькая ирония: отречься от всех привязанностей только ради того, чтобы осознать, что ты привязался к своему отречению. Желание нежелания остается желанием. Поэтому я и завидовал Рр; без всяких усилий и сомнений он мог жить, не имея ни целей, ни планов, тогда как для меня даже жить без планов – уже план. Тёмэя это обескуражило. Отречься от всех желаний – совсем не то же самое, что не иметь их вовсе: разница та же, что между человеком и кроликом.
Насколько я мог заметить, Рр был безразличен от природы, у него никогда не было ни способности, ни склонности к суждениям или предпочтениям. Человеку с рождения недоступна подобная невозмутимая пустота; обрести ее не может даже мастер, достигший высот духовной дисциплины в горном уединении.
Что говорить о нашем сетевом мире, где мы если и испытываем безразличие, то сходное скорее с состоянием кролика Duracell, чем Рр: оно такое же бездумное, как и у настоящего кролика, но при этом лишено его безмятежности. В нашей культуре, где мы либо работаем, либо отвлекаемся – третьего не дано, безразличие обретает форму не безмятежного приятия жизни по принципу нирваны, а скорее маниакальной мертвенности или «инерции нон-стоп» – так писатель Айвор Саутвуд называет состояние вечного движения, скрывающего «глубинный застой» наших душ.
В современном мире желание нежелания считается «главным скандалом» (повторим выражение Оланье) как социальной, так и психической жизни. Что может быть более скандальным, чем реакция «мне всё равно» в белом шуме социальных сетей? Постоянная ментальная активность, навязываемая окружающими нас повсюду экранами, поставила тишину и безучастность вне закона. Будучи узниками «когнитивного пространства», перегруженного, по словам итальянского социального теоретика Франко Берарди, «разного рода мобилизующими нервными стимулами»48, мы движемся по инерции – только это не органическая инерция реального кролика, а инерция нон-стоп кролика Duracell.
Каждый день на нас обрушивается лавина информации, далеко превосходящая наши способности ее обработать. Едва включив компьютер, я через несколько секунд оказываюсь среди лозунгов правых экстремистов, реклам микрокредитов, секретов диеты звезд, садомазохистских фантазий и джихадистской пропаганды. Заходя в соцсети, я сразу начинаю читать, ставить лайки, комментировать, обновлять, скачивать, делиться ссылками с бесчисленными друзьями и незнакомцами. Открывая приложение для знакомств, я принимаюсь свайпить бесконечные образы счастья и печали, обмана и злости, похоти и надежды.
Общий неврастенический ландшафт постоянно призывает нас выбирать, соглашаться, присоединяться, высказывать предпочтения. В таких условиях практически невозможно поддерживать даже минимальный контакт с импульсами собственного желания. Под воздействием того, что словенский философ и социальный теоретик Рената Салецл назвала «тиранией выбора»49, наша способность желать, словно поврежденный внутренний орган, выгорает, отключается и молит, чтобы ее избавили от калечащей тревоги принятия решений.
Стены кабинета психоаналитика подтвердят могущество этой тирании. Каждый день давние и новые пациенты говорят о неразрешимых дилеммах брака, карьеры, семьи и дружбы. Этот поток мыслей, сопровождаемый призывами о помощи – люди просят меня освободить их от нерешительности и метаний, – редко приносит облегчение или решает проблему. Смесь нерешительности, тревожности и чувства бессилия стала уже эфиром их душ, стихией, к которой они приспособились.
В том, что люди ищут совета в решении жизненных коллизий, нет ничего нового. Нерешительность намного старше психоанализа: она стара, как человеческая свобода. Но когда я слышу эти полные боли пересказы одних и тех же тупиковых ситуаций, мое кресло становится пунктом наблюдения за недугом, характерным именно для нашей эпохи. Он слышен в самой усталой монотонности голосов тех, кто на него жалуется. Иногда я чувствую, что эта монотонность выражает тайную цель моих пациентов: отказаться от выбора, влекущего за собой неизбежные потери и потрясения, и не делать ничего, достичь нулевой точки активности, состояния нежелания.
За последние годы вышло немало популярных книг, статей и лекций TED50, посвященных угрожающему росту числа решений, которые мы вынуждены принимать в публичной и частной жизни в эпоху интернета. Их авторы рассказывают, как избежать выбора по инерции, пробуют вывести нас из чащи тревожной неуверенности и открыть нам истинный предмет наших желаний. Однако никто из них не предполагает, что наше глубочайшее желание – не выбирать вообще. Дух вынужденной деятельности укоренился в нашей культуре настолько глубоко, что трудно даже позволить себе сказать «стоп», а уж выполнить эту команду – тем более. Кабинет психоаналитика дает такую возможность. На утренних и вечерних сеансах, до и после долгого дня в кипящем котле корпоративных финансов и судебных инстанций, пациенты с одинаковой монотонностью в голосе признаются: «Я так устал, что могу заснуть прямо на месте». Или: «Мне всё надоело. Я просто хочу остановиться».
Когда я слышу подобное, в памяти всплывают слова, образы, чувства из жизни или литературы. Желание уснуть, устранить любые побуждения к действию, сразу приводит на ум фразу, которую повторял замогильным тоном писец Бартлби, герой одноименной повести Мелвилла: «Я бы предпочел отказаться». И это отнюдь не случайная ассоциация, а подсказка моему «сознательному» уху от бессознательного, ведь она помогает мне понять пациента.
Подобные ассоциации запускают во мне работу памяти. Вслед за знаменитой фразой из Писца Бартлби мне неизменно вспоминаются знойные, бездеятельные месяцы, затерявшиеся где-то между школой и университетом, когда я внезапно оказался без руля и ветрил и книжная полка стала для меня хрупким спасательным плотом среди безбрежных волн.