14 февраля 1998 года
Сегодня я спросил доктора Пател, верит ли она в жизнь после жизни.
– Я индианка, – напомнила она. – И верю в реинкарнацию.
Меня восхищал вызов, сверкавший в ее вишнево-карих глазах. Странно, почему я раньше не замечал, как она красива!
Она ждала, пока я подниму свою интеллектуальную дубинку. Вместе мы заменяем настоящий дискуссионный клуб!
Я ответил, что тоже верю в реинкарнацию. Но в подробности не вдавался. Думаю, что оскорбил ее, и она решила, будто я подшучиваю над ней. Может, мне следовало сказать, что я верю во второй шанс.
15 февраля 1998 года
Я постоянно торчу у окна или хожу на прогулки. С целью «прояснить голову». Тоже мне, пустая надежда…
Я пытаюсь все разложить по полочкам. Какая причина должна быть первой в списке? Перечисляю их в уме снова и снова. Но какой в этом смысл? Какая разница?!
Достигну ли я точки окончательной ясности, если запишу все по порядку?
Именно этот вопрос я привык задавать. Мысли, изложенные на бумаге, обостряют способность логически мыслить. Наружу выплывают слабые места в доводах.
Беда в том, что не все причины были верны.
Она считала, что за ней охотятся. Доказательством, по ее мнению, служила смерть несчастного парня, телохранителя, которого уволили со службы, после того как их отношения были раскрыты. Он погиб в мотоциклетной аварии. Или «аварии».
Она никогда не говорила об этом без того, чтобы не начертить пальцем кавычки в воздухе. Вот как далеко они способны зайти! Вот какими безжалостными могут быть!
Я не всегда понимал, кто эти «они». Подозреваю, что ей это тоже было не совсем ясно. Хотя иногда она показывала пальцем на своего свекра. Никогда на свекровь, которая в силу своей роли просто обязана оставаться вне подозрений!
Было ли это чистой паранойей, когда она велела проверить Кенсингтонский дворец на жучки (я сам рекомендовал фирму) или осматривала машину, боясь обнаружить маячок? Не могу сказать точно. Но чувствовал, что обнародование подслушанных телефонных разговоров с любовником – это подстава, чтобы уравновесить ситуацию после того, как ее муж был равным образом опозорен. Она всегда думала прежде всего о детях. Но тогда они были слишком маленькими (восемь и десять, по-моему), чтобы что-то понимать. Все еще ограждены собственной юностью.
Я настоятельно советовал ей не отказываться от королевского покровительства. Хотя знал, насколько она упряма. К тому же она все решила. И не могла вынести ощущения того, что они постоянно за ней следят. Она хотела стать свободной. И была уверена, что существуют силы, желающие ее смерти. Это предположение она с пугающей частотой повторяла в моем присутствии. И не только в моем. Но и других доверенных лиц. К сожалению, последние не всегда оправдывали свое звание: вода на мельницу «теоретиков заговора».
– Лоуренс, неужели не видите? – спокойно сказала она однажды, когда мы гуляли в саду Кенсингтонского дворца и уселись в обвитой клематисом беседке.
– Я всегда была для них пятой спицей в колеснице. Помехой. Я не уйду тихо, и это доводит их до безумия. Они считают, что мне стоило бы лечь и умереть.
Я заверил, что они, конечно, ее недооценивают. Мне всегда было трудно не запутаться в ее точках зрения на мир: когда мы беседовали, я тоже говорил «они» и «их».
– Все намного хуже.
Она потянулась к фиолетовому цветку и принялась обрывать лепестки.
– Не стану делать этого им в угоду. Поэтому им придется все устраивать самим. Скажем, я куда-то еду, и тормоза внезапно откажут. Нечто такое, что выглядело бы вполне невинным. Когда все случится, вы сами не поверите, что это убийство, верно?
Услышав это в первый раз, я растерялся. По-моему, даже разинул и тут же закрыл рот. Молча. Она посчитала это ужасно забавным.
– В чем дело? Нет сил что-то сказать? Послушаем же вашу идеально правильную речь!
16 февраля 1998 года
Интересно, верит ли все еще она этому? Издалека, оглядываясь назад… неужели она не понимает, как это все абсурдно.
Не самая лучшая причина, чтобы планировать побег. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, она мне таковой не кажется. Должно быть, она заблуждалась. Но разве можно жить спокойно, чувствуя, что тебе постоянно грозит опасность? Не то чтобы она была трусихой, скорее наоборот, но желание избежать смертельной опасности, реальной или воображаемой, вполне понятно. И что еще важнее, она была убеждена, что мальчики все равно потеряют ее, рано или поздно. И если она не скроется, ее попросту убьют.
А вот эти причины были вполне реальными.
Постоянные разоблачения прессы. Постоянный интерес публики… даже не знаю, с чего начать. Она жила с этим так долго. Неужели нельзя было выносить это бесконечно? Возможно, этот вопрос основан на том, что со временем каждый приобретает иммунитет к подобным вещам. Интересно, кому это под силу? Мы думаем так, когда видим журналы и газеты полные откровенных статей о старлетках-однодневках. Такова цена славы, говорим мы себе и не понимаем, что это вовсе не так.
А по моему твердому мнению, она никогда не воспринимала это спокойно. После объявления о разводе (то есть формальном разъезде) все адские псы были спущены с поводков.
– Подними свою гребаную башку и веди себя как принцесса! – завопил кто-то из фотографов: он не сразу сумел сделать желаемый снимок. Потому что она смотрела в землю.
По телефону она плакала. Папарацци стали говорить ей гадости, чтобы заставить ее расплакаться. За снимок заплатят дороже, если в глазах жертвы стоят слезы. Иногда она в ярости бросалась на них.
– Будьте выше, – советовал я.
Словно она могла функционировать, как робот, не подверженный обычным человеческим эмоциям.
Как-то субботним утром мы с Гейл (незадолго до расставания) вышли купить газету, чтобы почитать в кафе за завтраком. Пока я платил за «Таймс», Гейл остановилась перед таблоидом.
– Какая мерзость, – пробормотала она, покачивая головой и разворачивая газету, чтобы взглянуть на разворот. – Даже не знаю…
Она снова покачала головой и протянула мне таблоид, возможно, думая, что я захочу его купить. Я сунул газету обратно на стенд. Но мысленно читал и перечитывал заголовок: «Вот они, целлюлитные ноги принцессы».
Они застигли ее в тот момент, когда она бежала из тренажерного зала к машине: эта игра в кошки-мышки происходила каждое утро: она ехала из дворца в обычный тренажерный зал, где ее уже сторожили фотографы.
Насчет целлюлита… весьма голословное утверждение.
Я знал, что сейчас последует звонок, и не ошибся. Взял мобильник, вышел на улицу и стал говорить, одновременно наблюдая за Гейл, сидевшей за толстым стеклом с чашкой капуччино в руке.
Больно ли ей было? Разумеется. Мелочная злоба ранила ничуть не меньше.
– Они достают меня даже по таким пустякам, – сказала она.
Когда я работал на нее, мне часто казалось, что, будь у нее хороший пиар-отдел, ничего подобного никогда бы не случилось. Мы сумели бы ее защитить. Превратить в Марлен Дитрих, королевскую версию кинозвезды. Окутать ее тайной и холодно-ледяной иконографией. Контролировать повестку дня и устанавливать тон общения.
Но мы больше не живем в таком мире. И она не такая женщина. Бисексуальность Дитрих большую часть ее жизни оставалась тайной. Лидия, как я должен привыкнуть называть ее, видя, что ее секреты не раскрыты, спешит раскрыть их сама.
И эти порывы только усиливались. Не все они были плохими. Она так мужественно говорила о своей булимии, что мое восхищение достигло новых высот. Однако каждый раз упоминая об этом, она заново ворошила муравейник. Превратила себя в легкую добычу.
Никаких границ не осталось. И Лидия кормила чудовище, которое едва ее не уничтожило. Сначала она думала, что сможет его приручить, вышколить, заставить подползти на коленях и молить, но, очевидно, это было не так. И все же ей приходилось кормить его все чаще. Конечно, она любила видеть свои фотографии в газетах. Почти каждый день просматривала их и расстраивалась, когда вдруг не находила ни одной.
Конечно, она вела свою тактику, не упуская случая позировать фотографам, чтобы публика ее не забывала, или стараясь всячески затмить бывшего мужа. Наркоман может вколоть себе лишнюю дозу, чтобы пережить трудные времена, но, боюсь, при этом он так и останется наркоманом.
Это пугало ее.
– Есть только один способ все прекратить, – твердила она. – Пока я здесь, это будет продолжаться и продолжаться.
17 февраля 1998 года
Лидия, Лидия, Лидия…
Ну, вот… как влюбленный подросток…
Я просто акклиматизируюсь к новому имени. Оно легче соскользнет с языка, когда я увижу ее, вне всякого сомнения, в последний раз…
Я слишком устал, чтобы писать сегодня.
18 февраля 1998 года
Утром голову разрывала слепящая боль, но сейчас мне немного легче. Я, кажется, оправился… не в прямом смысле слова, конечно.
Она не останется в Северной Каролине. Не знаю, куда отправится дальше. Но я предложил несколько мест и, что важнее всего, подчеркнул, от каких нужно держаться подальше. В основном старые призраки: Хэмптонс, Мартас Вайнярд, Нью-Йорк. Я убежден, что ее никто не узнает, но если она увидит кого-то из старых друзей, то очень расстроится.
Я разработал для нее легенду, которой следовало придерживаться в разговорах с соседями. Просто и красиво: она недавно развелась с мужем-американцем (забыл, где она должна была с ним жить, но достаточно далеко, чтобы избежать расспросов) и теперь хочет насладиться уединением и спокойствием деревенской жизни, прежде чем вернуться в Англию. Якобы когда-то, еще до развода, они проезжали через эту часть штата, и Лидия была потрясена красотой тех мест.