Европейские союзники испугались, что США начнут ядерную войну, и стали давить на Эйзенхауэра, требуя снизить уровень международной напряженности. Он ответил им 8 декабря 1953 года, загипнотизировав 3500 делегатов в ООН своей речью «Атом для мира». Он объявил, что США будут «стараться сердцем и душой найти тот путь, на котором удивительная изобретательность человека не приведет к его гибели, а благословит его на жизнь», неся выгоду от использования мирной ядерной энергии своей стране и зарубежным странам105.
Американские СМИ встретили речь президента с восторгом. Военный корреспондент New York Times Хэнсон Болдуин написал, что «красноречивое» и «трогательное выступление Эйзенхауэра в поддержку мира… представляет собой серьезную попытку остановить гонку атомных вооружений». Однако Болдуин выразил сожаление, что вероятность успеха остается низкой, поскольку «само существование СССР построено на мировой борьбе и абсолютном мировом господстве»106.
Эйзенхауэру так отчаянно хотелось выставить атом в выгодном свете, что он игнорировал многочисленные предупреждения об опасности распространения атомного оружия. Единственный физик-ядерщик в КАЭ Генри Смит отверг программу «Атом ради мира» как «абсолютно бесчестное предложение», не учитывающее риска распространения и преувеличившее перспективы атомной энергии»107. Многие полностью согласились с его инакомыслием.
Опасность распространения атомной энергии особенно беспокоила советских руководителей. Пять крупнейших ученых, включая физика-ядерщика И. В. Курчатова, заявили: «Развитие промышленного использования атомной энергии само по себе не только не исключает, но прямо ведет к увеличению военного атомного потенциала»[80]. Министр иностранных дел Молотов повторил эту мысль на встречах с Даллесом, а также в ноте, где отметил, что «любое использование атомной энергии в мирных целях можно применить для увеличения производства атомного оружия». Когда на встрече 1 мая Молотов снова поднял вопрос о риске распространения атомной энергии, Даллес не мог понять, о чем конкретно идет речь, и ответил, что он «поищет ученого, который бы объяснил ему все как можно лучше»108.
Если обращение Эйзенхауэра к ООН возродило надежды на ослабление международной напряженности, то речь Даллеса 12 января, обращенная к Совету по международным отношениям, разбила их. Он предупредил, что местная непосредственная оборона от коммунизма получит поддержку «огромной мощью для нанесения ответного удара», чье «размещение и способы осуществления мы оставляем на собственное усмотрение»109.
Надежда на ядерное оружие демонстрировала фундаментальный отход от предыдущей политики. В то время как Трумэн – после Хиросимы и Нагасаки – считал атомные бомбы оружием, которое следует применять только в самых крайних обстоятельствах, Эйзенхауэр сделал их основой американской военной стратегии. В журнале Wall Street Journal сообщалось: «Очень многие полагают, что мы стали свидетелями опрометчивой политики превращения любого мелкого разногласия в атомный Армагеддон»110. Джеймс Рестон из New York Times был потрясен тем, что Эйзенхауэр и Даллес вводили «“новую стратегию”, потенциально более серьезную, чем любая другая, когда-либо предложенная правительством США», – а ни один конгрессмен даже не усомнился в том, что такая приверженность «внезапному атомному возмездию» является верной. Он волновался о том, каковы будут конституционно-правовые выводы из таких расширенных полномочий президента. Если бы китайцы вторглись в Индокитай или же Советы – в Иран, кто, интересовался он, отдаст приказ развернуть «огромную мощь для нанесения ответного удара» против Пекина или Москвы? Как, спрашивал он, может президент «испрашивать одобрения конгресса, не предупреждая Кремль и рискуя получить внезапный атомный удар по Соединенным Штатам?»111
Аналитик корпорации RAND Джозеф Лофтус был обеспокоен тем, что новый план на случай войны и чрезвычайного положения, разработанный САК, называл в качестве целей советские города и мирное население. Когда Лофтус находился с визитом в штабе САК в Омахе, генерал Джеймс Уолш, начальник разведки САК, пригласил его к себе домой на коктейль и стал читать лекцию о необходимости максимизировать разрушения. Внезапно Уолш вспылил: «Черт возьми! Лофтус, есть только одна возможность напасть на русских, а именно – ударить по ним всем, что у нас есть, – закричал он и с силой ударил кулаком по огромной Библии на столе, – и вышибить из них дух!»112
К весне 1954 года план ведения войны САК уже призывал к нападению на СССР с применением 600–750 бомб, чтобы превратить страну «в течение двух часов в дымящиеся радиоактивные развалины»113. План также предусматривал гибель 80 % населения, или 60 миллионов человек, в 118 крупнейших городах. В конце того же года США начали размещение ядерного оружия на территории европейских союзников. К 1958 году в Западной Европе находилось уже почти 3 тысячи бомб.
Тем временем американский арсенал продолжал расти головокружительными темпами: запасы ядерного оружия увеличились с чуть больше тысячи на момент прихода Эйзенхауэра в Белый дом до 22 тысяч бомб восемь лет спустя, когда он ушел с поста.
Массированный контрудар, может, и напугал бы Советский Союз, но не мог помешать революционному подъему в развивающихся странах, где СССР использовал в своих интересах широко распространенное недовольство. Самые важные лидеры «третьего мира»: Гамаль Абдель Насер в Египте, Иосип Броз Тито в Югославии и Джавахарлал Неру в Индии, – избрали нейтральный курс между капиталистическим и социалистическим блоками и считали неприличным тратить миллиарды долларов и рублей на оружие, когда не хватало средств на развитие экономики. Во время своей первой поездки за границу в мае 1953 года Даллес узнал о враждебном отношении к США в Азии, где советскую систему считали очень привлекательной, и на Ближнем Востоке. Во время поездки он писал Эйзенхауэру об «озлобленности» арабского мира, где «США пострадали от того, что их связывают с английским и французским колониализмом»114, и от слепой поддержки Израиля.
Даллес не был уверен, что Соединенные Штаты когда-нибудь сумеют завоевать симпатии народов «третьего мира». Он отмечал, что просить слаборазвитые страны принять капитализм – это все равно что просить недоедающих и страдающих от рахита людей сыграть в регби: «Говоришь им: “Постройте свободную конкурентоспособную систему”. А они отвечают: “Батюшки, неужели нельзя придумать что-нибудь лучше?”»115 Эйзенхауэра тоже волновала глубина враждебности к США у доведенных до нищеты народов мира. Он поднял этот вопрос на заседании СНБ в марте 1953 года, спросив: почему невозможно сделать так, чтобы «часть жителей этих угнетенных стран полюбила нас, вместо того чтобы ненавидеть?»116
Роль США в иранском конфликте должна была предоставить Эйзенхауэру столь нужный ему ответ. После вступления в должность Эйзенхауэру пришлось иметь дело с кризисом в Иране, где правительство Мохаммеда Мосаддыка бросило вызов монополии британской «Англо-ираниэн ойл компани», предшественнице British Petroleum и третьему по величине производителю сырой нефти в мире. Компания, на 51 % принадлежавшая английскому правительству, установила удобные для себя отношения с Реза Пехлеви, который захватил власть после Первой мировой войны, а в 1925 году стал шахом, и с его сыном Мохаммедом Реза Пехлеви, сменившим отца в 1941 году, когда нацистские симпатии отца вызвали совместную оккупацию Ирана Англией и СССР.
Anglo-Iranian удерживала 84 % доходов, оставляя иранцам самое большее жалкие 16 %. Налоги она платила в Англии, а не в Иране. На самом деле английские налоги более чем в два раза превышали сумму, которая отчислялась иранцам117. Пока англичане богатели на иранской нефти, иранцы жили в нищете. Рабочие нефтепромыслов получали меньше 50 центов в день и не имели ни льгот, ни отпусков. Гнев иранцев вспыхнул в 1950 году, когда американская нефтяная компания АРАМКО подписала контракт, дающий Саудовской Аравии 50 % прибыли от саудовской нефти. Под давлением Ирана Anglo-Iranian была вынуждена предложить улучшить условия. Но Мосаддык так ненавидел британский колониализм, что отказался рассматривать ее предложение. Иранский парламент, отражая почти поголовное неприятие иранцами Anglo-Iranian, единогласно постановил национализировать нефтедобывающую промышленность и выплатить англичанам компенсацию за инвестиции. Лейбористское правительство оказалось не в том положении, чтобы спорить, поскольку само национализировало английские угольные и энергетические компании, а также железные дороги.
Мосаддык, бывший министр финансов и иностранных дел, несмотря на свою легендарную эксцентричность, был чрезвычайно популярной фигурой в Иране и пользовался уважением в мире. Он был первым иранцем, получившим диплом доктора права в европейском университете. Он присутствовал на Версальской конференции в безуспешной попытке помешать утверждению контроля Англии над Ираном и несколько десятилетий подряд возглавлял борьбу с колонизацией. Журнал Time в 1951 году назвал его «Человеком года». Американский посол докладывал, что Мосаддык «пользуется поддержкой 95–98 % населения своей страны»118. Его мужественное сопротивление хозяйничанию колонизаторов привлекло симпатии арабских масс во всем регионе.
Поскольку Иран производил 40 % ближневосточной нефти, США поняли, насколько важно снизить напряженность в отношениях с ним. США начиная с 1948 года подталкивали англичан к тому, чтобы те предложили лучшие условия сделки и избежали кризиса. Трумэн насмешливо назвал главу Anglo-Iranian сэра Уильяма Фрейзера «типичным колонизатором ХІХ века»119.
Реакция членов английского кабинета была типичной для колонизаторов ХХ века: они обсудили все за и против военной интервенции. Стало ясно, что вторжение окажется дорогостоящим и закончится провалом. Но капитуляция перед иранцами, как считали некоторые, могла вбить последний гвоздь в крышку гроба империи. «Если бы Персии удалось выйти сухой из воды, у Египта и других ближневосточных стран появился бы соблазн последовать ее примеру, – выразил опасение министр обороны Эмануэль Шинвелл. – Следующим шагом может стать попытка национализации Суэцкого канала». Лидер оппозиции Уинстон Черчилль сказал премьер-министру Клементу Эттли, что он «скорее потрясен отношением США, которые, похоже, не до конца понимают важность огромного региона, простирающегося от Каспийского моря до Персидского залива: он важнее Кореи». Министр иностранных дел Герберт Моррисон также осудил политику «отступления и капитуляции»