В назначенное утро в арендованный фургон погрузили две корзины с едой и посудой; молодежь набилась туда же; взрослые и жених с невестой поехали за нами следом на автомобилях. Я надела платье Андре в красный горошек, сама она была в чесучовом платье с зеленым поясом под цвет своей широкополой шляпы, почти не похожей с виду на бумажную.
Голубая вода, старые дубы, густая трава — мы бы легли в эту траву, перекусили бутербродами, проговорили бы до вечера, был бы день чистейшего счастья, думала я с грустью, помогая Андре разгружать корзины. Сколько мороки! Установить столы, разложить угощение, расстелить в подходящих местах скатерти… Машины подъезжали одна за другой: сверкающие авто, допотопные колымаги, даже бричка, запряженная парой. Молодежь сразу начинала греметь посудой. Старики рассаживались на покрытых брезентом пеньках или на складных стульях. Андре приветствовала их улыбками и реверансами. Она особенно нравилась господам в возрасте и подолгу с ними беседовала. Время от времени она сменяла Малу и Гиту, крутивших ручку какой-то сложной машины, которая должна была превратить в мороженое загруженные в нее сливки. Я тоже им помогала.
— Ничего себе! — Я указала на ломившиеся от еды столы.
— Да, по части общественного долга тут все отменные католики![31] — заметила Андре.
Сливки не застывали. Мы бросили это занятие и сели возле одной из расстеленных скатертей, присоединившись к компании молодежи чуть старше двадцати. Кузен Шарль светским тоном беседовал с очень некрасивой и потрясающе одетой девушкой — цвет и ткань ее платья не поддавались описанию.
— Не пикник, а прямо бал «Зеленых каемок»[32], — пробормотала Андре.
— Это что, сватовство? Девица страшнее не придумаешь, — сказала я.
— Зато очень богатая, — усмехнулась Андре. — Тут минимум десять свадеб затевается под шумок.
Я в те времена была довольно прожорлива, но обилие и пышность блюд, которые разносили официантки, отбили у меня аппетит. Заливная рыба, холодцы, галантины и рулеты, тушеная говядина, холодная курица, паштеты, террины, жареные ножки, фаршированные грудки, салаты и майонезы, пироги открытые и закрытые, тарталетки с миндальным кремом — все нужно было попробовать, каждому блюду воздать должное, чтобы, не дай бог, никого не обидеть. Вдобавок они еще и обсуждали то, что отправляли в рот. Андре ела лучше, чем обычно, и поначалу была довольно весела. Сосед справа, красавец брюнет фатоватого вида, заглядывал ей в глаза и что-то нашептывал. Вскоре Андре это стало раздражать: от гнева или от вина щеки ее порозовели — все владельцы виноградников принесли свои вина, мы опустошили множество бутылок. Общая беседа оживилась. Дошло до разговоров о флирте: можно ли флиртовать? до какого предела? В общем и целом, все высказывались против, однако это послужило поводом для шутливых пикировок между барышнями и молодыми людьми. Почти все девушки блюли приличия, но попадались и довольно вульгарные, то здесь, то там слышалось игривое хихиканье; разгоряченные мужчины принялись рассказывать анекдоты, совершенно, впрочем, пристойные, но сам тон подразумевал, что они могли бы рассказать и кое-какие другие. Откупорили магнум шампанского, и кто-то предложил всем пить из одного бокала, чтобы каждый узнал мысли соседа. Бокал переходил из рук в руки; когда красавец брюнет выпил, он протянул его Андре и что-то зашептал ей на ухо. Она оттолкнула бокал, и он покатился в траву.
— Не люблю интим, — сказала она резко.
Повисло неловкое молчание. Шарль разразился громким хохотом:
— Наша Андре не хочет, чтобы мы узнали ее тайны?
— Не стремлюсь знать чужие. К тому же я и так уже много выпила. — Она встала. — Пойду за кофе.
Я изумленно проводила ее взглядом. Я бы выпила без проблем. Да, в этих безобидных вольностях было что-то сомнительное, но нам-то что за дело? Наверно, Андре сочла кощунственной имитацию встречи губ на одном бокале: вспомнила ли она о давних поцелуях Бернара или о тех, что Паскаль ей еще не подарил? Андре не возвращалась, я тоже встала и ушла в тень дубов. И снова задумалась о том, что она имела в виду, говоря о поцелуях, которые не были платоническими. Я считала себя основательно информированной в вопросах секса, в детстве и отрочестве у моего тела бывали свои грезы, но ни мои богатые познания, ни жалкий опыт не могли объяснить мне, как связаны превратности плоти с нежностью и счастьем. Для Андре между душой и телом существовал некий коридор, остававшийся для меня загадкой.
Я вышла из дубовой рощи. Адур в этом месте делал излучину, и я очутилась на берегу. Неподалеку шумел водопад, в прозрачной воде крапчатые камешки с примесью яшмы напоминали драже в виде гальки.
— Сильви!
Это была мадам Галлар, вся красная в своей соломенной шляпе.
— Вы не знаете, где Андре?
— Я как раз ее ищу, — ответила я.
— Ее нет уже целый час, это страшно невежливо.
На самом деле, подумала я, она волнуется. Наверняка она любит Андре по-своему — но как именно? Вот вопрос. Мы все ее любим по-своему.
Теперь водопад грохотал уже совсем близко, заглушая все остальные звуки.
Мадам Галлар остановилась:
— Так я и знала!
Под деревом рядом с пучком безвременника я увидела платье Андре, ее зеленый пояс, белье из жесткого полотна.
Мадам Галлар подошла к реке:
— Андре!
Под водопадом что-то зашевелилось. Показалась голова Андре:
— Идите ко мне! Вода отличная!
— Вылезай сию же минуту!
Андре подплыла к нам, лицо ее сияло.
— Сразу после еды! Могла получить кровоизлияние! — закричала мадам Галлар.
Андре выбралась на берег. Она завернулась в лоденовую накидку и закрепила ее булавками; волосы, распрямившиеся от воды, падали ей на глаза.
— Да, хороша! — смягчилась мадам Галлар. — И как ты собираешься сушиться?
— Ничего, как-нибудь справлюсь.
— Интересно, о чем думал Господь, посылая мне такую дочку! — улыбнулась мать и тут же строго прикрикнула: — Возвращайся немедленно! Ты пренебрегаешь своим долгом.
— Сейчас приду.
Мадам Галлар удалилась, а я села под дерево с другой стороны, чтобы не мешать Андре одеваться.
— Как же хорошо в воде! — сказала она.
— Вода, наверно, ледяная.
— Когда водопад обрушился мне на спину, у меня в первый момент перехватило дыхание, но все равно было чудесно!
Я сорвала цветок безвременника, мне стало любопытно, правда ли они ядовитые, эти странные цветочки, непритязательные и изысканные в своей наготе, выскакивающие из земли одним рывком, как грибы.
— Как вы считаете, если угостить сестер Сантене отваром из безвременника, они сдохнут? — спросила я.
— Жалко! Они не злые, — отозвалась Андре.
Она уже надела платье и подошла ко мне, завязывая пояс:
— Я вытерла волосы комбинацией. Никто не заметит, что я без комбинации, мы же столько всего на себе носим.
Она расстелила на солнце мокрую накидку и мятую комбинацию.
— Надо вернуться туда.
— Увы!
— Бедная Сильви! Вам, наверно, ужасно скучно. — Она улыбнулась. — Теперь, когда пикник прошел, надеюсь, я буду чуть-чуть посвободнее.
— А вы сможете сделать так, чтобы мы все-таки иногда виделись?
— Так или иначе, я это устрою, — пообещала она.
Пока мы медленно шли вдоль реки, она сказала:
— Сегодня утром я получила письмо от Паскаля.
— Хорошее?
Она кивнула:
— Да.
Она скатала в руке листок мяты и понюхала со счастливым лицом:
— Он говорит, если мама хочет подумать, это хороший знак. Он говорит, я должна надеяться.
— Мне тоже так кажется.
— Я и надеюсь.
Я хотела спросить, почему она оттолкнула бокал шампанского, но побоялась ее смутить.
Андре была мила со всеми до самого конца праздника. Я скучала. И в последующие дни она оказалась так же занята, как и раньше. Никаких сомнений: мадам Галлар упорно делала все, чтобы помешать нам общаться. Обнаружив письма Паскаля, она, наверно, локти кусала, что позволила мне приехать, и изо всех сил старалась исправить ошибку. Меня это очень огорчало, тем более что приближалось расставание.
Совсем скоро будет свадьба Малу, подумала я как-то утром, Андре сменит старшую сестру в семье и в свете, и мы сможем встречаться лишь урывками между благотворительными ярмарками и какими-нибудь похоронами. Дело было за два дня до моего отъезда, и я, как это часто случалось, спустилась в парк, пока все еще спали. Лето умирало, кустарники краснели, гроздья рябины желтели; в белом дыхании утра осенняя медь горела ярче — я любила смотреть, как пламенеют деревья над еще дымящейся от прохлады травой. Я печально брела по тщательно прополотым аллеям, где больше не росли полевые цветы, и вдруг послышалась музыка — звуки скрипки, я направилась туда. В самой глубине парка, укрывшись в соснах, играла Андре. Она накинула старую шаль поверх платья из голубого джерси и слушала голос инструмента над своим плечом. Ее красивые темные волосы разделял косой пробор, аккуратный и трогательно белый, по которому хотелось ласково и уважительно провести пальцем. Я следила за движением смычка и, глядя на Андре, думала: «До чего же она одинока!»
Последняя нота умерла, и я подошла, шурша сосновыми иглами.
— Ах! — удивилась Андре. — Вы слышали, как я играла? Это слышно из дома?
— Нет, — ответила я. — Я гуляла здесь неподалеку. Как вы хорошо играете!
Андре вздохнула:
— Если б у меня было хоть немного времени для занятий!
— И часто вы даете концерты под открытым небом?
— Нет. Просто меня уже несколько дней так тянуло поиграть! Но не хочу, чтобы все эти люди слышали. — Андре положила скрипку в ее маленький гробик. — Я должна вернуться, пока не спустилась мама, она скажет, что я ненормальная, и все станет еще хуже.
— Вы возьмете с собой скрипку к Сантене? — спросила я по пути к дому.
— Нет, конечно! Ох, я в ужасе от этой поездки. Здесь я хотя бы у себя дома.