— Вы действительно должны туда ехать?
— Не хочу ссориться с мамой по мелочам, — ответила Андре. — Особенно сейчас.
— Понимаю.
Андре вернулась в дом, а я уселась на лужайке с книгой. Чуть позже я видела, как она в обществе сестер Сантене срезает розы. Потом она отправилась в сарай колоть дрова, я слышала глухие удары топора. Солнце поднималось выше, а я все сидела и уныло читала. Я сомневалась, что решение мадам Галлар окажется благоприятным. У Андре, как и у ее сестры, приданое будет скромным, но она более красивая и яркая, чем Малу, мать, вероятно, лелеет на ее счет честолюбивые замыслы. Внезапно раздался страшный крик. Кричала Андре.
Я бросилась к сараю. Над ней склонилась мадам Галлар. Андре лежала на опилках с закрытыми глазами и окровавленной ногой. Лезвие топора было красным.
— Малу, неси аптечку! Андре ногу поранила! — крикнула мадам Галлар.
Она попросила меня позвонить врачу. Когда я вернулась, Малу перевязывала Андре лодыжку, а мать поднесла к ее носу вату с нашатырем. Андре открыла глаза.
— Топор из рук выскользнул! — пробормотала она.
— Кость не задета, — сказала Малу. — Рана глубокая, но кость цела.
У Андре слегка поднялась температура, врач нашел ее чрезвычайно утомленной и рекомендовал длительный отдых — все равно она не сможет наступать на ногу раньше чем дней через десять.
Когда вечером я зашла ее проведать, она была страшно бледна, но встретила меня веселой улыбкой.
— Я прикована к постели до конца каникул! — сообщила она радостно.
— Вам очень больно? — спросила я.
— Чуть-чуть! Но даже будь мне в десять раз больнее, все равно это лучше, чем ехать к Сантене!
Она хитро на меня посмотрела:
— Как говорится, само Провидение вмешалось!
Я вытаращила глаза:
— Андре! Вы же не нарочно это сделали?
— Я не смела надеяться, что Провидение озаботится такими пустяками, — усмехнулась она.
— Как вам хватило храбрости! Чудом не остались без ноги!
Андре откинулась назад и опустила голову на подушку:
— Я больше не могла.
Некоторое время она лежала молча, уставившись в потолок; глядя на ее белое как мел лицо, глаза, устремленные в одну точку, я почувствовала, что во мне шевельнулся былой страх. Поднять топор, рубануть… Я точно была не способна на такое, при одной мысли об этом у меня все нутро переворачивалось.
— Мама не догадывается?
— Думаю, нет. — Андре снова выпрямилась. — Я же говорила: как-нибудь устрою, чтобы меня оставили в покое.
— Вы уже тогда решились на это?
— Я решила сделать что-нибудь. Идея насчет топора пришла мне в голову сегодня утром, когда я собирала розы. Сначала я планировала порезаться секатором, но этого было бы недостаточно.
— Вы меня пугаете!
Андре широко улыбнулась:
— Почему? Все получилось удачно, я не слишком сильно рубанула. — И, помолчав, спросила: — Вы не против, если я попрошу у мамы разрешения оставить вас здесь до конца месяца?
— Она не захочет.
— Но я все-таки с ней поговорю!
То ли мадам Галлар заподозрила правду и терзалась теперь раскаянием и страхом за дочь, то ли ее напугало заключение врача, но она согласилась, чтобы я задержалась в Бетари и составила Андре компанию. Семейство Ривьер де Бонней уехало одновременно с Малу и Сантене, и в доме сразу стало тихо. Андре получила отдельную комнату, и я часами сидела у ее кровати. Как-то утром она мне сказала:
— Вчера вечером у меня был долгий разговор с мамой насчет Паскаля.
— И как?
Андре закурила сигарету, она курила, когда нервничала.
— Она поговорила с папой. В принципе, они ничего не имеют против Паскаля, он даже произвел на них приятное впечатление, когда приходил с вами к нам. — Андре поискала мой взгляд. — Но я понимаю маму: она его совсем не знает, и ей важно понять, серьезные ли у него намерения.
— Она не будет возражать против брака? — с надеждой спросила я.
— Нет.
— Ну вот! Это же главное! Вы не рады?
Андре затянулась сигаретой:
— О браке речь может идти не раньше чем через два-три года…
— Я понимаю.
— Мама требует, чтобы мы официально обручились. Иначе она запретит мне видеться с Паскалем и отправит меня в Англию, чтобы сжечь мосты.
— Так вы обручитесь, вот и все! — Подумав мгновение, я с воодушевлением продолжала: — Да, конечно, вы с Паскалем никогда не касались этой темы, но ясно же, что он не позволит вам уехать от него на два года!
— Я не могу принуждать его обручиться со мной! — заволновалась Андре. — Он просил меня набраться терпения, дать ему время разобраться в себе. Не стану же я вешаться на него и кричать: «Давай обручимся!»
— Не надо на него вешаться, надо просто объяснить ситуацию.
— Это значит, по сути, припереть его к стенке.
— Вы же не виноваты! У вас нет другого выхода.
Она долго спорила, но в конце концов я убедила ее поговорить с Паскалем. Она только отказалась писать об этом в письме, матери обещала, что поговорит с ним, когда все вернутся в город. Мадам Галлар согласилась. Она часто улыбалась в те дни — наверно, радовалась про себя: «Двух дочек пристроила!» Со мной она была почти любезна, и порой, когда она поправляла Андре подушки или помогала накинуть болеро, в ее глазах проскальзывало нечто, напоминавшее ее девичью фотографию.
Андре в шутливом тоне поведала Паскалю о том, как поранила ногу, и в ответ получила два встревоженных письма. Он писал, что ей необходим рядом серьезный человек, который заботился бы о ней, и еще что-то, что она мне не пересказывала, но я поняла: она больше не сомневается в его чувствах. Отдых, сон вернули ей румянец, и она даже немного поправилась — никогда я не видела ее такой цветущей, как в тот день, когда она смогла наконец встать с постели.
Она слегка прихрамывала, ходила с трудом. Мадам Галлар предоставила нам на целый день «ситроен». Я вообще редко ездила на автомобиле и еще никогда — ради развлечения. Душа моя ликовала, когда я села рядом с Андре и машина с опущенными стеклами покатила по аллее. Мы поехали через лес Ландов по длинной ровной дороге, убегавшей между соснами прямо в небо. Андре ехала очень быстро: стрелка спидометра приближалась к восьмидесяти! Несмотря на ее умение и опыт, мне было страшновато.
— Вы не собираетесь отправить нас на тот свет?
— Нет, конечно! — Андре улыбнулась, вид у нее был счастливый. — Сейчас мне совсем не хочется умирать.
— А раньше хотелось?
— О да! Каждый вечер, засыпая, я мечтала не проснуться. Теперь я молю Бога сохранить мне жизнь, — сказала она весело.
Мы съехали с широкой дороги и медленно обогнули пруды, спавшие среди вереска. Пообедали на берегу океана в пустом отеле — сезон подходил к концу, пляжи были пусты, виллы заперты. В Байонне купили для близнецов плитки разноцветного туррона[33], одну съели сами, медленно обходя клуатр собора. Андре опиралась на мое плечо. Мы говорили о разных клуатрах в Испании и Италии, куда отправимся когда-нибудь, и о других странах, совсем далеких, о больших путешествиях. Возвращаясь к машине, я указала на перевязанную ногу Андре:
— Все равно никогда не пойму, как у вас хватило мужества!
— У вас бы тоже хватило, если б вы чувствовали себя такой затравленной, как я. — Она дотронулась до виска. — У меня от всего этого начались невыносимые головные боли.
— Они прошли?
— Случаются, но гораздо реже. Честно говоря, из-за того, что я не высыпалась по ночам, я злоупотребляла макситоном[34] и колой.
— Больше уже не станете?
— Нет. В Париже будут тяжелые две недели перед свадьбой Малу, но я выдержу.
Мы снова поехали в лес по узкой дороге вдоль берега Адура. Мадам Галлар все-таки умудрилась нагрузить Андре поручением: ей надлежало отвезти молодой фермерше, ждавшей ребенка, детское приданое, собственноручно связанное мадам Ривьер де Бонней.
Андре остановила машину перед красивым домиком в местном стиле на поляне, окруженной соснами; я, привыкшая к арендаторским хозяйствам Садернака с горами помета и ручьями навозной жижи, была поражена опрятностью этой живописной фермы, затерянной глубоко в лесу. Молодая хозяйка угостила нас розовым вином, которое делал ее свекор, открыла шкаф и показала вышитые ею простыни: от них приятно пахло лавандой и донником. Десятимесячный младенец улыбался в плетеной люльке, а Андре забавляла его своими золотыми медальонами — она всегда любила детей.
— Какой активный для своего возраста! — В устах Андре самые избитые штампы утрачивали банальность, настолько ее улыбка и глаза были искренни.
— Этот тоже не ленится, — весело ответила хозяйка, положив руку на живот.
Она была брюнеткой с матовой кожей, как Андре, и схожего с ней сложения; ноги чуть коротковаты, но осанка грациозная, несмотря на беременность. «Когда Андре будет ждать ребенка, она будет выглядеть так же», — вдруг подумала я. Впервые я без уныния представила себе Андре замужней женщиной и матерью семейства. Ее будет окружать красивая блестящая мебель, как здесь, у нее в доме будет хорошо. Но она не станет часами начищать столовые приборы или покрывать пергаментом банки с вареньем, она будет играть на скрипке, и я втайне верила, что она будет писать книги — она ведь так любит книги и так любит писать.
«Счастье ей очень пойдет!» — говорила я себе, пока она обсуждала с хозяйкой ее детей, еще не родившегося и того, у которого резались зубы.
— Это был чудесный день! — сказала я через час, когда машина остановилась перед клумбой с цинниями.
— Да, — ответила Андре.
Наверняка она тоже подумала о будущем.
Галлары вернулись в Париж раньше меня из-за свадьбы Малу. Приехав, я сразу же позвонила Андре, и мы договорились встретиться на следующий день; она явно торопилась повесить трубку, а я не любила разговаривать с ней, не видя ее лица. Я ни о чем ее не расспрашивала.