Раскол по вопросам климата наиболее бросается в глаза в политике, причем нигилисты с удручающей частотой начинают занимать по всему миру высшие государственные должности. В 2009 году австралийский премьер-министр Тони Эбботт объявил климатические изменения “полной ерундой”. В Великобритании сторонники Партии независимости Соединенного Королевства и даже некоторые консерваторы пытаются преуменьшить значение климатических изменений. Несомненно, однако, что сильнее всего политический нигилизм в этом отношении проявляется в Соединенных Штатах, где проведенное в 2016 году исследование показало, что треть членов Конгресса является климатическими нигилистами. Республиканская партия – это уникум среди всех консервативных партий мира, ибо она откровенно заявляет о своем отрицании климатических проблем. Некоторые республиканцы, такие, к примеру, как сенатор Джим Инфоу[36], утверждали даже, что заявления о климатических изменениях – это заговор ученых, жаждущих получить гранты на исследования. Однако самой экстравагантной является, пожалуй, позиция республиканского президента Дональда Трампа, настаивающего на том, что глобальное потепление – это заговор китайцев, стремящихся подорвать американскую промышленность.
Как же нам, учитывая всю весомость научных доказательств, опровергающих эти измышления, ответить на вопрос, почему они отличаются такой живучестью и пользуются явной и непоколебимой поддержкой? По наивности мы, пожалуй, могли бы предположить, что дело в недопонимании сложившейся ситуации. (Ведь неуклонное повышение среднегодовой температуры действительно может парадоксальным и необъяснимым образом прерываться короткими вспышками холода.) С подобным недопониманием можно справиться очевиднейшим образом: более ясно, более четко и как можно чаще перечислять детали научных исследований. Проблема, однако, заключается в том, что такой наш благонамеренный подход основан на предположении, будто все дело в информационном дефиците и будто публика делает свои выводы на основании баланса доказательств. Но, как мы уже видели, если мотивация активного и энергичного протеста носит идеологический характер, то разумный и спокойный подход неизбежно терпит неудачу.
В последнее время становится все более очевидным, что наука отвергается не по разумным мотивам, а по мотивам идеологическим. Климатический нигилизм чаще присущ людям политически консервативным, придерживающимся традиционных ценностей. Роль идеологии в принятии или отрицании научной климатологии привлекла внимание ученого Стефана Левандовского и его коллег. В своей статье с поразительным названием “НАСА сфабриковало высадку на Луну – следовательно (климатическая) наука – это обман: анатомия мотивированного отторжения науки” они утверждают, что поборники конспирологического мышления склонны отвергать все научно обоснованные доводы, в то время как те, кто отличается идейным консерватизмом или следует мировоззрению адептов свободного рынка, склонны отвергать лишь такие научные данные, которые предполагают регулирующее властное вмешательство, например, данные климатологии.
Эта закономерность проявляется настолько часто и регулярно, что характерные для того или иного политика взгляды могут служить предиктором его климатического нигилизма. Нет, таким образом, ничего удивительного в том, что избиратели и политики, не верящие в изменение климата, группируются в консервативной части политического спектра и отличаются обостренной верой в идеологию свободного рынка. Есть и еще одно свидетельство, позволяющее предполагать, что чем безогляднее некто верит в свободный рынок, тем больше шансов, что он будет оспаривать глобальное потепление[37]. Например, люди, не верящие в возможность регулирования рынка, воспринимают само существование климатических изменений как вызов своей идеологии. Если они не являются нигилистами, то согласие с тем, что деятельность человека может иметь последствия для других людей, представляет для них когнитивную трудность, вынуждающую их исправлять нюансы личной философии. Для многих более простым способом приглушить интеллектуальный дискомфорт является уход в откровенное отрицание с игнорированием неопровержимых доказательств, вступающих в конфликт с укоренившимися убеждениями, или с нападками на них.
Климатические изменения колеблют глубокую веру тех, кто придерживается идеологии абсолютно свободного рынка. Дело в том, что согласие с тем, что климатические изменения являются рукотворными, влечет за собой согласие с нивелирующими эти изменения действиями, необходимость которых неумолимо вытекает из первого признания. Но такой демон регулирования по-настоящему страшит многих либертарианцев. Учитывая, что климатические изменения касаются всех и каждого, согласны они с этим или нет, нерегулируемое использование природных ресурсов посягает на чужие права собственности, что делает его идеологическим эквивалентом нарушения. Следовательно, рушится карточный домик прав собственности. Столкнувшись с этой идеологической дилеммой, некоторые поборники свободного рынка разрешают неизбежный когнитивный диссонанс простым отрицанием существования климатических изменений, а не признанием того факта, что аксиому, которой они придерживались, следует пересмотреть.
Стоит в этой связи заметить, что я вовсе не призываю отказаться от оправданной озабоченности и права задавать вопросы. Вопрос о том, как наилучшим образом справиться с глобальным потеплением, является невероятно сложным, и потому необходим честный, откровенный и, возможно, болезненный разговор на эту тему. Идеологическая слепота в отношении изменения климата поражает не только поборников свободного рынка. Однако конструктивное решение будет найдено лишь в случае признания реального положения вещей: непризнанные проблемы решить нельзя! Но нигилисты не способны преодолеть даже первый барьер на пути к решению – они просто отбрасывают проблему в сторону, исключая тем самым полноценный диалог. Чрезвычайный накал протестов говорит сам за себя – уподобляясь сторонникам культа НЛО, люди, выступающие против признания глобального потепления, не хотят или не могут допустить изменения своих взглядов под давлением доказательств. Уже сама их ярость свидетельствует о том, что такая позиция является эмоциональной, а не разумной. Неспособные обосновать свои воззрения, они прибегают к ругани и крикам, стараясь заглушить своих оппонентов с неудобными взглядами и изгнать реальность из своей безукоризненной и совершенной идеологии. Будет очень печально, если их упрямый напор приведет к серьезным последствиям для будущего нашей родной планеты.
Трудно переоценить влияние идеологических шор на наше восприятие мира, однако попытки количественно оценить это влияние предприняты были. Печально известен опыт, проведенный в 2013 году в Йельском университете; в ходе этого эксперимента Дэн Кахан и его коллеги просили испытуемых решить абсолютно нейтральную проблему – подумать, может ли определенный кожный крем устранить сыпь. Испытуемым предъявляли приведенную ниже таблицу и просили сказать, эффективен крем или нет.
Для того чтобы правильно ответить на этот вопрос, надо проявить немного сообразительности. Интуитивно люди зачастую выбирают наибольшее число, и такие доверчивые испытуемые отвечают, что крем полезен. Более проницательные обращают внимание на то, что число людей, употреблявших крем, более чем вдвое превышает число пациентов, которые им не пользовались. Следовательно, для правильного ответа надо оценить соотношение. Использовали крем 298 человек (223 + 75), а не использовали 128 (107 + 21). В группе использовавших крем улучшение наступило в 223/298 (или приблизительно в 75 процентах) случаев, а ухудшение в 25 процентах (75/298). В контрольной группе приблизительно в 84 процентах (107/128) наступило улучшение, а в 16 процентах – ухудшение. При таком анализе становится ясно – в противоположность интуитивному допущению, – что крем не улучшает состояние пациентов.
Однако испытуемые не знали, что на самом деле психологов интересовал более насущный вопрос, нежели польза косметического средства. Испытуемых, согласно их политическим взглядам, скрытно разделили на консерваторов и либералов. Нейтральный вопрос о креме оказался трудным для многих: неправильный ответ дали 59 процентов участников эксперимента. Выявив математически одаренных испытуемых, психологи задали им другую задачу, и на этот раз вопрос касался проблемы, угрожающей расколом американского общества, – проблемы связи преступности и свободной продажи оружия. Испытуемым была предъявлена такая же таблица, как в случае с кремом, с рандомизированными данными, которые в одном случае говорили о том, что контроль за оборотом оружия снижает преступность, а в другом – что повышает. Обе задачи – на этот раз в политизированном виде – были случайным образом распределены между либералами и консерваторами.
Когда ответы были проанализированы, выяснилась поразительная вещь: математические способности перестали быть предиктором успешности решения задачи. Либералы прекрасно справлялись с заданием, когда в нем предполагалось, что контроль над оборотом оружия снижает преступность, но, сталкиваясь с данными о том, что этот контроль приводит к повышению преступности, теряли свои математические способности и чаще давали неправильный ответ. Консерваторы повели себя точно так же, но они давали неправильные ответы, что называется, с точностью до наоборот: правильно отвечали на вопрос, если из задания следовало, что свободный доступ к оружию снижает преступность, но переставали справляться с заданием, если из данных следовал противоположный вывод. Еще более тревожным было то обстоятельство, что уровень математических способностей не перевешивал влияние политических убеждений – в среднем те, кто обладал хорошими математическими способностями, с большей вероятностью отвечали правильно, когда вывод совпадал с их идеологической позицией.
Итоги исследований Кахана развенчивают идею о том, что причиной разногласий по вопросам науки и технологии – или же политики и объективных данных – является недостаток информац