Новый вопль был ещё страшнее первого. И от него невозможно было заслониться, спрятаться. Он продирал до косточек. Он выкликал из глубин сознания все страхи. Хотелось взвыть в такт этому крику.
А потом зажглись голографические экраны. И тут же стало понятно — у кричащего человека были все основания для такого бурного проявления чувств. Специалисты в белых комбинезонах пилили ему, привязанному к кушетке, ногу. Циркулярная пила взвыла и вновь погрузилась в живую плоть.
Это жизнеутверждающий рекламный ролик длился минут пять. Земляне закрывали уши и глаза. Но было в происходящем на экране что-то такое, что вновь и вновь приковывало взор.
Тишина обрушилась неожиданно. Она пришла как освобождение, пролилась бальзамом.
Час заключённых не беспокоили. Затем раздвинулись створки рядом с дверью, и в помещение вкатилась тележка — тоже как и всё здесь округлая, лишённая острых углов и деталей, которые можно отломать и использовать для нанесения телесных повреждений. Она была заполнена едой на тарелках из мягкой пластмассы.
— Заботятся, ироды, — сказал Степан, оглядывая тележку и потирая руки. Он заметно проголодался. А поесть со вкусом он любил.
На тарелках были аппетитные куски мяса, жареные овощи, фрукты. В пластмассовых фужерах пузырилась приятно пахнущая жидкость.
Степан подцепил резиновой ложкой мясо. Оно так и выпало из его рта. Из динамиков снова донёсся крик — по сравнению с ним предыдущие вопли были жалким бараньим блеяньем.
— Сволочи! — Степан застонал и бросил тарелку о стену. Мясо и овощи растеклись по зелёному пластику.
Так им пошло-поехало. Опять слышались вопли. Зажигались экраны. Картины, которые показывали, становились всё жутче и жутче. Наконец, Степан не выдержал и начал со всей дури барабанить кулаком по экрану. Однако тот был сработан на совесть и был рассчитан на такие случаи.
К концу дня Лаврушин понял, что полностью вымотан, опустошён. У Степана взгляд стал как у затравленного волка, которого вписывают в красную книгу.
На ночь их оставили в покое.
Спали земляне плохо, урывками. Утро ознаменовалось больной головой и ожиданием новых воплей и сцен пыток…
Шуршали набегающие на песок волны. Катились белые барашки. Маячил вдалеке треугольный парус и парил дельтаплан. Экраны давали полную иллюзию реальности, так что краба, ползущего по песку, хотелось потрогать рукой. Лаврушин и попытался это сделать, естественно пальцы ощутили холодную стеклянную поверхность экрана.
— Сволочи, — это слово Степан повторял всё последнее время.
Идиллия кончилась. Начался ужастик. Опять крики. Скрежет распиливаемых костей.
Пытка длилась много часов. Изощреннейшие световые и звуковые эффекты, возможно, инфразвук и электромагнитное воздействие — всё было направлено на одно — открыть двери в мозгу для кошмара.
И это удавалось. Кошмар всё глубже внедрялся в сознание. Он опутывал его мягкими щупальцами и сдавливал всё сильнее. Это был не резкий ужас, вызывающий выброс адреналина. Это был тягучий вялый страх, перемешанный с невероятным отвращением. Это походило на казнь, когда человеку не рубят голову, а неторопливо вытягивают все жилы. Настали минуты, когда Лаврушин ощутил, что психологическая защита таниан начинает ползти трещинами, и на пороге — безумие. От него могла избавить только смерть.
Лаврушин понимал — что избавления от кошмара нет. Но всё-таки в глубине души жила надежда, хотя в такой ситуации надеяться на что-то было смешно. Там, где нет места расчёту, появляются мечты. Лаврушин мечтал о том, что дверь распахнётся. На пороге окажется Инспектор с лучемётом. Он сделает широкий жест — путь свободен, я успел.
И дверь действительно распахнулась. Лаврушин вдруг поверил, что мечта сбудется.
Но это был вовсе не Инспектор. Пленников посетил советник диктатора.
— Здравствуйте, — сказал Друвен…
Есть старый земной анекдот. Беседуют оптимист и пессимист, Пессимист стонет: «Дальше всё будет хуже, хуже и хуже». Оптимист радостно восклицает: «Нет. Хуже некуда».
Сейчас, глядя на гостя, Лаврушин никак не мог решить, кем же ему быть — оптимистом или пессимистом? Несёт ли гость с собой мешок с новыми неприятностями, или хуже уже некуда?
Друвен был с ног до головы закутан в чёрный плащ, что придавало ему сходство с Мефистофилем.
— Ну как вам здесь? — осведомился он, обдав землян ледяным, пронизывающим, рентгеновским взором. Похоже, на Химендзе с детства тренировались и соперничали в том, у кого взгляд более противный. Аборигены достигли в этом искусстве больших высот.
— Отлично! — воскликнул налившийся кровью от злости Степан.
— Система обработки, которой вас подвергают — гордость нашей передовой науки, — сообщил Друвен.
— Есть, чем гордиться, — поморщился Лаврушин.
— Никаких физических страданий, — Друвен будто рекламировал свою знаменитую систему для продажи. — Чисто. Стерильно. Вся борьба перенесена на поле человеческого сознания. Там нет места грязи, крови, нечистотам.
— Это гуманно.
— Конечно. Кунан понял, что пытками от вас ничего не добиться. Остаётся единственный путь — пробудить в вас страх перед смертью и страданиями. Он надеется, что вы благоразумно выберете жизнь.
Друвен хитро прищурился. Земляне ждали продолжения его речи.
Помолчав, он продолжил:
— Жизнь же удивительна. Это игра света, тысячи радостей и наслаждений. Это власть. В конце концов — это просто жизнь.
— Бесполезно, — вдруг прорвало Лаврушина. — Что такое Звездоликий и его власть нам прекрасно известно. Никогда не мечтали стать соучастниками его злодеяний.
— Ах, совесть. Совесть… Это дорога в никуда.
— Нам со Звездоликим не по пути. Всё.
— А кто говорит о Звездоликом? — теперь у Друвена были не глаза, а щёлочки, в которых плясали черти.
Тут Лаврушин разом понял — и к чему этот визит и куда клонит Друвен. А главное — он понял, что визирь диктатора поставил на карту.
— Речь идёт обо мне, — торжественно объявил Друвен.
— Во даёт, — восхитился Степан. — Лаврушин, он шефа подсидеть хочет.
Друвен прикусил губу, но тут же овладел собой.
— С оружием Дзу, — сказал он, — мы вытрясем из Кунана душу. Мы будем владеть этим миром. Миллионы людей будут копошиться у наших ног. Они будут жить или умирать по мановению наших рук. Дышать будут по нашей воле, — теперь в его голосе проскальзывала одержимость. Безумие лёгкой кистью художника-визажиста тронуло его лицо.
— Мы не будем ввязываться в конфликт с Содружеством — ведь Тания боится именно этого. У меня холодный разум. Я знаю, что даже с оружием Предтечей шансов в этой войне у нас нет. Но Кунан уверен в обратном — и он страшен в своём неудержимом порыве. Кроме того, нам хватит дел и здесь.
Он замолчал, и лицо его приняло обычное холодно-неприступное выражение. Потом он презрительно изрёк:
— Я говорю — нам. Вы хоть понимаете, насколько это щедрое предложение?
Лаврушин кивнул.
— В противном случае вы сгниёте в этом каменном мешке. А Кунан тем временем найдёт сокровище. Сам. Он близок к цели.
— Насколько близок? — поинтересовался Лаврушин.
— А мы уже партнёры? — усмехнулся Друвен.
— Пока ещё нет.
— Откажитесь от моего предложение. Заупрямьтесь. И тогда Звёздное Содружество останется лицом к лицу с агрессором. А на Химендзе умеют воевать. Мы воевали всю историю.
— Умеете, — согласился Степан.
— Галактическая война, — с нажимом произнёс Друвен. — Или ваше согласие. Суть выбора.
Лаврушин напряжённо раздумывал, что делать. Отдать оружие Друвену — это исключено. Отказаться — верная погибель. Попробовать поводить за нос опытнейшего придворного хитреца? Насколько это возможно? Покажет время — но попытаться можно. Это значит немного оттянуть гибель. А время владеет судьбой. Судьба же порой мчится головокружительными и непредсказуемыми виражами.
— Как вы решились прийти сюда? — спросил Степан. — Камера наверняка прослушивается.
— И просматривается. Но на пульте — мои люди… Вы согласны отдать «Сокровище Дзу»? — в голосе Друвена прорвалось сдерживаемое нетерпение.
— Я не знаю, где оно, — ответил Лаврушин.
Он в двух словах объяснил ситуацию. Всё равно она скоро станет секретом полишинеля. Учёные Химендзы быстро продвигаются в расшифровке «Книги седьмого взмаха Дзу». Тем более диктатор уже знает о «ключе».
Похоже, Друвен был в курсе всех тонкостей проблемы, поэтому кивнул, решив, что землянин вполне откровенен с ним, и осведомился:
— Мы заключаем соглашение?
Ответь Лаврушин «нет» — им не прожить и пяти минут. В доводах Друвена было своё рациональное зерно. Он вёл торг умело и предлагал выгодные условия. Он был уверен, что гости ответят согласием. Поэтому не удивился, когда Лаврушин произнёс:
— Заключаем.
— Обсудим детали.
— К вашим услугам.
— Завтра завершится первый этап обработки. Вас снова повезут к Звездоликому. Если не договоритесь с ним, будет второй этап.
— Какой?
— На ваших глазах станут убивать людей.
— Что?!
— Химера совести. Самая опасная из химер, — сказал Друвен. — Особенно сильна она на Тании. И в этом её слабость.
— И сила.
— Нет, только слабость… Вы ответите диктатору отказом. Вас повезут обратно. По дороге я вас вызволю.
«Уже второй, кто обещает нас вызволить, — подумал кисло Лаврушин, вспоминая высокомерного офицера четвёртой ступени, провожавшего их в «Мамонте». — Это планете кишмя кишит доброжелателями».
Друвен напоследок оглядел землян с ног до головы с изучающей бесстрастностью врача, а скорее — паталогоанатома и предупредил:
— Не вздумайте играть со мной. Это не выгодно ни вам, ни Содружеству. До встречи.
— Пока, — прошептал Лаврушин по-русски.
Дверь за советником затворилась, и земляне оставались наедине с телеэкранами. И всё пошло своим чередом. Вновь накатывали мягкие морские волны. Идиллия прервалась очередным визгом — эту жертву со вкусом и смаком пытали электротоком.