— Не скромничайте, — бандит посмотрел на вовсе не горящие воодушевлением лица землян. — Вы сделаете это. Если хотите жить.
Степан хотел что-то возразить, но Лаврушин предостерегающе стиснул его руку.
— Через три дня в это же время я приду сюда. Постарайтесь быть готовыми. Мы идём на большое дело.
— Постараемся, — кивнул Лаврушин.
У выхода мафиози обернулся и произнёс сурово:
— Предупреждаю — двери блокированы. Если вам всё-таки удастся их открыть, у моих ребят приказ — стрелять без предупреждения.
— Мило.
— Они умеют стрелять. У вас не будет шансов.
— Мы верим, — кивнул Лаврушин, ставший в последнее время специалистом по шансам.
Дверь закрылась.
— Везёт нам на радушных хозяев, — пробормотал Степан.
— Уж куда больше.
— Один жабе скормить мечтает. Другой — «стреляем без предупреждения».
Лаврушин задумчиво начал скрести пальцем пластиковую обивку кресла. Потом заявил:
— Боюсь, мы не сможем выполнить его просьбу.
— Да что ты говоришь! — хмыкнул Степан. — Если честно, я знаю один безукоризненный способ выводить из строя электронику.
— Какой? — заинтересовался Лаврушин.
— С кувалдой в руках.
Время тянулось медленно — как запряжённая ленивым ослом арба тянется по бесконечной горной тропе. На душе у землян было так гнусно, будто туда крысы из окрестных переходов-проходов нагадили.
Ничто больше не способствует власти над человеком дурных мыслей и тёмных предчувствий, чем вынужденное безделье. С целью вынырнуть из глубоко колодца, где чёрной жижей плещется отчаяние, Лаврушин нашёл себе занятие. Он углубился в изучение сложенных стопкой газет и журналов — в них тут недостатка явно не ощущалось.
Интересного в периодике было мало. Обнажённые девицы в объятиях компьютзавров, фривольные рекламы, рассказы, которые от явной порнографии отделяла тонкая жёрдочка. Первые полосы всех без исключения печатных изданий — будь то хоть биржевой листок, хоть журнал для раскрасок, были заполнены бравурными передовицами. В них бойкие перья бодро и с подъёмом призывали крепить верность диктатору, закалять веру штудированием Книг Дзу. Путь к изобилию и стабильности, к счастью и благоденствию, к равенству и братству — в уничтожении врагов Звездоликого, а вместе с ним и его друзей, поскольку из старых изданий (беспорядочная подборка охватывала почти десятилетие, некоторые листы уже пожелтели) выходило, что сегодняшние враги — это часто вчерашние друзья. И со всех первых полос взирал ОН, Звездоликий. Звездоликий — на встрече с главами коропораций космического комплекса. Звездоликий — на конгрессе психиатров. Звездоликий — в солдатских казармах, с деятелями искусств, с малолетними преступниками. Звездоликий, Звездоликий, Звездоликий. Его сверхновая звезда затмевала слабый блеск других звёздочек. ОН излучает щедро отеческую любовь к подданным. ОН улыбается ласковым утренним солнышком. ОН высок. ОН красив. В конце концов, ОН — это просто ОН. Звездоликий — разве этого слова недостаточно, чтобы поблекли все иные слова.
Кроме того, почти везде присутствовали сводки с описанием боевых успехов на тайных и явных фронтах. Судя по ним, от сопротивления и Лесной Федерации уже не должно остаться ничего, кроме незначительных группок воинствующих и бандитствующих фанатиков. Но эти группки что-то зажились на свете — десять лет назад о них писали теми же словами и предрекали скорую гибель.
Научные новости, анекдоты, стишки, жуткие криминальные истории — тут уж местные газетчики изощрялись не хуже земных, — всё это тоже присутствовало. Одно стихотворение запало в пасмять. Оно удостоилось первой полосы детского журнала, сочинила его пятнадцатилетняя девочка, за что получила невиданную награду — письмо самого Звездоликого, написанное чернилами. Одна строчка расплылась — на неё капнула слеза расчувствовавшегося правителя, и фотография этой строчки обошла все газеты.
На русский Лаврушин перевёл стихотворение как подстрочник, без попытки сохранить стиль или позаботиться о рифме. Оставил только смысл:
«Разная любовь есть на свете.
Есть любовь матери к ребёнку, но она ограничена.
Она направлена на одного.
Нет выше любви той, которую озаряешь ты нас,
Звездоликий.
Ибо ей озарён каждый из нас».
— Отлично, — высказался Степан, выслушав перевод. — Из тебя переводчик, как из меня жар-птица.
Степан разглаживал на столе газету с большим, в пол-листа портретом Звездоликого, посетившего приют для бездомных кошек. Ткнув диктатору в лоб, он вздохнул:
— Ну и друзья у тебя, Лаврушин.
— Какие есть.
Степан взял карандаш и аккуратно пририсовал Звездоликому рога, затем пластырь крест-накрест на щеке. Решил, что изображение приобрело должный вид, удовлетворённо причмокнул, затем скомкал плод своего творчества и бросил в угол.
Покончив за сутки с газетами, Лаврушин принялся за книги. На их страницах царило то же уныние, что и в прессе. В детективах и боевиках доблестные «тигры», проявляя чудеса изобретательности, не щадя живота боролись со злобными, тщательно замаскированными и принявшими личины внешне добропорядочных граждан агентов Лесной Федерации или киллеров из «Союза Правдивых». Противники режима имели простые и ясные цели — устроить экологическую катастрофу, рвануть забытый склад ядерного топлива, или, надо же, покуситься на САМОГО! Встречались и исторические произведения — вся история разделялась на «ДО» и «ПОСЛЕ». До того, как на планету обрушилось благотворное правление Звездоликого все жили во мраке и озлобленности. А потом всё изменилось. Всё развитие планеты имело только один смысл — оно вело к появлению ЕГО. Лучше всего были изданы книги с мистическими откровениями и туманными предсказаниями Звездоликого и отлично изданные, в переплётах из кожи, разного формата сборники избранных цитат.
Эпопея с биографическим романом о жизни Кунана занимала восемь томов, из них пять описывали Большой Поход против Лесной Федерации — тогда сама Птица Дзу своим дыханием вдохновляла бронетанковые и мотопехотные дсоединения. Писатель, писавший первые два тома, усердно тянул дохлого осла бульдозером за уши. Получалось, что клан «Сынов ночи», из которого вышел диктатор, состоял из истинных патриотов, романтиков с большой дороги, мечтавших о светлом будущем.
— Как же они классно выворачивают мозги, — сказал Лаврушин, откладывая очередной том. Читал он по методике быстрочтения, проглатывая целые страницы и по привычке научного работника высокого класса выделяя самое главное. — Тебе это ничего не напоминает?
— А, везде, во всей Вселенной мозги затирают одинаково, — отмахнулся Степан. — Народ — дурак.
— Хор льстецов, — Лаврушин кивнул на книгу. — А Кунан сдохнет — они его так же добросовестно костерить будут.
— Ещё как будут, — согласился Степан. — Теми же языками, которыми зад лизали, труп до косточек сотрут.
— Мерзкая скотина. Возьми Землю. Сталин железной рукой строил сверхдержаву. Гитлер мечтал о том, чтобы его любимые арийцы владели всем миром, перекраивая его по заветам предков. Кунан не мечтает ни о чём. Плюёт на экономику. Презирает свой народ. Власть и только власть на уме. Власть ради власти.
— Поэтому его и снесут рано иди поздно, — хмыкнул Степан. — Сверхдиктаторы без искренних сверхидей обречены.
— Если только он не развернёт систему прямого психоконтроля за населением. А до этого рукой подать. И тогда вся эта идеологическая мишура окажется ненужной. Люди и так будут счастливы, даже если станут жить в ямах и питаться отбросами.
Телевизор принимал все восемьдесят четыре стереопрограммы. Треть времени занимали молитвы. Это было удивительное зрелище, режиссёры и мастера спецэффектов, художники-компьютерщики хлеб ели не зря. В центре великолепного буйства света и звуков царил он — Верховный Жрец, Звездоликий. Телепрограммы являлись повторением газетных статей. Фильмы — повторением книг.
Раз в час по телевизору показывали информацию Службы спокойствия. Тогда земляне могли полюбоваться своими лицами. Лаврушин узнал о себе, что он налётчик, террорист, подложил бомбу в рейсовый авиалайнер, связывавшей Джизентар с океанской базой «ЮГ», в результате чего самолёт рухнул в пучину с двумястами пассажирами. Дальше шёл длинный список преступлений — поджоги, убийства. Послужной список Степана отличался немногим, разве только в нём было два изнасилования малолетних.
Сюрприз землянам преподнёс именно телевизор. Степан сидел перед ним и, зевая, смотрел фильм о разоблачении диверсии на термоядерной станции. Неожиданно фильм оборвался. На экране возникли парящие в вышине птицы, похожие на птеродактилей — символ вечности.
— Кто-то из сподвижников Кунана в ящик сыграл, — отметил Степан, глубоко изучивший местную символику. — Интересно, кто?
Замогильный голос начал вещать о великой утрате, постигшей народ Джизентара.
— Кто-то близкий Звездоликому, — сказал Лаврушин.
— Наверное. Ты посмотри, как горестно соплями обливаются.
Лаврушин присвистнул. В глубине экрана возникло знакомое лицо. Когда смотришь на голову в стереоэкране, кажется, что это голова профессора Доуэля или кого-то из его клиентов — отсечённый главный орган человека, живущий и мыслящий вне зависимости от своего тела.
— Друвен, — кивнул Степан.
Друвен в телевизоре не отличался его коронным ледяным взором. Не было брезгливо сжатых губ. Были стандартные целеустремлённость и пыл — черты, которые научились мастерски придавать местные компьютерные ретушёры.
— А ведь раскрутил правитель с своего главного советника, — сказал Лаврушин.
— Силён Звездоликий, — с уважением произнёс Степан.
Диктор скорбно уведомил, что по предсмертной воле усопшего тело не будет, как положено по традиции, десять дней висеть в силовых полях в Храме Вечности, а подлежит немедленному сожжению.
— Видать здорово его изуродовали, если даже тело выставить не могут, — сказал Лаврушин.
— Знатные тут заплечных дел мастера, — Степан зябко поёжился, вспомнив фильмы, которыми из пичкали в тюрьме.