— Извините, — смутился Лаврушин. Он терпеть не мог топтаться на больных мозолях людей.
— К сожалению, — сказал, помолчав, Строн, — для меня это ещё имеет значение. Есть долги, которые мы должны заплатить. Или умереть.
Высокий стиль изложения сейчас не коробил Лаврушина. Было заметно, что речь идёт о наболевшем.
— Вам действительно интересна эта история? — спросил Строн, отхлебнув отвара и окинув землян печальным взором.
— Но если вы не хотите… — смутился Лаврушин.
— А, всё равно. Теперь мы идём по одному канату.
Строн задумчиво забарабанил пальцами по столу. Потом осведомился:
— Вы что-нибудь слышали о семьюстах семьях?
— Элита Джизентара, — кивнул Лаврушин.
— Была. Тысячу лет. До последних времён. Реальная власть — у семисот семей. Реальная собственность — у семисот семей. Но и ответственность за Джизентар — она тоже была у семисот семей.
— Что-то не слишком часто они вспоминали об ответственности, — буркнул Степан.
— Как выходило… Среди них были подвижники и подонки. Злодеи и святые. Но они были основой единства Великого Джизентара.
— И вы — из одной из семисот семей, так? — спросил Лаврушин.
— Вы догадливы. Мой род по семейным преданиям берёт начало от первоцивилизации.
— Грандаггоров?
— Да. Хотя, скорее всего, это сказка… Были семьсот семей. Была элита. Был Джизентар.
— И есть.
— Нет. Тот Джизентар — с немного анархистским, свободным духом, постоянно кидающейся в крайности, не жалеющий не себя, ни врагов — в нём кипела жизнь. В нём творились злодеяния, но были и высокие полёты духа. Кунан покрыл мой город льдом. Он — достойный сын своего отца.
— Отца?
— Великий Змей его отец… Придя к власти, укрепившись, конечно, Кунан уничтожил старую элиту и создал новую — из тупоголовых, преданных ему негодяев. Но во времена моей молодости семьсот семей были ещё в силе, образовывали замкнутую структуру. И Крос был моим другом.
— Он тоже из семисот семей?
— Совершенно верно. Наши дома стояли по соседству в оцепленном полицейскими районе, куда не проскользнула бы и блоха, не имей она соответствующего допуска. Мы ходили с Кросом в одну школу. Как положено, оттачивали свои умы и тела, занимались планеризмом и гонками на скоростных моторных лодках. Как водится, поступили в Высочайшую школу военного искусства. Мы были молоды. Мы были глупы. Мы привыкли, в силу своего положения, не замечать ничего вокруг — ни бесконечных переворотов и заварушек, которые мало затрагивали нас, ни даже обрушившейся смертельно эпидемии Липкой простуды. Мы знали, что вскоре мы окончательно повзрослеем, и тогда придётся участвовать в этих играх. Но когда это будет? Сначала надо получить офицерский чин, а затем… Как получится… Мы были защищены от всех невзгод.
— Под бронеколпаком.
— Точно. Мы не задумывались, что есть долг в высоком смысле этого слова. Мы считали, что мир вокруг нас неизменен. И что этот мир создан для нас.
Он перевёл дыхание, потянулся к дистанционному пульту, нажал на кнопку, через полминуты появилась тележка с ещё одним кувшином дымящегося отвара. Строн налил жидкость в чашку. Всё это время земляне молчали, будто боясь потревожить рассказчика, как боятся спугнуть неловким движением пугливую птицу. Отхлебнув глоток, он продолжил рассказ.
— Да, мы были легкомысленны, считали себя благородными, отлично воспитанными, истинными властителями города. Чтобы вывести нас из этого состояния самолюбования, показать, кто есть кто, нужна была хорошая взбучка. И она пришла.
— Кунан пришёл к власти?
— Точно. Двадцать пять лет назад Звездоликий прогрыз зубами дорогу к вершинам власти.
Лаврушин удивился. Судя по внешнему виду Строн никак не дотягивал до полтинника, который по его рассказу должен был ему стукнуть. Чудеса геронтологии.
— И оказалось, что мы не одинаково честны и чисты. Что мы разные. В одних живёт свет. Другие готовы отдаться без лишних терзаний в лапы Змея и принять участие в его тёмных играх. Звездоликий провёл грань. Он разделил нас на тех, кто не имеет иного стремления, как выжить в новых условиях. На тех, кто хочет отгрызть кусочек от пирога власти. И на тех, кто не привык жить на коленях.
Строн задумался. Отхлебнул ещё «кофе-чай».
— А ведь сперва мы все восприняли Звездоликого, как очередного политического клоуна — таких в то время было пруд-пруди. Они приходили и уходили, на короткое время они могли обмануть людей. Обмануть всех, но только не детей из семисот семей, которые с самых малых лет знали, что такое власть и с чем её едят. Мы заключали пари на то, сколько он продержится — назывались сроки от трёх суток до года. Но никто не отважился пророчить ему больше года…
— Просто уже пошёл другой счёт, — сказал Лаврушин.
— Он вцепился во власть. И в своих когтистых лапах всё сильнее стискивал Джизентар… И вдруг семьсот семей начали замечать, что их тысячелетняя власть не стоит ничего против власти Звездоликого. Что он завоёвывает всё новые позиции, тесня своих противников. Пока до открытой схватки не доходило, но в случае чего у семей шансов было немного… Мы были молоды. Двадцать три года — самое время, чтобы заняться играми в «заговоры»… Однажды нас и накрыли в комфортабельной обстановке за бокалом вина, когда мы лениво обсуждали вопросы будущего государственного устройства Джизентара. В особняк ввалилась толпа разъярённых «тигров». Потом бесконечные, изматывающие допросы.
— Да, Кунан тут специалист, — кивнул Лаврушин.
— То, что вы увидели в «театре кукол», так называют вашу тюрьму, это ерунда. Главного вы не узнали. Жажду. Желания спать. И боль.
Рыжий вытянул руку, растопырив пальцы.
— Все ногти были сорваны. Потом их восстановили в биорегенераторах, но тогда они походили на проверченный сквозь мясорубку фарш. А электроток… Пытали нас больше в назидание другим, да для удовольствия и тренировки палачей. Нашу примитивную, несерьёзную организацию взяли в полном составе, так что дознаваться было нечего. В то, что мы представляли какую-то опасность для Кунана, мог поверить только ребёнок.
— Я читал об этом, — сказал Лаврушин.
— Правильно. Дело аристократов — с него Кунан начал разгром семисот семей… Знаете, он ведь потрясающе умён. И хитёр. Такие действительно встречаются раз в триста лет. Я восхищён Звездоликим…
— Что? — удивился Степан.
— Да, восхищён. Возможно, Кунан именно тот, что нужен был нашему исстрадавшемуся Отечеству. Его единоличная воля, его ум и прозорливость, его умение подвигать массы. Наш мир нуждался в переформатировании… Да вот только он дитё Великого Змея. И все дела его — во благо хаоса. Поэтому он не надежда, а несчастье Джизентара…
— А что было потом?
— Новая жизнь. Застенки. Районы социального обновления. Всё это нужно пережить самому, чтобы понять. Слова слишком тусклы. Кошмар длился три года. И ещё девяносто восемь дней. Клянусь, я помню каждый из них. А затем я бежал.
— Из района социального обновления? — удивился Степан. Он ещё на Тании немало узнал о концентрационных лагерях, которые диктатор раскидал по самым глухим и безысходным местам планеты.
— Трупы в районах соцобновления сбрасывали во рвы. Когда рвы заполнялись, их засыпали песком. Меня выбросили в ров, как безжизненное тело.
Лаврушин поёжился, а Степан протянул:
— Дела-а.
— Я не задохнулся под грудой трупов. Я выбрался наружу. Кругом — радиоактивная пустыня. «Тигры», охраняющие район, пачками жрут антирадиационные таблетки, а социалобновляемые пачками мрут. Но я выжил. Человек может всё, даже невозможное. И он выживает там, где выжить нельзя. Главное, чтобы было стоящее чувство, которое гонит тебя вперёд. Которое не даёт упасть. Не даёт захлебнуться кашлем, когда выкашливаешь чёрные куски лёгких. Не даёт потерять сознание, когда в глазах темнеет, и видишь лишь блёстки — следы радиоактивного излучения. Ты слышишь зов долга и встаёшь, когда встать уже не должен. И идёшь. Встаёшь, опять падаешь. Идёшь.
— И какое чувство это было? Ненависть? — спросил Лаврушин.
— Она. Я хотел посчитаться. Я шёл и шёл. И я сделал невозможное. Добрался до границы лесов. Там меня подобрало кочевое племя Лесной Федерации. Затем я оказался на одной из баз «Союза правдивых». Он тогда входил в силу и готовился к великим победам над диктатором Кунаном.
— И продолжает готовиться два десятка лет.
— О, тогда мы были полны надежд. Я прошёл курс регенерации, реабилитации. Меня вылечили от лучевой болезни. Восстановили ткани. Набравшись сил, я вернулся в Джизентар. Я уже знал, что все мои друзья ушли на новое воплощение. В живых остался Трот рен Грон — Кунан простил его из-за каких-то тёмных связей с его отцом. И выжил Крос. Старый друг Крос. То, что он предатель, мы узнали, когда он вывел из строя несколько групп сопротивления. Тогда же мы считали, что он просто везунчик.
— Значит, главный долг вернёте ему?
— Ему. Когда меня арестовали, друзья спрятали мою жену и ребёнка. Дочку удалось спасти, а жену месяцем позже взяли «тигры». Что они делают с женщинами врагов Звездоликого хорошо известно.
— Где она сейчас?
— Затерялась в районах социального обновления. И виноват в этом опять он — Крос. Он — демон, присланный из зазеркального мира, чтобы ломать мою жизнь, убивать дорогих мне людей. Я ненавижу его. Ненависть эта всегда со мной.
— Но почему Крос продал вас? — спросил Степан.
— У него раньше кончилось детство. Он всегда был чертовски прозорлив. Пока мы заключали пари о скором падении Кунана, он усмехался, понимая, что Звездоликий пришёл надолго. И если хочешь жить, надо искать общий язык не со своими друзьями в Высочайшей военной школе, а с ним. И он продал душу Змею!
— Во, сволочь такая… Надо было пристрелить его в «сельве», — горячо воскликнул Степан.
— Я в спину не стреляю — я вам уже говорил, — покачал головой Строн, и с тоской посмотрел куда-то вдаль, в окно, мысленно пытаясь проникнуть в прошлое, сорвать с него замки времени и пережить всё снова. Он вспоминал свою нелёгкую жизнь, тюрьмы, побеги, нестерпимую боль чудовищных пыток и не меньшую боль в блоке регенерации. Он вспоминал всё то, что не расскажешь никакими словами.