Типинус стоял на вертолётной площадке небоскрёба, облокотившись рукой о кабину ярко-жёлтой винтокрылой машины. Он задумчиво разглядывал городской ландшафт.
Внешность Великого Отшельника слегка разочаровала Лаврушина. По своему роду занятий Хранитель Лабиринта должен был представлять из себя нечто среднее между Сергием Радонежским и Франциском Ассиизским. Огонь в глазах, развевающаяся благородная борода, величавая плавность движений, аскетическая худоба — что там ещё должен иметь отшельник. Во всяком случае он должен выглядеть необычно. А Типинус мало чем отличался от тысяч своих собратьев — странствующих жрецов, которые меряют шагами улицы Джизентара и провинций, искренне верят в свою избранность, в то, что они слышат шелест крыльев Дзу, а большинство просто умеют ловко трансформировать молитвы, в которые не верят, в звонкую монету, в которую верят все.
Его седая борода — она-то как раз соответствовала облику на все сто процентов — развевалась от резких порывов ветра. По осанке ему никак нельзя было дать сто два года. А фигура была полноватая, на боках нарос жир, плотно натягивающий длинное серое жреческое одеяние.
— Это те люди, о которых я тебе рассказывал, Типинус, — Строн склонил почтительно голову.
Отшельник обернулся. Лицо его вовсе не было иссечено временем, не было изломано глубокими шрамами морщин. Оно было круглое и какое-то довольное, румяное. И глаза без сумасшедшинки, без хитрецы — хорошие добрые глаза хорошего человека. Отшельник бесцеремонно осмотрел Степана, потом повернулся к Лаврушину. Землянин отпрянул. Ему показалось, что глаза обожгли его. Между ним и Отшельником в этот миг установилась какая-то связь, которая Лаврушина пугала.
— Они пришли с добром, — произнёс Отшельник негромко. Голос его был низок, тембр приятен.
— Мы надеемся на это, — кивнул Строн.
— Их сердца открыты. Верь им, Строн.
Тот приложил руку к сердцу и склонил голову.
— Давайте быстрее! — поторопил Берл рен Карт, уже расположившийся в кабине рядом с пилотом.
«Оса» взмыла в небо, заскользила под низкими тучами среди небоскрёбов, как стрекоза, затерявшаяся в лесу с высокими голыми деревьями. Через четверть часа она резко пошла на посадку. Пилот слишком сильно дёрнул ручку, посадка получилась жёсткой, у пассажиров лязгнули зубы.
В этом районе Джизентара землянам бывать ещё не приходилось. Кому то могло показаться здесь ещё тоскливее, чем в «сельве» — но это вопрос вкуса. На горизонте возвышались гигантские бледно-розовые стеклянные корпуса аэрокосмического предприятия. А вокруг раскинулась многокилометровая свалка. Заброшенная. Запущенная. Омерзительная. Когда-то здесь была окраина города. Коптили небо заводы, которые немилосердно травили окружающую среду. Почва пропиталась химикатами, как свежий хлеб вареньем. Добавились какие-то неизученные и непонятные факторы. В результате здесь прочно обосновалась свалка, поскольку ничто живое существовать просто не могло.
Район города площадью более ста квадратных километров оградили высоким забором. Первое время по проволоке был пропущен ток, дабы уберечь народ от желания проникнуть за ограду. Теперь тока не было. Самый последний бродяга в «сельве» знал, что на свалку ход только самоубийцам. Никому не удавалось протянуть тут более двух суток. Впрочем, смельчаки отыскивались. Время от времени какой-нибудь бедняга забредал сюда. В некоторых закоулках нога человека не ступала десятилетия.
Промышленность благодаря могучей поступи научно-технического прогресса стала безотходной. Вынашивались планы приведения этого места в божеский вид. Но к власти пришёл Кунан, а у него были совсем другие заботы. Его больше интересовал «человеческий мусор», как он сам выражался, и в утилизации последнего он весьма преуспел.
Вертолёт стоял на крепкой, как бетон, зеленоватой стеклянистой поверхности. Присмотревшись, Лаврушин поняло, что это не особый бетон, а обычный песок, сцементированный какой-то химией. У посадочных опор «Осы» неторопливо несла свои воды узкая речка. Она выходила из завалов мусора и уходила в другие завалы. Вдаль тянулись нагромождения ржавого металлолома, корпуса обгорелых бронемашин, метрах в ста на север торчала изломанная серебристая штуковина, напоминавшая прихлопнутый меж двух астероидов космический корабль.
— Сюда, — отшельник подошёл к истлевшему фюзеляжу тяжёлого бомбандировщика высотой с двухэтажный дом, на нём чудом уцелел герб Джизентара, указал по-хозяйски на утонувший в мусоре хвост самолёта, отступил в сторону.
Строн и Берл рен Карт начали расшвыривать завалы из мусора и пластамассовых изжёванных ящиков. Они управились минут за пять и освободили дырку в земле. Что-то в этом тёмном зеве было отталкивающее.
Строн вынул из кармана шарик-фонарь, остальным раздал такие же.
— Да поможет нам Дзу, — произнёс он, сжал три пальца — ритуальный жест, примерно то же, что и перекреститься. И шагнул на уходящие резко вниз ступени.
Лаврушин шёл третьим. Перво-наперво он едва не навернулся, поскользнувшись на скользком, как лёд, камне. Такова у него судьба — пытаться везде навернуться, и ни разу в жизни при этом не навернуться по-крупному.
— Далеко до главных галерей? — спросил он, восстановив равновесие.
— По прямой — восемь километров, — отозвался Берл рен Карт, придерживая его за локоть.
— Четыре часа ходьбы по Лабиринту, — уточнил Типинус.
— Вернёмся домой — к диггерам в консультанты пойдём, — сказал Степан. — Только и видим, что канализации да подземелья. Родные они теперь для нас.
— Вернись сначала, — ответил Лаврушин.
Он насчитал девяносто восемь ступеней. Дальше шёл квадратный, метра два шириной, коридор. Воздух затхлый. Шаги отдавались чётко, как пистолетные выстрелы. Лучи фонариков рассекали мрак, но тьма прямого, как стрела, коридора ослабляла, а потом и проглатывала свет. Иногда к стуку каблуков примешивались посторонние шорохи, от них становилась как-то неприятно. Не хотелось тревожить обитателей лабиринта. О них сложено много легенд, и все они носят характер страшилок. Хотя, скорее всего, шуршали всё те же вездесущие крысы, но богатое воображение подсовывало другие картины.
Все ощущали себя не в своей тарелке. Было здесь что-то помимо обычного знобливого и ирреального пыльного духа всех подземелий.
— Кто такой ход прокопал? — спросил Степан.
— Этот ход прорыт гораздо позднее Лабиринта, — сказал Типинус. — Каких-то тысячу лет назад.
— Годы правления Мадката Синего, — выдал Лаврушин, сведения об истории Джизентара вбили на Тании в его голову как гвоздями.
— Воистину так, — согласился Типинус. — Кто знает прошлое, тот знает будущее. Ты молодец, инопланетник… Семьсот лет назад войска Хоррора и связанные с ними узами договора лесные орды осадили город. Осада длилась несчётное количество дней. И пришли её спутники — болезни, голод. «Гнилая язва» унесла тысячи жизней. На улицах не осталось кошек и собак. Город задыхался. Он доживал последние дни, а хватка врагов не ослабевала. И тогда один мой предшественник вознёс молитву Дзу, прося у него прощения. И открыл правителю этот ход. И провёл по нему пятьсот отборных воинов. Они ударили в тыл осаждавшим. Город был спасён. Ценой жизни почти всех смельчаков. Хранитель Лабиринта был опозорен.
— Почему? — удивился Степан.
— Он нарушил запрет. Избранные не имеют права раскрывать тайны Лабиринта простым смертным. Они не могут участвовать в делах мира.
— Но… — начал Степан.
— Не могут, — настойчиво повторил Отшельник. — После той битвы о подземном ходе забыли.
Лаврушин ударился обо что-то носком ботинка. По полу будто покатилась пустая консервная банка. Лаврушин поймал этот предмет в круг фонаря. Бронзовый шлем.
— Из тех пятисот несколько оказались трусами, — Типинус обернулся и остановился, глядя на помятый шлем. — Через ход они бежали обратно, в Джизентар. Но город не принял их. Они погибли в лесах. Лес тоже не принял трусов.
Лаврушин нагнулся и поднял шлем. Он на миг представил, как семьсот лет назад по этому коридору, позвякивая металлом, шли на верную смерть храбрецы. Шли, чтобы спасти свою Родину. И отпущенный им шанс был куда меньше двадцати процентов.
— Прорвёмся, — прошептал он. На душе стало как-то светлее.
Прямой путь кончился. Коридор принялся раздваиваться, растраиваться, извиваться змеёй. Несть числа было боковым ходам, галереям залов, лестницам, ведущим во тьму — куда-то в недра планеты. Наконец коридор закрутился спиралью, на каждом витке которой было несколько ответвлений. Нужно было иметь не голову, а Дом Советов, чтобы ориентироваться здесь. Лаврушин ждал, когда Типинус, вежливо извинившись, скажет, подобно Сусанину: «Извините, сам заблудился». Но Отшельник уверенно двигался вперёд.
— Осторожно, — воскликнул Строн, когда Лаврушин привычно растяписто едва не налетел лбом на выступ. Землянин пригнулся и испуганно вскрикнул.
— Тьфу, окаянный.
Луч фонарика высветил лежащий на полу скелет, у его рёбер валялся нож со ржавым лезвием и золотой рукояткой, украшенной драгоценными камнями.
— Ну что за лабиринт без скелета? — хмыкнул Степан.
— Что за трагедия тут произошла? — задумчиво произнёс Лаврушин, нагибаясь. — Когда?
— Об этом известно только Дзу, — сказал Типинус.
— Вперёд, — привычно погонял Строн.
После минутной заминки процессия двинулась дальше.
Коридор продолжал петлять. Пару раз путники пробирались через водопады. Однажды камни с оглушительным стуком посыпались с потолка, почти перегородив проход. Пришлось полчаса разбирать завал. Наконец, вышли в огромный зал, в котором неподвижно чернела водная гладь.
— Что, плыть дальше? — недовольно осведомился Степан, прикидывая, что здесь не просто глубоко, а очень глубоко. И наверняка вода ледяная.
— Здесь, — Отшельник безошибочно указал путь, где вода едва достигала до колен.
И опять — дорога. Строну и Берл рен Карту, людям стальной закалки, всё нипочём. По Типинусу вообще ничего нельзя было сказать. А земляне прилично утомились.