— Ничего себе.
— Естественно, уровень безопасности у неё куда выше нашего уровня. База умматов — это сложная информационная система. Когда взрыв в двадцать мегатонн превратил склад в плазму, то сработала система безопасности. Было спасено самое ценное на базе — человек.
— А как я оказался здесь?
— Вы оказались там, где мечтали оказаться.
— И сработало двадцать процентов удачи.
— Сработало. Вас перекинуло за десятки световых лет и на несколько дней вперёд.
Лаврушин издал смешок. Затем, не в силах больше сдерживаться, нервно расхохотался.
— А вообще вы отлично сработали, — сказал Инспектор.
— Мы? Сработали? — скривился Лаврушин. — Мы же ничего не сделали сами. Нас как щепки носило океанскими волнами. Против нашей воли.
— Именно. И в той ситуации такая позиция была самой лучшей.
Лаврушин встряхнул головой. Он на миг взглянул со стороны на происшедшее. На то, что им, обычным учёным, выстаивающим очереди за мясом и колбасой, выбивающим путёвки на юг, пришлось пережить. Как здорово быть снова дома.
— Господи, я дома.
— Дома, дома, — забормотал Мозг. — Лаврушин, а я рад, что ты вернулся.
Уж от кого, а от Мозга подобных нежностей он не ожидал. Он улыбнулся и подмигнул ему.
Книга втораяПЯТАЯ ЦИТАДЕЛЬ
Часть перваяПалачи из телевизора
Земля. Москва. Год 1989.
Степан зашёл в поросший деревьями дворик. Лаврушина он увидел сразу.
Завлабораторией уж два дня не отзывался на телефонные звонки, не обращал внимания на стук в дверь. Официально он уже неделю числился больным, на что имел «отмазный» лист — проштемпелёванный, выписанный по всем правилам больничный, во всяком случае по телефону он говорил, что дело обстоит именно так. Надо же случиться — именно в это время директор собрался в срочную командировку, и не куда-нибудь в филиал в Орловской губернии, а в Данию. Тамошние учёные что-то твердили насчёт новых времён, перестройки, о «милом Горби», а потому предлагали русским объединить усилия и грызть вместе гранит науки. Лучшего консультанта и сопровождающего, чем Лаврушин, директору не найти. Завлаб должен появиться в институте и цепляться из о всех сил в представившуюся возможность. Загранкомандировка — предел мечтаний советского человека. Чтобы упустить такую возможность, надо быть дураком. Притом дураком круглым. А упустить это счастье можно очень просто — вокруг директора уже вились, нашёптывали, науськивали, умасливали желающие хоть краешком глаза глянуть на Копенгагенскую вольницу.
Лаврушин, которого сейчас увидел Степан, меньше всего походил на больного человека. Гораздо больше походил он на человека здорового. И закрадывались сомнения о правомерности выписанного ему больничного листа.
Кандидат физматнаук, одетый в грязную робу зелёного цвета, которые в последнее время облюбовали дачники, вытаскивал из багажника своего «Запорожца» огромный пузатый медный самовар. Вещь была изрядно потёрта, помята, бок продырявлен. На асфальте уже выросла груда никуда не годного хлама: разбитая настольная лампа. сгоревшая телевизионная трубка, всякая металлическая всячина. Судя по удовлетворённому лицу хозяина этого хлама, жизнью тот был доволен вполне.
— По совместительству в старьёвщики устроился? — укоризненно произнёс Степан.
— Во, на ловца и зверь бежит, — сказал Лаврушин, поднимая глаза на друга. — Поможешь дотащить.
Он начал совать в руки Степана железяки — влажные и не совсем чистые.
— Э, — запротестовал было Степан.
— Давай-давай, — Лаврушин преподнёс ему телевизионную трубку.
— Ты где этот хлам взял? На свалке, что ли?
— Ага. На ней, родимой.
Степан едва не выронил поклажу, положил её на землю, и возмущённо проговорил:
— У тебя загранкомандировка срывается, а ты по свалкам мышкуешь, мусор там собираешь!
— Загранкомандировка, — рассеянно кивнул Лаврушин, держа в руках мятый самовар и с интересом рассматривая его. — Посмотри, какая вещь. То, что доктор прописал!
Всё хвалёное здравомыслие Степана восставало против подобной беспечности, безалаберности, и вообще — сущего безумия. Он хотел сказать что-то крайне едкое и колкое, но оглянуться не успел, как друг вновь нагрузил его поклажей, на этот раз завёрнутой в плёнку.
— Самовар я сам понесу, — Лаврушин бережно поднял медное чудище, которое раздували во времена царя Гороха кирзовым сапогом.
— Дела-а, — протянул Степан. — Ты больничный не у психиатра брал?
В лифте он пытался добиться у друга объяснений, но тот, ощупывая самовар, отделывался: «подожди», «потом», «сейчас увидишь».
Страшнейший кавардак бросался в глаза уже в коридоре. Там была разбросана зимняя, летняя, осенняя обувь, половина которой место было на свалке. Здесь же валялись куски проводов, обломки микросхем, пара паяльников, осициллограф, и всё тот же свалочный мусор. Ощущался запах бензина.
— Дала-а, — вновь протянул Степан, оглядываясь. Он привык, что дома у друга всегда бардак. Но сегодняшний бардак был бардаком с большой буквы. — У тебя здесь что, монголо-татары с нашествием побывали?
— Подожди секунду, — Лаврушин, не выпуская из рук самовара, шагнул в комнату. Степан последовал за ним. И обмер.
Дело было даже не в том, что в комнате царил уже не Бардак, а БАРДАЧИЩЕ. Но то, что возвышалось в центре комнаты, вообще нельзя было назвать никакими словами.
Итак, мебель была сдвинута в угол. В центре расположилась фантастическая по глупости, абсурдности и откровенному сумасшествию конструкция. Высотой она почти доставала до потолка, диаметром была метра полтора-два. Пробовать уловить в дичайшем нагромождении деталей какую-то систему — занятие бесполезное. Не было этой системы. И смысла не было. Зато были можно было различить отдельные элементы, из которых и состояла эта ХРЕНОВИНА (иного слова в голову Степана как-то не пришло). А угадывались в ней: бочка из-под солёных огурцов — центральная часть конструкции, трубка от душа, знакомый бидон, из которого немало пива пито, небольшой ржавый двигатель внутреннего сгорания, выхлопная труба вела на улицу через окно, панель от стереоприемника, магнитофон «Весна», а так же мелочь — змеевики, клеммы, разноцветные провода, табличка от троллейбуса номер чсетырнадцать.
— Дела-а, — протянул Степан. — Ты точно спятил, солнце моё.
— Нравится? — ставя самовар на пол, самодовольно осведомился Лаврушин.
— Потрясающе!
— Только самовара не хватало.
— Ты чем здесь занимаешься? — с опаской спросил Степан.
Он со страхом думал, что у его друга очередной приступ творческой горячки, а тогда — запирай ворота.
— Я над этой штукой три месяца работал, — доверительно поведал Лаврушин. — Времени всё не хватало с этой институтской текучкой, вот и сел на больничный.
— Что это за жуть ты сотворил?
— Генератор пси-поля. Торжество энергоинформационных технологий. Двадцать второй век!
— Это генератор? Вот это? — Степан ткнул в машину пальцем,
— А чего удивляешься? — с некоторой обидой спросил Лаврушин. — По-твоему генератор должен обязательно сверкать никелем и пластмассой? У меня нет денег на это. Уж чем богаты.
— Ты хочешь сказать — эта коллекция металлолома работает?
Лаврушин пожал плечами.
Степан протиснулся боком к дивану, зацепился джинсами об острый край обрезка трубы, со стоном чертыхнулся — джинсы были новые. Упал на мягкие продавленные подушки. И занялся любимым занятием — назиданиями:
— Лаврушин, эта штука не работает. Такие штуки вообще не работают. Такие штуки выставляются на экспозициях «Творчество душевнобольных».
— Конечно, не работает, — охотно согласился Лаврушин.
— Ну вот. ЧТД. Что и требовалось доказать.
— Сейчас самовар подсоединю — и заработает.
— Самовар, — простонал Степан.
— От служит отражателем пси-поля, которое и откроет тоннель в иной пространственно-временной континуум.
— Ага. А я — марсианин. Прибыл в СССР для организации совместного предприятия по разведению розовых слонов.
— Считаю иронию здесь неуместной, — хозяин квартиры поднял валявшийся на полу чемоданчик с инструментом, открыл его и принялся за самовар. Тот под ударами молоточка приобретал овальную форму. Попутно Лаврушин объяснял, что и как. Выражение на лице гостя менялось: недоверие сменилось полным неверием, а затем и страхом, в голове билась цифра «03» — там, кажется, высылают за душевнобольными.
Из объяснений явствовало, что психологическое поле, создаваемое человеком, может реализовываться в параллельных пространствах, число им — бесконечность. Каждая мысль создаёт свой материальный мир, живущий, пока эта мысль длится, по задумке автора, а затем переходящий в свободное плавание. Если должным образом генерировать пси-энергию, можно попасть в эти производные миры. Притом легче попасть в тот мир, о котором думают наибольшее количество людей. А чем заняты головы большинства людей?
— Это дверь в телевизионный мир, — подытожил Лаврушин.
— Какой бред, — с восхищением произнёс Степан. — Всем бредам бред.
— Легко проверяется. Сейчас мы испытаем генератор.
Лаврушин решил, что довёл самовар до кондиции. Отделан он был плохо, на корпусе — вмятины, но, похоже, для целей, которым был предназначен, годился. Изобретатель присобачил разъёмами самовар к аппарату рядом с будильником за шесть рублей двадцать копеек, который резко тикал.
— Начнём?
— Начинай, — насмешливо произнёс Степан, скрестивший руки на груди. Он пришёл в себя. И решил, что дуровоз вызывать нет смысла. Просто Лаврушин увлёкся очередной идеей. Вот слезет с неё — и вновь будет достойным членом коллектива, законным квартиросъёмщиком, членом профсоюза.
Лаврушин распахнул дверцу шкафа, вынул заводную ручку для автомобильного мотора, засунул её в глубь аппарата.
— Двигатель на десять лошадей, — сказал изобретатель. — Приводит в действия вращательные и колебательные элементы.