«Какая-нибудь связная по сценарию», — решил Лаврушин.
Дверь за ней захлопнулось. Тут настало золотое время для мальчишки. Он начал морочить гостей расспросами:
— Дядь, а дядь, а вы большевики или коммунисты?
— Большевики.
— А в Москве где работали?
— Мы с этой, как её, черти дери… — Лаврушин пытался что-то соврать. — С трёхгорки.
— Точно, — кивнул Степан. — Трёхгорная мануфактура.
— И Ленина видели?
— Видели, — кивнул Степан. — По телевизору.
— Степ, ты сдурел?
— А, то есть, — растерявшийся окончательно Степан едва не брякнул «в мавзолее», но вовремя прикусил язык. — На митинге.
В дверь постучали замысловатым узорным стуком — наверняка условным. Мальчишка побежал открывать. В коридоре послышались шорохи, приглушённая беседа. Лаврушин различал голоса — мужской и детский: «Кто такие?», «трехгорка… от солдат бежали», «Ленина видели», «большевики».
В комнате возник невысокий, в кожаной куртке и рабочей кепке мужчина с проницательным взором и картинно открытым лицом.
— Здравствуйте, товарищи, — приветствовал он.
— Вечер добрый, — сказал Степан.
Лаврушин приветственно кивнул.
— Зовите меня товарищ Алексей, — полушёпотом представился пришедший.
Друзья тоже представились. Из последовавшего разговора выяснилось: на дворе девятнадцатый год. Действие фильма происходит в центральной России, в небольшом городе, который ни сегодня-завтра будет взят Красной Армией.
В свою очередь путешественники наплели подпольщику, что были в красноармейском отряде, их разбили, теперь пробираются к своим. Заодно, немножко приврав, рассказали о встрече с капитаном-держимордой и дитём порока смазливым поручиком.
— Контрразведка, — сказал товарищ Алексей. — Изверги. Ну ничего, Красная Армия за всё воздаст душителям трудового народа… Теперь к делу. Вы, видать сразу, люди образованные, грамоте обученные. Небось книги марксистские читали.
— Читали, — кивнул Степан. — «Капитал» там. Присвоение прибавочной стоимости — очень впечатляет. «Шаг вперёд — два шага назад». Союз с середняком. Два семестра зубрил, — и едва сдержался, когда с языка рвалось «эту хрень».
Товарищ Алексей посмотрел на него с уважением.
— Нам нужны агитаторы, — воскликнул он. — Знайте, подпольный ревком действует. Мы поможем Красной армии.
— Ну и ну, — покачал головой Степан, кляня себя, что распустил язык насчёт своих марксистских познаний. Но товарищ Алексей истолковал это восклицание по-своему.
— Мы скинем ненавистных беляков. Установим царство счастья и труда. Пойдёмте со мной, товарищи из Москвы, у нас сход.
Путешественников поразило, с какой лёгкостью им поверили. Деваться было некуда — пришлось идти.
Поплутав по ночным переулкам, друзья и их сопровождающий оказались на территории полуразвалившегося заводика. Вверх вздымалась красная кирпичная башня. Через узкий проход они протиснулись в просторное помещение, которое раньше, похоже, служило складом продукции. Оно было завалено ящиками, металлическими брусками. Керосиновая лампа отвоевала у темноты часть склада.
В сборе было человек пятнадцать. Среди них и крепкие по рабочему, фотогеничные как на подбор парни с пламенем в глазах, энергичными движениями, и пожилые седые рабочие с мудрыми улыбками. А один из присутствующих сразу не понравился — лицо мерзкое, худой как щепка, и глаза воровато бегают.
Товарищ Алексей представил путешественников как агитаторов из Москвы и открыл сход. На железную пустую бочку с громыханьем карабкались поочерёдно ораторы. Они клеймили империализм, белую армию, Деникина, Колчака, хозяйчиков, пьющих кровь из рабочего класса.
На бочку взобрался вихрастый, лет восемнадцати парнишка — самый пламенный и самый фотогеничный, из числа беззаветно преданных, чистых, немного наивных рыцарей революции. Звали его Кузьма. Говорил он долго и искренне. Закончил свою затянувшуюся речугу словами:
— Как говорил товарищ Маркс, мы наш, мы новый мир построим!
После этого товарищ Алексей заявил, что сейчас выступят агитаторы из Москвы, которые самого Ленина видели. Испуганного Степана затолкали на бочку, с которой он тут же едва не навернулся. Помявшись, он начал:
— Друзья, — решив добавить пафоса, он крикнул: — Братья!
Не зная, чем продолжить, замолчал. На него смотрели ждущие глаза. И он, зажмурившись, начал без оглядки плести всё, что приходило в его голову:
— Враг не дремлет! Контрреволюция костлявой рукой хочет задушить советскую власть! Недобитые белогвардейцы, скажем даже, белобандиты, тянут щупальца к Москве, хотят отдать Россию на поругание! — он постепенно входил в роль. — Не буду скрывать, товарищи, положение серьёзное. В столице не хватает топлива, хлеба. Мяса, масла, — начал он перечислять всё задумчивее. — Мыла, холодильников, стиральных машин.
— Да ты что? — прошипел Лаврушин.
— Ах да, — очнулся Степан, отгоняя как наяву вставшие перед мысленным взором картины пустых горбачёвских прилавков. — В общем, много чего не хватает. Но партия во главе с вождём мирового пролетариата Лениным твёрдо держит штурвал истории в своих руках. Мы победим! Да здравствует революция! Ура, товарищи!
— Ура, — приглушённо прокатилось по помещению.
Кузьма было затянул «Интернационал», но его одёрнули из соображений конспирации. Перешли к обсуждению конкретных планов: захват почты, телеграфа, мобилизация рабочих отрядов, агитация в войсках. В разгар обсуждения раздался истошный вопль:
— Руки вверх.
Со всех сторон в помещение посыпались солдаты в серых шинелях и ружьями наперевес. Из темноты как демон из страшного сна появился держиморда — штабс-капитан.
— Товарищи, я уполномочен закрыть ваше собрание, — язвительно произнёс он.
Из толпы рабочих выскочил тип с неприятным лицом, который с самого начала так не понравился Лаврушину, и, кланяясь держиморде, подобострастно загнусил:
— Все здесь, господин капитан. Тёпленькие.
— Молодец, Прохор. Получишь награду, — улыбнулся зловеще штабс-капитан.
— Дела-а, — прошептал Степан…
Когда членов ревкома выводили, товарищ Алексей затеял красивую, как в кино, драку, богатырскими движениями раскидывая наседавших шпиков. Но его всё равно скрутили под его крики: «Мы победим».
Солдаты затолкали задержанных в расшатанные, дребезжащие, больше похожие на телеги с мотором грузовики с обещаниями к утру пустить расстрелять. Затем — тесный тюремный коридор, удары прикладом в спину. Наконец, первопроходцев пси-пространств запихали в небольшую тюремную камеру. Сверху сочилась вода. Из угла доносились шорохи. Крысы? Наверняка.
Лаврушин уселся на гнилой копне соломы в углу. Страх, появившийся после погони, стрельбы на улицах, ушёл, осталось раздражение. Бояться нечего. Бензин в генераторе на исходе. После того, как он кончится, они возвратятся. Но всё равно местечко приятным не назовёшь. И холод — зуб на зуб не попадает. Не топят тут, что ли?
Степан устроился рядом с ним. А потом к ним подсел Кузьма и наивными глазами всматривался в кусок звёздного неба, расчерченный решётками. Наконец он с придыханьем произнёс:
— Как быстро прошла жизнь. Но я счастлив, что прожил её недаром. Правда.
— Правда, — для приличия поддакнул Степан.
— Хорошо, что отдал я её делу счастья рабочих всего мира. Правда?
— Угу.
— И лет через пять, а то и раньше, будет на земле, как говорил товарищ Маркс, мир счастья и труда. И будет наш рабочий жить во дворцах. А золотом их клятым мы сортиры выложим. Правда?
Этого Степан не стерпел:
— Чёрта лысого это правда! И через семьдесят лет в лимитской общаге в комнате на четверых помаешься. И за колбасой зелёной в очереди настоишься. Золотом сортиры! Ха!
— Что-то не пойму я тебя, товарищ. Как контра отпетая глаголешь.
— Что знаю, то и глаголю.
Кузьма насупился, забился в угол и углубился в мечты о драгоценных унитазах. Степан поднёс к глазам часы, нажал на кнопку, в темноте засветился циферблат. Кузьма зерзал и заморгал:
— Ух ты, какие часики буржуйские. Даже у нашего заводчика Тихомирова таких не было.
— Барахло, — отмахнулся Степан задумчиво. — Ширпотреб. «Электроника». В каждом магазине навалом.
— И слово буржуйское, — с растущим подозрением произнёс Кузьма. — Электроника.
— Лаврушин, — вдруг встрепенулся Степан. — Мы тут уже три часа! Три!
— Ну и чего? — спросил Лаврушин, его начинало клонить в сон.
— Где ты видел, чтобы фильмы по телевизору три часа шли?
— Что ты хочешь сказать?
— А то, что нас шлёпнут. Хоть и к революциям здешним мы никакого отношения не имеем.
— Ах ты контра, — с ненавистью прошипел Кузьма.
— Хоть ты помолчи, когда люди взрослые говорят, — кинул ему Степан.
Лаврушин задумался. Воскликнул обрадованно:
— Всё понятно. Мы упустили из виду, что пси-мир — это особый мир. Со своим временем.
— Угу. То есть — если по сценарию за минуту проходит день, то мы переживём именно этот день, а не нашу минуту.
— Верно.
— А если это эпопея? Вдруг за одну серию тридцать лет пройдёт? Даже если нас не расстреляют, мы от старости сдохнем, пока кино закончится.
Тут Лаврушин могучим усилием воли отодвинул свои научные интересы в сторону. И ясно осознал, в какую историю влип сам, и куда втравил друга. Лёгкая прогулка моментально превратилась в его глазах в длинный путь по джунглям, где кишат гады, людоеды и хищники.
Как же так — какой-то дурак-сценарист написал дурацкий сценарий, и теперь его дурацкие персонажи пустят в распыл настоящий, не дурацких людей. Эх, если бы выжить, выбраться, глядишь, и смог бы Лаврушин соорудить машину для обратного перехода, хотя это и нелегко в мире, где электроника только начинает своё шествие по планете.
Через час путешественников потащили не допрос. В большой комнате, выход из которой заслоняли двое дюжих солдат явно жандармской внешности, за столом, тумбы которого опирались на резные бычьи головы, сидел знакомый поручик и макал в чернильницу перо писал что-то. Штабс-капитан был тут как тут, он склонился н