Номер был с двумя спальнями, гостиной, телевизором, баром, огромной ванной. И обошёлся каких-то девятьсот долларов в сутки. Лаврушин не воспринимал бумажки, лежавшие в сумке, как деньги. Для денег их было слишком много.
— Девочки, мальчики? Не желаете? — напоследок осведомился бой.
— Не желаем.
— И правильно, — кивнул коридорный и удалился.
Друзья тщательнее осмотрели номер. Мебель была не просто старомодная, а старая, с шиком скрипучая, обитая красным, вытертым бархатом, золочёного дерева. Портьеры тяжёлыми складками спадали сверху.
Две сумки с несчётными деньгами устроились в большом сейфе в углу гостиной.
— Ляпота, — отметил Лаврушин.
— Сойдёт. Что делать будем?
— Жить будем. И ждать, пока на меня музыкальное вдохновение найдёт.
— А оно найдёт?
— Найдёт. Деньги есть… Сейчас передохнём. И в ресторан. Погуляем, как буржуи, — Лаврушин плюхнулся на маленький плюшевый диванчик в гостиной и прикрыл глаза.
Он и не заметил, как провалился в сон. Сон был тревожный и чуткий. Сначала. Но постепенно он засасывал всё глубже.
Лаврушин проснулся неожиданно резко.
В комнате было тихо. Безлюдно.
— Степан, — позвал он.
Никакого ответа.
Что-то тревожно изменилось в мире. Появилась некая хрустальная чёткость. Улица гудела внизу, но как-то отстранилась. Будто она была уже не важна. Самое главное происходило здесь, в этом номере.
В ванной шуршала вода.
— Плескается, — кивнул Лаврушин.
Но беспокойство не проходило. Он поднялся с диванчика. Потянулся. Голова была ясная. Не осталась и следа от усталости.
— Степан, — снова позвал Лаврушин.
Он пошёл к ванной. Положил ладонь на ручку.
— Ты там?
Молчание. Но кто-то там плескался.
Лаврушин нажал на дверь. Шагнул в наполненную липким паром ванную.
Под душем стояла девушка. Обнажённая. Прекрасная. Вода ласкала её изумительные бёдра, струилась по её полноватой, будто распухшей от переполнявшего желания груди. В незнакомке было что-то такое, что моментально поднимает давление… и всё остальное.
— Простите, — произнёс Лаврушин, делая шаг назад.
— Ах, дорогой, я так ждала тебя, — девушка шагнула ему навстречу.
Лаврушин застыл, не в силах пошевелиться.
— Ты так прекрасен.
Она провела ладонью по его груди, потеребила рубаху. Каждое её движение отдавалось сладкой истомой.
— Я тебя люблю, — она прижалась к нему влажным, в искрящихся каплях на упругой белой коже телом. Руки её обвили его шею.
— Я тебя обожаю, — зашептала она.
А руки стискивались на шее всё крепче.
Лаврушин отпрянул.
— Ну что же ты, приди ко мне, любимый.
Лицо её начало меняться, черты заострялись и становились отвратительными. Груди опадали мерзкими серыми складками.
Лаврушин прижался к кафелю, попытался оттолкнуть женщину.
— Нет!
— Да, дорогой.
Она взмахнула рукой, и грудь Лаврушина обожгло. Рубашка порвалась. Под ней выступила кровь.
— Да, — шептала она жарко, А лицо всё морщилось. Женщина, или кем она теперь являлась, злорадно осклабилось.
Скрюченная рука потянулась к горлу жертвы.
— А-а! — заорал Лаврушин…
— Э, проснись, — кто-то с такими словами теребил его за плечо.
Лаврушин приподнялся, встряхнул головой.
— Что это было?
— Ты заснул, — сказал Степан. — А во сне начал кричать.
— Приснилось, — Лаврушин потрогал пальцами виски. — Точно, приснилось.
Голова была ясная, свежая.
— А чего приснилось?
— Какая-то голая девка пыталась меня придушить.
Лаврушин потрогал грудь.
Рубашка была порвана. А на коже краснела свежая ранка, из которой сочилась кровь.
— Как это ты себя? — удивился Степан.
— А я ли?
— А кто ещё?
Лаврушин неопределённо пожал плечами. Слишком явственный был сон. Он готов был поклясться, что всё было наяву. Но против фактов не попрёшь. Действительно, сознание под гнётом обрушившегося на него вполне могло выкинуть какой-нибудь фортель. Надо беречь нервы. Бегать трусцой. И соблюдать диету. Тогда не будет во сне являться чёрте кто.
— Вот что, надо спокойно посидеть, поесть, успокоиться, — предложил Степан.
— Обеими руками за.
— Заказываем тебе новую рубашку. И идём в кабак.
— Поубивают же друг друга, — обеспокоенно произнёс Лаврушин.
— Сами разберутся, — Степан увлёк друга через холл, в котором, визжа «кия» так, что уши глохли, дрались два каратиста — один в чёрном, другой в белом кимоно.
«Кия!» — деревянная панель на стене вдребезги. «Кия!» — дверь проломлена пяткой. «Кия!» — поручни лестницы расколоты. «Кия, кия, кия!» — серия убийственных ударов по голове противника, впрочем, без какого-либо видимого эффекта. Молотили они друг друга дико, мощно и без единой капли крови.
— Больно им, — посочувствовал Лаврушин.
— Вряд ли. Это не наше дело, — Степан затащил друга в лифт.
Удивительные путешествия отучили его ввязываться в чужие дела на чужих планетах и в иных мирах. Он уже был не тем безрассудным Степаном, который тупо ввязывался во все конфликты и старался везде навести порядок. Со старыми привычками шансов прожить у него исчезающее малы, поэтому пришлось перестраиваться.
Ресторан располагался на втором этаже. С треском из его дверей вылетел тот же худой господин, которого выкидывали утром через стекло. Он поднялся. Отряхнулся. Дюжие официанты отряхнули руки.
— А поесть у вас можно? — опасливо спросил Лаврушин.
— Вне всякого сомнения, господа, — метрдотель во фраке поклонился, приглашая гостей проходить. — Это самое тихое заведение Нью-Йорка.
Это было старомодное заведение, с хрусталём, серебром, тяжёлыми бархатными портьерами и лепными потолками с золотом и мозаикой на античные темы. На помосте струнный оркестр негромко выводил Моцарта. Большинство столиков были заняты. За ними сидели чопорные дамы, строго одетые мужчины. В углу затесалась развязная парочка — моложавый атлет взгромоздил ноги в ковбойских сапогах на стол, а его подружка в джинсовом платье с оголёнными плечами сушила феном мокрые волосы, но внимания на них никто не обращал.
Друзья уселись за столик.
Блымс — кавалер в чёрном смокинге хлестнул даму в вечернем платье цветами по красивому и холодному лицу со словами: «Неверная, ты растоптала мою жизнь!»
— Вот гад, — подался было вперёд Лаврушин.
— Не лезь, — опять осадил его Степан. — У туземцев свои обычаи. Надо привыкать.
И они начали привыкать.
Буль — чопорная худая дама с прикрытыми норкой голыми плечами вылила своей подруге суп на голову, пылко воскликнув:
— Педро будет мой!
Один джентльмен выплеснул другому в лицо вино, добавив:
— Вы грязный негодяй! Но я разрушу ваши планы!
Облитый вином потянулся за пистолетом, но оружие отобрали его приятели.
Официант принёс черепаший суп, о котором Лаврушин мечтал с детства и который на пробу оказался обычным бульоном — наваристым, слегка специфичным на вкус.
— Дрянь какая-то, — Лаврушин отодвинул тарелку.
— Ничего, — Степан уже умял целую тарелку и вытер лицо салфеткой. — Сейчас устриц с лимоном принесут.
На столе появился омар и запылённая бутылка сухого вина. Официант разлил вино по хрустальным, искрящимся фужерам и удалился.
— Решусь нарушить ваше уединение, — с этими настойчиво произнесёнными словами к друзьям подсел высокий, красивый мужчина в глухо запахнутом синем плаще.
— Что вам угодно? — спросил Степан, крепче сжимая вилку. Он привык, что люди здесь или чокнутые, или опасные, или одновременно чокнутые и опасные, так что от них надо держаться подальше.
— Я займу немного времени.
Лаврушин посмотрел на незнакомца. Кого-то тот ему напоминал.
— Берлин! — воскликнул Лаврушин. — Вы были в Берлине!
— Я много где был.
— Вы были там вчера. Когда мы разговаривали с штандартенфюрером Штирлицем.
— Действительно, — согласился незнакомец.
— Но как?!
— По моей просьбе штандартенфюрер, мой добрый старый знакомый, передал вам одну вещь. Вижу, вы сумели ей воспользоваться.
— Вы должны объясниться, — потребовал Лаврушин.
— Не сейчас. Может позже.
— Вы загнали нас в этот ад.
— Вы сами себя сюда загнали, воспользовавшись «пианино».
— Чем?
— Так в шутку называют вещь, которую вам передали.
— Чертовщина, — покачал головой Лаврушин. — Какие-то типы в плащах. «Пианино». Шавки с горящими глазами.
— Шавки? — приподнял бровь.
— Чёрная собака, которая пялилась на меня, как некормленая дворняга на колбасу.
— Или как тигр людоед, — незнакомец нахмурился. — Это очень плохо.
— Что плохо?
— У нас совсем не остаётся времени. Смерть идёт за вами по пятам.
Сказано это было так, что Лаврушин нервно заёрзал на стуле, задумался и просяще произнёс:
— Вы гуляете по измерениям. Возьмите нас с собой. Вытащите.
— Не могу. Не в силах… Не время. Бойтесь чёрных собак и чёрных снов. Чёрный — ИХ цвет.
— Кого?
— Это цвет ХОЛОДА.
— Какого холода?
— Караван-сити. Найдите Большого Японца.
— Японца?
— Большой Японец. Великий Чак. Змеевед. Это всё он. Он поможет. Он может помочь. Я — нет, — незнакомец встал. — Берегитесь чёрного цвета. Они спустили на вас всю свору.
— Что?
— Они вас боятся. Но у них острые клыки.
Незнакомец поклонился и быстро пошёл прочь. Лаврушин заметил, что у него из-за пояса торчит рукоять. Под плащом было нечто длинное. Шпага? Похоже.
— Посиди, — Лаврушин вскочил и бросился следом.
Незнакомец прошёл в двери. Лаврушин выскочил в коридор. Пусто. Незнакомец просто не успел бы пройти коридор. Сквозь землю провалился? Похоже, что так. Кто же он такой? Что ему надо?
Лаврушин вернулся на своё место.
— Берегитесь чёрных… Романтика, — скривился Степан. — Ты правда видел его в Берлине?
— Видел.
Ужин они заканчивали с угробленным аппетитом.