— Какая граница? — искренне возмущался Лаврушин.
— Мы свои. Русские, — вторил ему Степан.
— Свои? Нет, господа. Ваши на Западе капиталистам прислуживают.
— Да я вообще членом партии был, — обиженно воскликнул Степан.
— Не трожь святое! — отрезал старшина Стёпкин. — Только чистосердечное признание и искреннее раскаянье облегчит вашу тяжёлую вину перед трудовым народом.
— Не в чем нам признаваться.
— Ваша карта бита. И песенка спета. Игра проиграна, грязные наймиты. Пора признать поражение.
Так ничего и, не узнав, расстроенный таким упорством наймитов, Стёпкин отправил их в камеру.
Камера была чистая, стерильная, только фикусов в горшках не хватало. Хорошая камера. Мечта уркагана. И всего на двоих.
— Почему так получается? Все наши путешествия — то тюряги, то подвалы, то допросы, — с некой озадаченностью произнёс Степан.
— Судьбинушка горькая.
— Во влипли, Лаврушин.
— Влипли.
— А я, дурак, зарекался ведь в твоих экспериментах участвовать. И угораздило с тобой, шарлатаном связаться.
— Пьянствовать надо меньше.
— Всё-таки ты несерьёзный человек, Лаврушин. Солиднее надо быть. Всё-таки доктор наук.
Отдохнуть им не дали. Через час выводные вывели их из камеры. И вскоре арестованные снова сидели напротив сурового старшины Стёпкина. Перед ним было разложено всё изъятое у «шпионов» — несколько пачек стодолларовых бумажек, четыре российских купюры по тысяче рублей, пачка «Мальборо», зажигалка с немецкой надписью. И «пианино».
— Итак, явки, адреса, задание? — начал тут же напирать старшина.
— Опять то же самое, — вздохнул Лаврушин.
— Денежки-то интересные, — Стёпкин потёр пальцами тысячную купюру. — Тысяча рублей. Одной бумажкой. Финансовая диверсия?
— Да вы что? — возмутился Степан. — В каком магазине у вас такую купюру примут?
— Точно, — недоумённо протянул старшина Стёпкин. — Не наши денежки-то.
— Точно, не ваши, — сказал Лаврушин. — Мы из другого мира. Из Москвы, но другой.
— Ваньку валяем?
— Нет.
— Тогда отвечать быстро — явки, адреса, объекты диверсий.
— О, Господи. Опять.
— Ничего, сейчас вами займутся товарищи из Министерства государственной безопасности.
На столе Стёпкина зазвонил внутренний чёрный телефон с массивной эбонитовой трубкой.
— У аппарата старшина Стёпкин… Прибыл товарищ из Управления МГБ? Да, задержанные у меня. Удостоверение проверили?.. Не один? Проводите… Вот, — он положил трубку. — За вами.
— С Лубянки?
— С Лубянки? С площади Дзержинского! Сразу видно чуждое воспитание.
И вдруг Лаврушин почувствовал какой-то озноб. Приближалось нечто куда более худшее, чем этот милиционер, Лубянка с площадью Дзержинского, и вообще вся эта кутерьма. Вокруг будто растекалась тёмная, зябкая сила.
И ещё он ощутил, как на него снисходит вдохновение. Проснулось сверхчувствование. Открылась дверца в кладезь информации. Только бы успеть…
— Входите, — крикнул Стёпкин на стук в дверь. Он приподнялся, пригладил белую форму, поправил портупею и приготовился рапортовать товарищу с площади Дзержинского.
Дверь распахнулась… На пороге стоял старый знакомый — человек в чёрном! Рядом с ним возвышалась сгустком тьмы собака.
Стёпкин с подозрением посмотрел на пришедшего. Таких сотрудников МГБ он ещё не видел. Но, с другой стороны, там всякие встречаются — работа тяжёлая, приходится бить везде и всюду грязных наймитов капитализма и подлых предателей. А документы у него проверили в дежурке. Нет места сомнениям. Стёпкин сам звонил в МГБ, и ему обещали, что человек приедет. И вот он… Но что-то всё-таки было в пришедшем, от чего старшине стало вдруг внутри холодно-холодно, будто накормили его парой кило льда. Он почувствовал, что не может оторвать от пришельца взгляда.
— Они, — удовлетворённо кивнул человек в чёрном, шагая в комнату.
Лаврушин рывком притянул к себе «пианино».
— Стоять! — заорал гость.
Собака прыгнула на Лаврушина.
Но пальцы уже пробежались по клавишам.
Возник вихрь.
И на миг всё потонуло в жёлтом мареве. Вокруг завертелись бескрайние, гигантские и в то же время неизмеримо меньше электрона пространства…
— Не секрет, что молодёжь предпочитает жвачку «Риблес-ферми». Мы проводим опрос — почему?
— Что? — обалдевший Степан, слегка пришибленный броском через миры, смотрел на нахальную пробивную девицу, которая тыкала ему в лицо похожим на противотанковую гранату микрофоном.
— Устойчивый мятный вкус? Ощущение свежести? Что привлекает вас? — настаивала девица с вежливостью и тактом долбящего по стене тарана.
— Девочка, ты рехнулась? — спросил Степан.
Девица от такого обхождения едва не хлопнулось в обморок. Но быстро очухалась и устремилась к шумной компании молодёжи — с гитарами, в обнимку друг с другом и с мотоциклами. И оттуда понеслись голоса, в которых был наивный щенячий восторг:
— Океан свежести!
— Неповторимо!
— Это классика! А я люблю классику!
— Нет, это как рок! А я обожаю рок!
— Они счастливы, что жуют «джуси фрут», — заключила вполне удовлетворённая девица с микрофоном.
Её правда — опрошенные весьма походили на счастливых людей.
Друзья стояли на пригорке. Вниз уходил город. Бесконечный. Странный. Неестественный. И дурацкий. В нём были русские дворики и американские небоскрёбы. В нём старинные замки перемежались с дворянскими усадьбами. И в нём было полно чокнутых, рехнутых, прибабахнутых, мешком пришибленных, с пальмы уроненых и коленвалом по голове огорошенных жителей. Здесь не было ни одного нормального человека.
— Ну, попали, — горько вздохнул Степан.
— Куда? — спросил Лаврушин.
— А ты не видишь.
— Чего уж тут не видеть.
Да, всё было понятно без слов.
— А дальше нельзя рвануть? — с надеждой спросил Степан.
— Конец вдохновению, — махнул рукой Лаврушин. — Оно не покупается.
— Пегас дрыхнет? Муза в запое?
— Ага.
— Значит, до следующей встряски? Этим инструментом ты пользуешься только когда совсем припрёт.
— Скажи спасибо и за это.
— И опять бомжуем без денег и паспортов.
— С деньгами, — Лаврушин продемонстрировал пачки долларов, которые он схватил со стола перед тем, как был закручен воронкой.
— Живём, — кивнул Степан. — Пошли искать, где приткнуться.
Покоя в этом городе не было. Все кому-то что-то предлагали, всучивали. Улицы представляли из себя ряды бесконечных магазинов, офисов, лавок, торговых точек.
Шагу спокойно ступить было нельзя без того, чтобы не наткнуться на какого-нибудь бешеного. Ко всем лип репеем высохший тип в бедуинском наряде в обнимку с трёхлитровой бутылкой шипящего и пузырящегося «Спрайта». Он схватил Лаврушина за руку и замогильно завещал:
— Я едва не погиб в пустыне. Правда одна — жажда твоя!
Он встряхнул бутылку, и в ней с новой силой вскипел газ:
— «Спрайт». Не дай себе засохнуть.
Над городом поплыли куда-то гигантские пачки жвачек, живо напомнившие об инопланетной угрозе.
Две девицы орали друг на друга благим матом:
— Я пользуюсь «Тампаксом». И я защищена!
— Сейчас оттаскаю за космы, дешёвка! «ОБ» от «Проктер энд Гэмбл» — вот истинная защита в критические дни!
Скромно одетая тётка характерного рабоче-служащего вида отталкивала наседавшего на неё, похожего на валютного сутенёра мужчину. Одновременно она прижимала к себе пакет с «Тайтом» и испуганно орала:
— Нет, я не поменяю свой «Тайт» на две упаковки обычного стирального порошка!
— Но вы подумайте! — не отставал «сутенёр».
— Чистота — чисто «Тайт»! — отчаянно завопила женщина с уверенностью идущей на костёр фанатички.
Всё что-то тащили — под мышками, на тележках, волоком и в сумках. «Сони», «вискасы», «пэдди гри».
— Сбербанк — это вам не ва-банк. Сбербанк — гарантированная прибыль! — опять вцепились в Лаврушина — за очками чистенького молодого человека мутной сортирной жижей плескалось безумие.
Лаврушин с трудом отцепился от него, перевёл дыхание и предложил:
— Пойдём, перекусим.
— Верно. Мне от переживаний всегда есть хочется, — поведал Степан.
Он забыл уточнить, что есть ему хочется и без переживаний. И вообще без относительно к переживаниям. Просто ему хочется есть — хорошо, со смаком.
Они прошли в «Макдональдс». Там было полно народу, дети и взрослые с тошнотворно счастливым видом жевали гамбургеры и впихивали друг другу в ротики кусочки. Человек за стойкой, увидев новых посетителей, возликовал:
— «Макдональдс» — весело и вкусно!
Долларами тут брали. Набив животы макдональдсовской пресной дешёвкой и с грустью вспомнив роскошную кухню в «Ползучей звезде» и в «Атлантике», друзья отправились искать место для ночлега.
— Куда нас пустят, беспаспортных? — задумчиво сказал Степан.
— Зато с зеленью.
С долларами пускали везде.
Отель располагался на площади имени Проктора энд Гэмбла, в центре которой стоял памятник этому загадочному персонажу. Несколько этажей в здании занимали офисы. Поднимались к себе на этаж друзья в соседстве с целой толпой мужчин и женщин — они походили на манекены из витрин и самой природой были созданы для того, чтобы на них развешивали одежду и опробовали кремы и лосьоны. У всех в руках имелись папки или дипломаты.
Неожиданно девушка-«манекен», стоящая рядом со Степаном, отодвинулась от него и, брезгливо поморщив носик, требовательно осведомилась:
— А вы купили «Хэден Шолдерс»?
Так в былые времена вопрошали: «Ты записался добровольцем?»
— Ага, — рассеянно кивнул Степан.
И тут же заработал:
— Нет. Если бы вы купили шампунь «Хэден Шолдерс», у вас бы не было перхоти…
— Что?!
— А запах… Дезодорант «Собачий нюх» убьёт запах пота и обеспечит вам отличное настроение.
— Припадочная, — грустно отметил Степан.
На счастье дискуссия развития не получила. Двери лифта раздвинулись, девица замерла у них на секунду, а потом, закатив глаза, жалко пискнув, свалилась на руки красавчику-атлету, стоявшему на площадке.