— «Олд Спайс», — жарко произнесла она. — Это одеколон для настоящих мужчин. Я вся твоя.
— Духи «Импульс», — восторженно заголосил атлет, и выдернул из кадки цветок, другой рукой придерживая полуобморочную даму. — Я реагирую на «Импульс».
— Тоже припадочный, — сказал Степан, когда двери лифта закрылись.
Остальные «манекены» сохраняли каменные лица.
Друзья с каждым отелем забирались всё выше и выше. Их просторный трёхкомнатный люксовский номер находился на тридцатом этаже.
Они вышли на балкон. День был летний, ласково-солнечный, без жары, но и без холодных порывов. Бесконечный город уходил за горизонт и терялся в неведомых далях.
— Мегаполис, — сказал Лаврушин.
— Страна рекламы бескрайняя и не имеющая границ, — горько усмехнулся Степан.
В дверь номера по-хозяйски забарабанили.
— Кто там ещё? — недовольно произнёс Лаврушин.
Он открыл дверь. И увидел мужчину с угрожающе-требовательным лицом.
— Вы знаете, что за удовольствия надо платить? — осведомился он. Его рука выразительно тяжелела в кармане хрустящего белого халата.
— А? — Лаврушин невольно отступил, ожидая худшего. Внутри у него всё нервно подвело.
— Еда — это удовольствие, — прорычал гость. — После неё нарушается кислотно-щелочной баланс во рту. А это опасность кариеса.
Он молча уставился на Лаврушина, ожидая, что тот скажет в ответ.
— Ну? — вопросительно буркнул Лаврушин.
— Вам кажется, что от кариеса не убережёшься. Но, — мужчина залучился ослепительной улыбкой и выкинул из кармана руку, в которой сжимал пачку жвачки, — сегодня мы имеем «Орбит» с ксилитом.
— До свиданья, — из-за спины Лаврушина выступил Степан и захлопнул дверь.
Здесь они задержались аж на три дня. К «пианино» Лаврушин не прикасался. Денег на жизнь было выше крыши.
Вокруг царил сюр. Все аборигены были довольны — кто «вискасом», кто «тампаксом», кто «марсом» и «кока-колой». Они жили достаточно напряжённо — ни одной свободной минуты. Неутомимо кому-то что-то предлагали, что-то демонстрировали, что-то выкрикивали, в чём-то убеждали профессионально поставленными голосами. И при этом все белозубо улыбались. Это была страна улыбающихся дебилов, рай потребителей, людей, которым не нужно ничего, кроме шмоток, техники, косметики. И это были дисциплинированные люди. Они старательно владели «сони» и неутомимо чистили зубы рекламируемыми пастами, изводили французское мыло «Камель натюрель» тоннами и без устали вкладывали деньги в инвестиционные компании.
Время от времени Лаврушин тянулся к «пианино», но тут же, будто обжегшись отдёргивал руку:
— Не могу.
Свободного времени была тьма. Друзья путешествовали по городу. Заходили в магазинчики на Памперс-проезде и в офисы на проспекте имени Пятилетия банка Империал, смотрели, часто не веря своим глазам, на причудливую суматоху.
…Магазин электроники. Продавец вцепляется в покупателя.
— Купите «Тошибу»!
— Но на нём же ничего не видно.
— Правильно. Он работает без перерыва уже девять лет, и просто надо стереть пыль с экрана.
Соскребает толстенный слой пыли с ЖК-экрана, за которым скрывается чистое изображение.
— Беру, — кричит покупатель.
…В универмаге на Степана кидается женщина с криком:
— Вы покупаете стиральную машину «Бош»?!
— Нет, не покупаю, — пытается возразить Степан, но хватка у женщины не по-женски железная.
— Вы купите её! И каким порошком вы будете пользоваться?
— Зубным.
— Ах, нет. Только «Ариэль»…
— Мама! — восклицает рядом перепуганная девица, держа за рукав женщину. — Ты пользуешься этим моющим средством?!
— Да, дочка. А как может быть иначе?
— Но ведь «Фэри» требуется в два раза меньше!
— Правда? — поражённая мама застывает. — Но ведь так не бывает.
— Бывает, — расплывается в счастливой улыбке девица. — Даже я с этим средством стала экономной.
— Не верю!
— Давай поспорим на твою норковую шубу. Проведём эксперимент.
— Давай проведём эксперимент. Если это правда, шуба того стоит…
— Только в нашем магазине праздничные скидки на зимнюю одежду в сто двадцать процентов!..
В номере отеля тоже покоя не было. Сутра до вечера в дверь стучали, предлагали сотовую связь, компьютеры, мыло и прокладки.
Стук-стук. Две десятиклассницы на пороге — одна страшная как смертный грех, с бугрящимся лицом, другая — очень даже ничего. Та, которая ничего, восторженно орёт:
— У меня раньше были прыщи.
— Правда? — обречённо вздыхает Лаврушин.
— Да, здесь, здесь и — здесь, — неприлично оттягивает она вырез. — Но я мылась «Клеросилом». А она не мылась, — кивает на подругу.
— Заметно.
Они горланят хором:
— Ты не мойся больше мылом. Забавляйся «Клеросилом». Бай-бай, прыщики…
Пять минут спокойствия. Тук-тук. Лучащийся человеколюбием субъект извлекает из твидового пиджака пластмассовую бутылочку, отодвигает хозяев, целеустремлённо мчится в туалет и начинает чистить унитаз, приговаривая:
— Даже в чистом унитазе остаются бактерии. Только «Диди сэвэл» обеспечит настоящую чистоту. Если после него вы увидите там хоть одну бактерию, я слижу её языком.
Тук-тук:
— Новая зубная щётка с бензоприводом — и вашими зубами можно будет перекусывать сталь!
Тук-тук:
— Раньше мои волосы были безжизненными и ломкими. А теперь я мою их новым бальзамом-ополаскивателем «Проктер энд Гэмбл», и вы не вырвите их и трактором.
Не пускать их было невозможно. Они были настырны, как иеговисты-агитаторы, и взяли за правило — не отступать и не сдаваться. Да и отшивать их было просто опасно. Когда Степан заорал на одного посетителя, что ему не нужно такое дерьмо, как «Мулинэкс», тот, удивлённо вытаращившись, хлопнулся в обморок и пролежал в нём до приезда «скорой». Отказом или грубой репликой в отношении предлагаемого товара здесь можно было угробить. Поэтому приходилось выслушивать всё это. Голова болела, и иногда хотелось кого-нибудь пристрелить, но — мечты, мечты…
Впрочем, после всех прошлых переживаний друзья чувствовали себя здесь относительно комфортно. Хотя бы никто ни за кем не гнался, никого не резали, мертвецы и маньяки не тревожили ночной сон, гестаповцы и милиционеры не орали: «Цель заброски, явки?»
И всё было бы хорошо, если бы…
Они вышли на прогулку и неторопливо шли вдоль Липтон-стрит. Они с успехом отбились от десятого агитатора, предлагавшего средство против вшей, клопов и соседей.
— Смотри! — воскликнул Степан.
По Липтон-стрит неторопливо, проехал длинный чёрный лимузин. Он был похож на вышедшую на охоту боевую субмарину, которая нащупывала пеленг. Только пеленг был пока нечёткий. Иначе человек в чёрном плаще понял бы, что те, кого он искал — рядом. Рукой подать.
Машина притормозила, и у друзей, метнувшихся за киоск назеты «Аргументы и факты», упало сердце. Но машина, набирая скорость, двинулась вперёд и свернула на Нескафе-авеню — бывший проспект МММ.
— Я бы на вашем месте поспешил, — послышался сзади знакомый голос.
Он принадлежал человеку в синем плаще.
— Опять вы? — воскликнул Лаврушин, оборачиваясь и унимая дрожь.
— Вы наблюдательны, — усмехнулся человек.
— Куда спешить?
— Искать Большого Японца.
— Мы не нашли его в Караван-сити.
— Обстоятельства. Он должен был бежать. Враг силён. Он становится сильнее и сильнее.
— Какой враг? Что происходит?
— Холод сковывает всё большие пространства.
— Кто вы? Кто этот болван в чёрном со сворой шавок?
— Я бы не отзывался о нём так непочтительно. Часто выпущенное слово не вернёшь.
— Что он к нам привязался?
— На всё в мире есть причины. А для того, чтобы он тратил на вас время, причина должна быть серьёзная.
— Но кто он? — не отставал Лаврушин — для него человек в синем плаще был хоть какой-то надеждой разобраться в происходящем.
— Поймёте. Всё поймёте.
— А зачем мы нужны вам?
— И это вы поймёте.
— И если мы нужны вам, то почему вы просто не поможете? — встрял Степан.
— Мы помогаем. Путать следы вашим преследователям — это нелегко и опасно.
— А нам что теперь? — с отчаяньем в голосе вопрошал Лаврушин.
— Здесь становится опасно. И холодно. «Пианино». Только вы можете помочь себе.
— А когда…
— Всё. Хватит вопросов. Я и так сказал больше, чем должен.
Незнакомец взмахнул плащом, так что опять показалась рукоять меча, обернулся и размашистым шагом направился прочь. У друзей было чувство, будто их беспардонно надули.
Проснулся Лаврушин от утробного урчания.
— Что за чёрт, — он заворочался, с неохотой разлепил веки и увидел молодую японку, неистово пылесосящую номер.
Степан тоже открыл глаза и спросил, может, грубее, чем следовало:
— Что вам здесь надо?
— Пылесос «Филипс», — воскликнула японка, не обращая внимания на вопрос.
— Как вы сюда попали?
Японка по-восточному загадочно и многообещающе улыбнулась.
— Вы не смотрите, что он маленький, — сообщила она, продолжая пылесосить.
— Что вы делаете в нашем номере? — наконец возмутился и Лаврушин.
Японка улыбнулась ещё более загадочно.
— Маленький, маленький, а мощный, — заворковала она, и направила трубу пылесоса в сторону Лаврушина.
Одеяло слизнуло сразу — оно всосалось в трубу пылесоса, который жадно и противно чавкнул.
Лаврушин почувствовал, что его подхватывает воздушный поток. Уцепился за кровать мёртвой хваткой.
— Мощный, мощный. И страшный, — голос японки грубел, в нём появлялись жестяные нотки. И лицо гостьи заострялось, глаза наливались желтизной, кожа зеленела.
— А-а, — заорал Лаврушин.
И набалдашник на конце пылесосовой трубы оскалился острыми кривыми зубами, с которых капала густая слюна. Зубы лязгнули. Из-за них вывалился отвратный, покрытый пупырышками и язвами со спёкшейся кровью длинный, как галстук, язык.