Степан расширенными глазами смотрел на происходящее, не в силах пошевелиться. На него нашло противоестественное оцепенение, руки-ноги стали ватными, а голова гудела под стать пылесосу.
Из коридорчика выступила фигура.
Как не узнать это длинное чёрное пальто? Как не запомнить эти очки? Как забудешь этот котелок? И адскую псину у его ног тоже не забудешь!
— Убей их, Фрэдди, — равнодушно проскрежетал незнакомец в чёрном.
— Вам будет хорошо, — прорычала «японка», окончательно трансформировавшаяся в Фрэдди Крюгера. Щёлкнули пальцы-ножи, пылесос взвыл, становясь чем-то живым, скользким, тошновнотворно противным и жадным, как стая не кормленных целую зиму волков.
— Что за мир? Ничтожества возомнили себя способными менять положение вещей, — усмехнулся незнакомец в чёрном.
Стены комнаты бугрились, покрывались плесенью. С потолка по ним стекало что-то гнойное.
— И ничтожества удивляются, когда приходит расплата, — продолжил незнакомец.
Лаврушина потоком воздуха почти сорвало с кровати. Он держался за неё одной рукой, да и то пальцы уже соскальзывали. Перед ним была оскаленная пасть полуживого пылесоса. Пылесосовы зубы лязгнули около пятки, едва не оттяпав кусок.
Бух, бух, бух…
Лаврушин встряхнул головой. Подушка была мокрая от пота. Он лежал всё на той же постели. Но на нём было скомканное одеяло — то самое, которое пропало в чреве «Филипса». В дверь настойчиво колотили.
Степан тоже проснулся, глаза его были расширены.
— Фрэдди? — только и произнёс Лаврушин.
Степан молча кивнул.
Лаврушин оделся и пошёл открывать.
За дверью стоял мужчина со щёткой под мышкой и с охапкой продуктов. Он бесцеремонно шагнул в прихожую.
— Я сейчас всё покажу, — уведомил он, как само собой разумеющееся.
Бац — диетические яйца вдребезги, расплываются жёлто-белым содержимым на ковре. Буль — кетчуп на них, красный, острый. Сверху лучка и малинового сиропа. Ещё чуток маслица. Готово!
— Чудо щётка. Я на ваших глазах съем всё это, если она не уберёт дочиста, — заявил пришелец.
— Ты не представляешь, как мы тебя рады видеть, — воскликнул Степан.
— Ага, — обрадовался продавец и начал собирать чудо-щётку.
Он был занят своей работой. И не обращал внимания на постояльцев.
— Что делать, что делать? — бубнил Лаврушин.
— Теперь всё ясно. Крюгер и «чёрный» работают в одной связке.
— Факт.
— Кроме того, Крюгер скачет из измерения в измерение, как кузнечик. Теперь не поспишь, — вздохнул Степан, который любил хорошенько поспать — не меньше чем со вкусом почревоугодничать.
— Спать будем по очереди, — выдвинул идею Лаврушин.
— Они засекли наше местоположение. Не получилось с нами во сне, заявятся наяву, — Степан подошёл к окну, поглядел вниз. И застыл.
— Что ты там, тень покойного Ельцина увидел? — спросил Лаврушин.
— Посмотри!
Внизу перед входом в здание стоял на стоянке длинный лимузин. А к отелю шёл чёрный человек в сопровождении своей псины.
— Нашёл он нас, Лаврушин! Надо уматывать из измерения.
— Я не готов.
— Не вопрос. Значит, нас сожрут.
— Бежим из номера.
— Без толку! Они унюхали нас.
— Итак, господа, эта щётка… — зудил гость, не обращая внимания на кипящие вокруг страсти.
— Вот что, Рихтер наш ненаглядный. Бери свою штуковину и наяривай, — Степан сунул в руки Лаврушину «пианино».
Тот сел в кресло. Взял инструмент. Пальцы дрожали и не слушались.
— Ну же, — прикрикнул Степан, прислушиваясь к шуму в холле.
Лаврушин тронул одну клавишу. И в воздухе будто натянулась тонкая струна. Одно неосторожное движение — она удавкой захлестнёт горло присутствующих, бритвой рассечёт их.
Лаврушин отдёрнул палец.
Степан нервно тёр руки. Он присматривал тяжёлые предметы, которыми можно встретить гостей.
Не обращая внимания на посторонние страсти, хозяин щётки начал тереть ковёр, попутно уведомляя:
— А в разобранном виде чудо-щётка может служить для нарезки фруктов и приготовления коктейлей…
В холле послышалось, как раздвигаются двери лифта.
— Они здесь, — прошептал Степан.
— Не мешай, — отмахнулся Лаврушин.
Он тронул ещё одну клавишу. И послышался отдалённый гром, будто проснулась весенняя первая гроза.
— Давай, Лаврушин, давай.
— Я сейчас устрою тут такую катастрофу, если будешь под руку орать.
Степан прислонился ухом к входной двери. Услышал шаркающие шаги. Отскочил, когда на дверь надавили:
— Ну же, Лаврушин!
Ещё одна клавиша. Тут даже хозяин чудо-щётки очухался. Он удивлённо посмотрел на постояльцев и начал испуганно вжиматься в стеночку, понимая, что здесь сейчас что-то начнётся.
Ещё одна клавиша.
Ветер по комнате…
С треском вылетела дверь номера. Ввалилась собака. Огляделась. Прыгнула на Лаврушина.
И тот нажал сразу три клавиши…
— Успели, — только и прошептал он…
— Дон Хуан, подлый обманщик, как мог ты истоптать мою душу?!
— Хуанита! Я с детства любил одну тебя. Я страдал. Я не видел отклика в тебе. И моя чёрная душа озарилась адским пламенем злобного томления.
— Что сделала я тебе, о, притворщик?
— Я хочу овладеть тобой. Не только телом, но и чувствами. Я хочу, чтобы ты ползала у моих ног.
— Нет, нет, нет!
— Тогда ты никогда не узнаешь судьбу твоего отца.
— Так это ты, коварный, похитил его?
— И не узнаешь, кто была твоя мать.
— Ах, мне незачем жить.
Брык — дама грохнулась в обморок — прямо на охапку прелых листьев, рядом с которой весело журчал ручеёк.
Одетый в тёмное сухощавый, жилистый усатый негодяй лет тридцати зловеще захохотал и подхватил обмякшее тело.
— Я бы скормил тебя собакам, если бы не любил так пламенно, — воскликнул он.
Разговор был на испанском.
Взвалив тело на плечо, негодяй пошёл в лесную чащу.
— Э, брат, куда девушку поволок? — спросил Степан по-испански.
Тут он не выдержал. Невмешательству есть какие-то пределы. Память прошлой жизни взыграла. Вспомнил институтскую добровольную народную дружину. Засучил рукава. И приготовился въехать искусителю в ухо так, что тот не встанет. А в ухо Степан бить умел. Ладонь — что лапа медвежья.
— А? — обернулся к нему злодей. — О, Хуанита моя! Я мечтал об этом сладостном миге всю жизнь. И я не дам никому встать на пути к своей тёмной мечте.
Он вытащил из кармана револьвер и выстрелил.
Степан едва успел нырнуть за голый, с неопрятно свисающей корой ствол дерева. Полетели кусочки древесины, выбитые пулей.
— Ха-ха-ха, — гнусно засмеялся злодей, и скрылся в тропических зарослях.
Лаврушин потёр спину — он хорошо врезался ей о корягу, когда очутился в этом мире. Поднялся. Огляделся.
— Это ещё что за Муромские леса? — спросил он.
Вокруг был густой лес. Чуть в стороне шла узкая дорога, больше походившая на тропу, но со следами шин.
— Латинская Америка, — предположил Степан, вспоминая широкополую шляпу на злодее Хуане.
— Пошли по дороге. Куда-нибудь да придём.
И действительно пришли. До городка оказалось не так далёко.
Латиноамериканский городишко был занюхан, грязен. В нём были небольшие каменные домишки с покосившимися заборами или ветхие, из соплей и мусора слепленные строения. Рядом плескался океан. У пирса покачивались на волнах рыбацкие лодки. На песке лежали лодки. Поодаль торчали мачты из воды — это были затонувшие лодки.
На улицах было немало народу. Люди на самом деле походили на латиноамериканцев — ощущалась дикая смесь испанских, индейских, английских и ещё чёрте каких кровей. На пришельцев почти никто не обращал внимания, жители были слишком заняты улаживанием собственных проблем. Два загорелых рослых парня вцепились друг другу в шею и орали благим матом:
— Я думал, ты мой брат.
— А я думал, что ты мой брат.
— Ты обманщик.
— Нет, ты первым обманул меня…
На другой улице рядом со свалкой жирный смугляк в чёрном костюме — в такую жару! — орал на женщину:
— Отдавай деньги. Иначе я отправлю твою семью в долговую яму.
— Но…
— Ты будешь моя.
— Я вскрою себе вены!
— И твои дети пойдут просить милостыню!
Постоялый двор оказался грязным клоповником. Но ничего не оставалось, как снять там комнату. При постоялом дворе был бар — просторный сарай с изрезанной ножами стойкой и исписанной неприличными словами мебелью. За стойкой скучал полноватый, пожилой бармен.
— Сеньоры из города? — осведомился он.
— Из какого города? — вопросом на вопрос ответил Степан.
— Как из какого? Из Ла-Бананоса.
— Почти.
— Гринго?
— Ни в коем случае, — замахал руками Лаврушин, слышавший, что америкашек в Латинской Америке недолюбливают.
— У вас сильный акцент.
— Мы с юга.
— Ага.
Поболтав ещё для приличия чуток о погоде, бармен приступил к любимому занятию — сплетням.
— Хороший у нас городишко. Но кипят страсти. Ох, кипят. Кто бы мог подумать, что нашего священника Маркоса убьют из-за наследства прямо в церкви?
— Надо же, — покачал головой Лаврушин.
— И кто мог себе представить, что Марианна окажется дочерью Хосе.
По тону бармена не подлежало сомнению, что в любой точке планеты каждый обязан знать, кто такая Марианна и кто такой Маркос.
— Неужели?
— Ага. Но потом выяснилось, что Хосе вовсе не её отец.
— А кто?
— Он её старший брат.
— Ого.
— Но потом оказалось, что он вовсе не её, а Лилианы старший брат. И тогда Хосе с чистой совестью женился на Марианне.
— Ну да.
— И получил наследство, потому что оказалось, он старший сын старого дона Педрильо.
— Ух ты.
— И теперь у них полно песо. И они открыли приют для бездомных деток, которые не знают своих родителей.
— Как мило. А кто такая Хуанита? — спросил Степан.
— О, она отказала жестокому Хуану. А он способен на всё, мерзавец.
— Не убьёт её, часом? — забеспокоился Лаврушин.