— Вряд ли. Он всё больше пугает.
— М-да.
— Вот, опять её повёз куда-то.
В окне было видно, как запыхавшийся Хуан с трудом грузит бесчувственное тело Хуаниты в салон машины. Похоже, из леса он тащил её на себе.
— Почему никто не вступится? — удивился Степан,
— У нас нет закона. Весь город в руках негодяя Хуана.
— Понятно.
— Сеньоры что будут пить?
— Нет. Поесть. Кофе.
Бармен принёс заказ. И включил телевизор.
— Новости из Америки, — со скоростью пулемёта барабанил диктор. — Санта-Барбара. По непроверенным, но и не опровергнутым сообщениям мультимиллиардер Сиси Кэпвел решил отдать своё огромное состояние бездомным, а сам намеревается уйти в монастырь кармелиток. Иден Кэпвел подала на развод с Крузом Костильо, обвинив его в противоестественных сексуальных наклонностях…
— Вы не слышали о таком Большом Японце? — решил попытать счастья Степан.
— Плантатор? — спросил бармен.
— Нет. Волшебник.
— Не слышал. Насчёт колдунов — это к старой донне Люсии. Она готовит такие приворотные снадобья — до гробовой доски хватает.
— Ну что, заглянем к ней? — посмотрел на Лаврушина Степан.
— А чем чёрт не шутит.
Особых надежд на успех они не испытывали, но за что-то надо было браться. И, разделавшись с кофе, оказавшимся неожиданно вкусным, и сыром с хлебом, они отправились на поиски.
Донна Люсия жила на самой окраине города — рядом со свалкой. Домишко был ветх, из гнилых досок, которые того и гляди обвалятся.
Степан постучался и крикнул:
— Можно?
— Заходи, — проскрипели несмазанные шестерёнки ржавого голоса.
Внутри было достаточно просторно. В углу валялся ворох тряпья, скорее всего, заменяя постель. В центре комнаты стоял стол, на нём лежал залапанный грязными руками магический шар. С полотка свисали сухие растения, летучие мыши и мясные ошмётки. В банках на идущих вдоль всех стен полках были колдовские снадобья, в которых мышиное дерьмо было самым приятным компонентом.
— О, чужаки, — окинув взором гостей захохотала — так же несмазанно скрипуче, донна Люсия — сухая и морщинистая, как растрескавшееся дерево, старуха с умными и проницательными глазами. Она сидела на ковре у стола на низких ножках. Перед ней пылал примус, на котором была миска с пахнущим навозом отваром. Она перемешивала отвар массивной серебряной ложкой. — Не из наших земель.
— Не из ваших, — согласился Лаврушин.
— И не из нашего измерения, похоже.
Немая сцена…
Когда неожиданности сыпятся на голову, как зерно из комбайна, то даёшь себе зарок — ничему не удивляться. Но тут же тебя огорашивают так, что ты стоишь и ловишь ртом воздух.
Когда к Лаврушину вернулся дар речи, он выдавил:
— В смысле — не из вашего измерения?
— Да вы садитесь, сеньоры.
Лаврушин примостился на табурете, с которого смахнул мусор. Степан устроился на лавке. Он морщился, ловя запах варева.
— К старой Люсии пришли. И правильно, сеньоры. Зельица приворотного не надо?
— Нет, — замахал руками Лаврушин.
— А зря. Хорошее зелье. Чем ухаживать за дамой, подсыпал зельица — и она у тебя в кармане. Но если отравить кого — это не по моей части.
— Нам надо кое-что узнать.
— И чего узнать?
— Большой Японец.
— Большой Японец, Большой Японец, — забормотала старуха, продолжая вертеть ложкой в отваре. — Большой Японец. Тьфу, вспомнила.
— Знаете?!
— Слыхала. В Ла-Бананосе он.
— А где именно?
— Ох, не знаю… Вам, конечно, тут всё незнакомо. Вы же из другого измерения.
— Да с чего вы взяли?
— А то не видно? Эх, добрая моя душа. Люблю людям помогать. Направлю-ка вас к моему амиго — дону Рубакису. Я ему так одну богачку приворожила, всю жизнь вместе прожили. Как голубки, — слеза покатилась по её щеке.
— Если не затруднит. В долгу не останемся.
— Вижу в вас честных сеньоров… А как там в пространствах насчёт мобилизации? Ничего не слышно?
— Чего?
— Мобилизации… Я-то стара стала. Да и не нравится мне всё это. Не по моей части.
— А кто мобилизует?
— Вы ничего не знаете? Везёт… Записывай адресок-то.
В ворохе бумаг и счетов в углу удалось найти золотой «Паркер». Степан записал адрес. Лаврушин положил на столик со снадобьями сто долларов.
— Большие деньги, — покачала головой донна Люсия.
— А, — махнул рукой Лаврушин.
— Очень большие деньги.
Купюра исчезла в тряпках.
— Автобус до Ла-Бананоса завтра в семь утра, — сообщила напоследок старуха.
Ночь друзья провели беспокойную. Спали по очереди, ожидая, что опять заявится Фредди со своим дурным юмором. Каждый бодрствующий в напряжении смотрел на друга, пытаясь не проморгать признаков начала стычки в загадочных глубинах сна со злобным властелином сновидений. Но, похоже, Крюгер потерял след…
— От донны Люсии? — спросил дон Рубакис — тучный мужчина с пышными усами, по большей части лысый, а где не лысый — там седой. Растительность будто перекочевала с его головы на руки и грудь. Он был в белом костюме и с револьвером за поясом.
— От неё, — кивнул Лаврушин, ожидая, что их сейчас выкинут вон.
— Ах, донна Люсия, — взор дона Рубакиса затуманился воспоминаниями. — Ах, молодость… Как же, как же. Я обязан ей всем. Где вы остановились?
— Пока нигде. Найдём тихий отель, — сказал Степан.
— Ни в коем случае! У меня большой дом. У меня большая семья. У меня много гостей. Ещё двое не помешают.
— Вы любезны.
— Нет, это вы любезны, что согласились быть моими гостями.
— Но наша любезность ни в какое сравнение не идёт с вашей, — решил поупражняться в политесе Степан.
— Что же, — согласился дон Рубакис. — Наверное, так и есть.
После того, как друзья расположились в гостевой комнате, их снова пригласили к хозяину дома в просторную залу с камином.
— Вы что-то говорили о своих делах? — рассеянно осведомился он, теребя золотую с бриллиантом заколку пальцем, сдавленным массивным рубиновым кольцом.
— Вы ничего не слышали о Большой Японце? — спросил Лаврушин.
— Нет.
— Он же Змеевед. Он же Великий Чак.
— Не слышал, — Дон Рубакис указал на стаканчики с виски. — Угощайтесь.
— Он очень нужен нам, — жалостливо произнёс Лаврушин.
— Ну что же. Если он в городе, мы найдём его…
Они выпили с хозяином дома. Тот занял у них каких-то полтора часа разговорами о своих домашних делах, который были куда запутаннее, чем все тайны мадридского двора за все столетия его существования.
Так началась жизнь друзей в доме дона Рубакиса.
Дом действительно был большой, трёхэтажный, с бесчисленными комнатами и походил на проходной двор. По нему всё время слонялись какие-то люди, от которых начинало рябить в глазах. Среди них были молодые и не очень. Были типы с внешностью героев-любовников, коварных искусителей и простецкие наивные парни с голубыми глупыми очами. Были толстые матроны и нежные юные создания, напоминающие несорванный цветок. В общем, много кто был. И все без устали, без продыха, без остановки выясняли отношения. И интриговали.
Лаврушину и Степану отвели комнату на втором этаже, из неё двери выходили на балкончик, а оттуда открывался вид на огромную гостиную с диваном, несколькими креслами и бесчисленными кадками с различными растениями. Эта гостиная была вечным Ватерлоо — полем нескончаемой битвы. А белый мягкий диван был бруствером, на нём кипели жестокие схватки, разгорались безумные страсти.
Стены были тонкие, и всё происходящее было слышно прекрасно — достаточно было выглянуть через прозрачную дверь, чтобы стать свидетелем происходящего внизу. Так что друзья были вынуждены выслушивать всё!
Через некоторое время они начали ориентироваться в местных интригах.
Итак, любимая тема разборок — кто чей отец. Все обитатели дома были помешаны на этом вопросе. Кто их настоящие отцы — этого не знал почти никто из обитателей. То ли такой бардак царил тут, то ли действительно собрались исключительно сиротствующие при живых папашах бедолаги.
В гостиной — молодой сеньор и сеньорита лет сорока.
— Если ты дашь мне сто тысяч долларов, я скажу, кто твой отец? — нагло ухмыляется сеньорита.
— Как смеешь ты, подлая?
— Смею. Я сделаю всё ради денег…
В гостиной мальчишка лет двенадцати с пожилым мужчиной, похожим на крёстного отца итальянской мафии и одновременно на старого развратника. Смахивая слезу «мафиози» извещает:
— Педро, я знал твою мать.
— Ты мой отец?
— Нет, я не твой отец.
— А кто мой отец?
— Твой отец умер, когда тебе было три дня. Он был бродягой.
— Ты лжёшь. Я не вынесу этого!
— Мужайся…
Второй вечный вопрос и камень преткновения, помассивнее стоунхенжевского мегалита — кто чья мать. В гостиной тот же «крёстный отец» — на этот раз с молодым человеком, с которого недавно требовали сто тысяч.
— Она моя мать, — орёт молодой человек, бия себя ладонью в грудь, по щекам катятся слёзы.
— Нет. Она тебе чужая женщина.
— Я застрелюсь?
— Ха-ха-ха. А я получу всё наследство.
— Я тогда застрелю тебя.
— Ха-ха-ха. И отправишься в руки палача за убийство. Я всё продумал…
Третий блок проблем — ревность и измены.
Две дамы.
— Подлая разлучница, ты не хотела нашего счастья с Леонсио!
— Да, я не хотела твоего счастья с Леонсио!
— Но почему?
— Потому что твой отец обесчестил мою бабушку!
— Ах.
— На моей груди змеёй взросла месть. И вот я нашла для неё повод.
— Ах…
Четвёртое — делёж наследства. Делили имущество какого-то дедушки, лежавшего на третьем этаже под капельницей. Все не могли дождаться, когда он отдаст концы. Ждали, правда, куда с меньшим напряжением, когда отдаст концы и хозяин дома дон Рубакис, но тот пока выглядел здоровым, так что эта тема была не так актуальна.
Те же две женщины в гостиной. Одна истошно орёт: