Из пустоты возникли две фигуры в длинных плащах. Они выступили вперёд и заслонили Степана и Лаврушина если не каменной стеной, то близко к этому.
— Ух ты, Шварнигер, — изумлённо прошептал Лаврушин.
— Я Конан, — гордо произнёс по-английски здоровенный битюг, ударив себя по груди кулаком, как кузнечным молотом. — Киммериец, — он отбросил плащ и заиграл бицепсами. Его мускулатура впечатляла.
Плечом к плечу с ним стоял незнакомец в синем плаще.
— Вы опять переходите мне дорогу, — в скрипучем голосе «чёрного» прорвалось нервное недовольство.
— Твои дороги слишком кривы, Чернокнижник, — крикнул человек в синем плаще.
— Ты ошибся, что встал у меня на пути, Дункан.
— К чему нам посредники, Чернокнижник? Мы сами можем разобраться.
— Зачем? А на что мне тогда верные слуги?
Теперь Лаврушину хоть что-то стало понятно. Он хотя бы знал, что охотится за ними какой-то Чернокнижник — это то ли подпольная кликуха, то ли намёк на профессию. А человека в синем плаще зовут Дункан.
Киммериец обнажил огромный меч, он держал его двумя руками. Мускулы его взбугрились — один их вид должен был отбить у желающих стремление подраться с их владельцем. Дункан распахнул плащ и тоже извлёк меч — правда сильно уступающий по размеру орудию своего напарника.
— Разорвите их в клочья! — выбросил руку вперёд Чернокнижник. — Они сами пришли в западню!
Ухнул обрез двустволки, в бетон впились пули. Дункан выхватил гранату и бросил в самую гущу мотоциклистов. Граната не взорвалась, а вспыхнула. Пополз вязкий чёрный дым.
— Убейте!
Мотоциклисты рванули вперёд, размахивая цепями и увесистыми металлическими прутьями.
Помешкав, за ними осторожно двинулись собаки.
И всё смешалось. Началась такая куча мала! Всем кучам куча!
Конан с победным криком врубился в мотоциклы, как во вражескую конницу. Каждый удар его страшного меча достигал цели — лезвие с лёгкостью разбивало рамы и бензобаки, рубило живую плоть. Дункан действовал не настолько мощно, но тоже достаточно эффективно. Несколько раз хлопали выстрелы, но пули находили не те цели.
— Уходите, — крикнул Дункан. Он был занят тем, что не давал бандитам достать беззащитных друзей.
Отморозки на мотоциклах всё пёрли и пёрли вперёд. У них замкнуло. Они не могли поверить в то, что их, отборное отребье, хозяев больших дорог и скоростных трасс, крошат в капусту двое каких-то психов с мечами.
— Уходите! Быстрее! — отчаянно повторил Дункан.
Но уходить было некуда.
— Прыгайте в иномир!
Лаврушин сжимал «пианино», но ничего не мог.
Атака мотоциклистов захлебнулась. Уцелевшие машины с рёвом отхлынули.
И тогда за дело принялись чёрные собаки.
— Конана не взять ни одной адской твари! — победно крикнул киммериец. — Сюда, шавки! И ты, Чернокнижник!
Собаки ринулись вперёд. Они двигались прыжками, будто не касаясь лапами земли. От них исходил холод — такой, что руки немели. И тут пошла свара, перед которой драка с рокерами — лёгкая разминка.
— Ну уходите же! — простонал Дункан, взмахивая мечом и уклоняясь от страшных челюстей. — Цитадель!
Лаврушин пробежал пальцами по клавишам. Извлёк из «пианино» тянучую тоскливую мелодию.
И драка рассыпалась. Замерла в промежутке ошарашивающего безвременья. И собаки, и рыцари застыли. Над переулком повисла тишина.
А потом закружился вихрь. Воронка засосала друзей.
Когда мимо проносились разноцветными искрящимися или дымными полосами чужие пространства, Лаврушина обожгла мысль — он взял один фальшивый аккорд!
— Перенеслись, — с облегчением произнёс Степан.
— Только куда, — ощущение, будто совершена ошибка, у Лаврушина крепло. Он хорошо помнил, что увидел перед тем, как отдаться на волю межпространственного смерча. А видел он торжествующе смеющегося врага.
Фальшивый аккорд. Какую подлость он преподнёс? В какие дали занёс?
Вокруг простирался лес. Неухоженный, с могучими разлапистыми деревьями, глухой. Зелёный купол листьев почти закрывал низкое серое небо. Сумеречно — дело или двигалось к ночи, или к утру.
— Неуютно здесь, — поёжился Степан.
— Взгляд. Ты не ощущаешь чей-то взгляд?
— Ещё не хватало!
— За нами будто кто-то наблюдает.
— Брось, Лаврушин. И без твоих завываний тоскливо.
— Давай быстрей выбираться отсюда.
Они двинулись в пути, перепрыгивая через коряги и раздвигая кусты.
У Лаврушина действительно было ощущение, что кто-то буравит их злобным взором. Всё вокруг казалось враждебным. И узловатые деревья выглядели хищными. Они будто давно ждали людей.
Оказалось, что дело двигалось к ночи. Тьма быстро сгущалась. И росло ощущение чужого присутствия.
— Тебе не кажется, что ветви шевелятся? И не от ветра, — остановившись, перевёл дух Степан.
— Кажется.
Действительно, ветки ходили как живые, а кусты чересчур настырно цеплялись за брюки. Колючки впивались когтями.
— Но этого не может быть!
— Ещё мне кажется, что они хотят ухватить нас.
— Деревья никого не хватают! — воскликнул Степан, будто надеясь, что Лаврушин подтвердит эту ещё недавно незыблемую аксиому.
— Мы не знаем, что это за деревья. И что это за лес. Мы ничего не знаем.
Откуда-то издалека донёсся протяжный полувой, полупесня, от чего по коже побежали мурашки. С другой стороны леса откликнулись таким же криком. Их поддержал третий голос.
— Чертовщина!
— Степан, если мы до ночи не выберемся, нам конец.
Им везло. Через несколько минут они выбрались на утоптанную тропинку. Потом — на петляющую просёлочную дорогу. Когда они оттуда выходили на мощёную дорогу, из чащи вновь послышался отдалённый вой. На этот раз в нём сквозило разочарование.
— Дорога хоженая, — удовлетворением отметил Степан.
— И езженая. Вон следы от коляски или телеги.
— Слышишь? — Степан поднял ладонь.
Донёсся отдалённый топот копыт. Он приближался. Из-за поворота показался всадник.
— Батюшки святы, — прошептал Лаврушин.
Чёрный огромный конь с золотой гривой копытом высек из камня на дороге искру. Всадник в развевающемся чёрном, с серебряным подбоем плаще, в доспехах и в высоком шлеме, закрывавшем верхнюю половину лица, возносился незыблемой громадой в седле.
— Расступись! — прокаркал он на несколько странном, но почти английском языке.
Друзья едва успели отскочить, чтобы не попасть под копыта. Всадник скрылся за поворотом.
— Вот болван, — в сердцах воскликнул Степан.
Постепенно лес редел, — это говорило о том, что чаща заканчивается, приближаются обжитые места. А обжитые места — это как раз то, что нужно одиноким путникам. Потому как окружающий мир быстро погружался во тьму.
— Хоть бы какое жильё человеческое, — вздохнул Степан.
— Видишь, огни…
Вскоре дорога упала в овраг, а затем взобралась на холм. Друзья ткнулись в ворота, на которых тускло и сиротливо горела масляная лампа. Она освещала болтающуюся под порывами ветра, прикреплённую к шесту вывеску с перекрещенными вилкой и мечом. Надпись гласила — «Таверна у Сухой Речки».
— Как думаешь, нас здесь ждут? — осведомился Лаврушин.
— Сами скажут, — Степан заколотил металлическим кольцом по воротам.
— Кого несёт в неурочный час? — послышался из-за ворот утробный рык.
— Мы путники, — крикнул Степан.
— Все вы тут путники.
— Из леса.
Там секунду думали. Потом калитка в воротах со скрипом отворилась. За ней был звероподобный, с длинными руками, в рубахе до колен, грубых холщовых штанах и ботфортах чудовищный урод. Его верхняя губа заворачивалась, обнажая острые клыки. Глаза как щёлочки, а носа вообще почти не было, если, конечно, не счесть за нос крошечную бугристую загогулину. Плечо его оттягивала огромная, под стать двухметровому росту хозяина, сучковатая дубина.
— Из леса с добром не ходят, — сказал привратник. — Покажь деньги.
Лаврушин вытащил мелочь, которую им давали на сдачу в Ла-Бананосе и в Москве.
— Ага, — глаза у привратника алчно загорелись. Он с нарочитым дружелюбием нараспев заголосил: — Проходи, путник. Ешь-пей, меди не жалей.
За забором простирался обширный, освещённый факелами двор. Земля на нём была облагорожена коровьими и лошадиными лепёшками. Сами лошади фыркали в стойлах и у коновязи. Среди них можно было разглядеть двух огромных, чёрных золотогривых коней, и несколько совершенно никчёмных жалких кляч, едва таскающих по свету свои костлявые тела.
На пороге просторного помещения с низким потолком, поддерживавшимся широкими закопчёнными балками, друзья застыли, не в силах поверить, что всё это с ними на самом деле. В углу в камине потрескивал вполне мирно и по-домашнему огонь. И на многочисленных лавках за столиками вполне по-домашнему расположились такие субъекты! Босх бы сдох от зависти и порвал бы в отчаянии все свои полотна, доведись ему взглянуть на это сборище хоть краем глаза.
— А ты уверен, что в лесу нам бы хуже было? — прошептал Степан.
— Теперь не знаю, — Лаврушин передёрнул плечами.
К ним подскочил горбун ростом чуть больше среднестатистического карлика. Нос его болтался где-то на нижней губе, притом существовал он сам по себе, не особенно считаясь с хозяином. В руках горбун сжимал два кувшина с резко пахнущим содержимым.
— Проходите, гости незванные, чтоб вас разорвало и треснуло.
— Спасибо, — Лаврушин нерешительно шагнул вперёд. Вздохнув, направился к столу в углу.
— Сегодня будет хороший ужин!
Уже позже друзья поняли, какая двусмысленность скрывалась в этих словах горбуна…
— Жрать будете? — осведомился горбун, когда друзья уселись за столик.
— Будем, — кивнул Степан.
— Мясца? — причмокнул горбун с таким вожделением, что мяса сразу расхотелось.
— А попроще?
— Жареные овощи ещё жрут. Но редко.
— Годится.
Горбун, презрительно скривившись, издал какое-то нечленораздельное восклицание, которое с трудом могло сойти за согласие, и поковылял прочь. При этом он с чувством сплюнул на пол.