— Большой Японец! — поразился Чернокнижник.
— Ваша правда, — Большой Японец метрового роста, сложив лодочкой ладони на груди, вежливо поклонился.
Сюрпризы-сюрпризы. «Ни часа без сюрпризов» — такой лозунг начертал бы Лаврушин на своём фамильном гербе.
Лицо Чернокнижника на миг изменилось. По нему волной прошла судорога. А потом появилась неуверенность. Но она быстро сменилась торжеством.
— Я тебя не звал, Великий Чак. Ты сам пришёл. Ты сам выбрал погибель. Ты — в ловушке!
— Ваша правда, — ещё раз поклонился Большой Японец.
— Как ты посмел прийти сюда, в запретный для Солнечных Воинов мир? — спросил Чернокнижник. И опять засмеялся. Смеялся победно.
— Очень-очень хотелось.
— Тебе хотелось погибнуть? Ну что ж, Верхние Хозяева Больших Льдов любят души самоубийц!
— Очень хотелось их спасти, — Большой Японец поклонился в сторону Степана и Лаврушина.
— Ты глупее, чем я думал. Их нельзя спасти. Они мои. Моё воинство за порогом готово разорвать их на куски!
— Музыкант. Сам себя спасёт, — продолжая кланяться, заверил Большой Японец.
— Какой это Музыкант? Крыса! Жалкий неудачник! Поздно, — Чернокнижник сделал жест, и послышался скрежещущий вой из десятка тысяч нечеловеческих глоток за стенами замка. — На приступ, мои слуги! На приступ, тёмная рать!
Дракула шагнул к стене и снял висящий рядом на гобелене двуручный меч.
— Так дрался я против полчищ сарацинов! — крикнул граф с отчаянной радостью воина, дождавшегося горячего дельца. Он взмахнул мечом, со свистом рассекая воздух, и устремился на Чернокнижника.
В руке чёрного колдуна возник амулет в форме семиконечной звезды, вспыхнувший ярким пламенем. И противники сошлись в ожесточённой схватке. В их лице в бою сошлись огромные силы, наполняемые из единого источника, название которому — Тьма.
А рвы замка уже волной цунами пересекала нечисть. Мерзкие, жаждущие разрушения создания карабкалась по стенам, сметая защитников — призрачных воинов и солдат из плоти и крови. Рыкали пушки, лязгал металл, скрежетали когти. И витал надо всем этим дикий визг боли, ужаса, торжества — он без труда пробивал толстые стены.
Дракула и Чернокнижник закружились в странном танце, их начал окутывать светящийся белый кокон.
— Давно-давно они хотели драться, — пояснил Большой Японец, на лице которого не было и намёка на беспокойство. — И дерутся наконец.
В окна грудью бились огромные чернильно-чёрные птицы, заслонявшие звёзды и разрубающие крыльями большой серебряный диск полной Луны. Их клювы долбили по крепкому стеклу, от чего по нему начала расползаться паутина трещин.
— Я вас отсюда не возьму, — сообщил Большой Китаец. — Силы нет.
— Мы погибнем! — воскликнул Лаврушин.
Этот крик души слишком часто вырывался у него последние дни.
— Сила есть, — японец не уставал кланяться. — Не у меня. У тебя. Ты имеешь инструмент. Ты прошёл испытания. Ты играй.
— Нет! Я не умею!
— Иначе умрём. Плохо умрём. Мне без вас тоже не уйти. Я в ловушке. Это холодный мир.
— Холодный мир?
— Воин солнца не должен сюда лезть. Кто влез — не уйдёт. Совсем не уйдёт.
— Почему?
— Холодный мир хранят семьсот ифритов и восемнадцать чёрных птиц Тота. Они пропускают сюда всех, но не выпускают никого. Только Музыкант может открыть здесь ворота.
Стекло треснуло. Осыпалось. И в зал ворвался поток чёрных птиц.
Они закружились — осознанно, слаженно, едино. Казалось, будто под сводчатым потолком ворочается мельничное колесо. И оно спускалось всё ниже.
Защитники замка не выдержали напора нескончаемых полчищ. Враги преодолели силы заклятий и сталь мечей защитников. Нечисть с рёвом и визгом перевалила стены, хлынула во дворы, покатилась по коридору, погибая сотнями, но в порыве злобы останавливаясь лишь для того, чтобы рвать когтями и зубами трупы — неважно, своих или чужих.
И вот тяжёлые топоры уже впиваются в толстые, окованные медью и железом двери обеденного зала!
Первый натиск двери выдержали. Но напор не ослабевал. По ним колотили с нечеловеческой силой. И вот уже топор пробил в дереве первую дырку. Теперь оставалось недолго ждать, пока дыери разлетятся в щепки, и завоеватели ворвутся сюда.
Птичье колесо продолжало снижаться. Оно теперь было над головами, так что приходилось пригибаться. Хлопанье крыльев оглушало. Птиц было несметное количество. Ещё немного, и это страшное колесо обоймёт людей. И тогда…
— Изыдите, крылатые и клювастые! — закричал Большой Японец.
Он вскинул руки. И круг стал терять устойчивость. Теперь птицы двигались не так слаженно.
— Из тьмы пришли, во тьму уйдёте! — изрёк Большой Японец торжествующе.
Круг начал подниматься.
Но ненадолго.
— Я не сдержу его долго, — сдавленно произнёс Большой Японец, когда птицы снова начали снижаться.
— Что делать? — на грани истерики крикнул Лаврушин.
— Играй! — приказал Большой Японец.
— Я не могу!
— Можешь играть! Играй, играй.
Лаврушин провёл пальцами по клавишам. Нажал на одну, опасаясь, что мир разлетится.
Но «пианино» молчало.
Он нажал на клавишу ещё раз.
Снова молчание.
— Испортилась! — воскликнул Лаврушин.
— Играй, — Большой Японец стоял, подняв руки, и был напряжён, как атлант, держащий небо. Он пока ещё сдерживал птиц.
Брешь в двери стала больше. В неё просунулась волосатая лапа, по размерам больше походящая на слоновью ногу, и зашарила в поисках засова.
Лаврушин снова нажал на клавишу.
— Ничего!
— Из тишины рождается всё! — крикнул Большой Японец. — «Пианино» слушает тебя. Давай!
Он не выдержал, рухнул на колени, согнулся, и круг начал опускаться всё быстрее. Волосы ерошил воздух от хлопающих крыльев.
Степан вскрикнул. Когти птицы проехались по его щеке и легко вспороли кожу.
Лаврушин нажал на клавишу.
Дверь вылетела. Орда неописуемых уродов ворвалась в зал. Они торжествующе и алчно взревели.
Лаврушин вдруг уверенно пробежал по клавишам.
И зазвучал хрустальный, чистый звук.
Лаврушину наступил ещё в детстве медведь на ухо. Он умел немножко брать три аккорда на гитаре и петь неуверенным голосом туристские песни, но только те, которые не требовали даже минимума слуха.
Но сейчас в нём жила прекрасная музыка. Она истекала из глубин его души, она проходила через пальцы и входила в «пианино», которое выпускало её наружу.
И вместе с этой варварской мелодией проникали в мир силы, вспарывавшие время и пространство, буравящие перегородки между Вселенными.
Чернокнижник был уверен, что попавший в Мир Холода не вырвется никогда. Прав ли он?
Кокон вокруг Чернокнижника и Дракулы распался. Граф согнулся, опершись о меч. Чернокнижник стоял, раскачиваясь и подвывая, как зверь. Он был обессилен.
— А-а-а! — злобно взвыл он, услышав музыку иных миров.
И твари, его слуги, взвыли, как от боли.
И распался птичий круг.
В центре зала возник провал, переливающийся радугой.
— Туда, — приказал Лаврушин.
В этом провале была тьма, в которой копошились ужасы. Там ждали беглецов чудовищные адские создания. Туда не было пути.
Но и назад пути тоже не было. Лаврушин толкнул туда Степана, и он пропал в провале. За ним последовал Большой Японец. Последним уходил сам Музыкант.
Лаврушин летел в бесконечный туннель. Вокруг творилось что-то невероятное. Дикое. И ни с чем не сравнимое. Здесь властвовали порождения самых безумных кошмаров, терзавших человечество. Здесь жила кристально чистая злоба и ненависть. Здесь было собрано всё самое отвратительное и мерзкое, что создала Вселенная. Здесь жила болезненная, мерзкая, сужая воля, разщбитая на вожделение, старсть, похоть и жажду крови миллионов существ.
Чудовищные нетопыри, штурмовавшие замок, были просто мультипликационными добрыми игрушками по сравнению с кошмарами, жившими здесь.
Но вот прорезал слух визг демонов, упускающих предназначенную им добычу. И забил по ушам клёкот птиц. Пламень стерегущих ифритов не смог прожечь беглецов. Крылья чёрных птиц Тота не могли вышибить дух у тех, кто защищён вечной Музыкой Света.
— Помните! Цитадель, — донёсся улетающий вдаль голос Большого Японца…
Лаврушина ощутил, что лежит на камнях, солнце греет жаркое летнее солнце. Послышался стук копыт и грохот деревянных колёс о брусчатку. Его окатило водой из-под колёс.
Лаврушин приподнялся и увидел, как мимо промчалась пролётка.
— Где мы? — Степан огляделся, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.
— Леший его разберёт, — только и оставалось сказать Лаврушину.
Часть пятаяМузыкант играет как умеет
Лаврушин походил на узника концлагеря, дорвавшегося до склада с колбасой. Он никак не мог насытится. Он наслаждался своим искусством. Его пальцы так и тянулись к инструменту, которым он, наконец, овладел. Музыка Космоса проходила через него и выплёскивалась во Вселенную через «пианино». И каждая мелодия открывала дверь в новый мир.
В каждом мире друзья проводили от нескольких минут до нескольких часов. У них была другая цель.
Торжественная, немножко мрачная, жутковатая музыка. И вот путешественники в деревянной Москве. Видны стены Кремля, практически не меняющегося под напором времени. Под ними толпится разношёрстный люд — увечные, убогие, стрельцы. Изо рта у всех пар — не май месяц, снежок уже сыпет. И вот появляется карета, окружённая конниками. По толпе проносится шёпот:
— Поехал Антихрист!
— Царевна Софья — та хоть русская.
— Бороды всем сбрил. Точно — супротив Господа пошёл. С немчурой связался.
— Верно говорят — немец — то не человек, а чёрт.
— Вон, к Лефорту, поехал. Фу, глаза бы мои не глядели.
— Да тише ты. Давно батогов не пробовал!..
Тоскливый глубокий аккорд — и вот друзья в другом, мрачном и сыром городе.
Жёлтые петербургские дома. Спешит куда-то молодой человек, вид у него встревоженный, болезненный. Заметно, что он на грани безумия. Под пальто — топор. Родион Раскольников собственной персоной…