Но громадный флагман остался в строю. Он застыл перед главной, серой, старинной стеной замка. Его бушприт взламывал самые древние и прочные заклятия. На капитанском мостике девяностопушечного фрегата возвышался обтянутый лохмотьями кожи скелет в истлевшем капитанском мундире и треуголке. Вместо глазниц в черепе сияли драгоценные камни, в которых плескалась тёмная квазижизнь. Призрачный капитан выкрикивал страшные заклинания, нос корабля уставился в стену.
Рядом долбили по стене тяжёлые стенобитные орудия.
И вот поползла по старому камню первая трещина. Откололся первый кусок.
Голос капитана становился всё более торжествующим. Проклятия и заклинания сотрясали эфир вокруг него, зыбкость и неустойчивость поражали предметы.
А трещины ползли ядовитыми змеями. Они пожирали стену. И стена предательски сыпалась.
Из плазмопробойника шестиногой бронемашины ванхватов вырвался шар, врезался в стену, рассыпался искрами. Поднялись клубы пыли. Дым рассеялся. И донёсся вопль ликования.
В стене замка зиял пролом!
Через пролом, по головам друг друга, круша врагов и друзей, рванула нечисть. А за ней шли воины-люди — если в них что-то осталось от людей. Тараторили «Шмайсеры», звенели тетивы арбалетов, стучали мечи.
Враг проник за замковую стену.
Каждый воин солнца стоил много, но враг был очень бесчисленен. Он продавливал, сминал боевые порядки. Он грязной жижей растекался по улочкам. И вот он уже бьётся перед дверями Старого Замка.
На большой площади не было свободного места. Все друг друга били, рвали зубами, рубили, стреляли. Схватка перекинулась на широкие гранитные ступени с мраморными античными статуями.
Илья Муромец, Конан и Горец бились втроём, плечом к плечу. От их доспехов отскакивали пули и лезвия. Их оружие крушило всё вокруг, и казалось — нет ему преград. Но вот Конан упал на колено, и какая-то мелкая волосатая тварь вцепилась ему в плечо острыми зубами. Вот Горец дрогнул, и вражеский меч задел его ногу. Вот Муромец оступился, и тут же на нём повисло с десяток злобных чешуйчатых чудищ, но он встал, подняв громадный вес, и одним движением расшвырял их.
Защитники, как бы отчаянны не были, редели. И вот по дверям главной башни замка ударили поочерёдно магический и плазменный заряд. Старое дерево треснуло. Начало тлеть.
— Умрём героями! — крикнул Конан, опуская меч на противника.
Мелодия прорвалась. Она соединилась с тем, кто вызывал её из таких глубин, которые не в силах представить человеческое сознание. Она прошла сквозь разум вызывавшего, сквозь пальцы. Она вошла в «орган».
И из «органа» она вырвалась наружу. И ей подчинился окружающий мир.
Лаврушин, закрыв глаза, играл. Пальцы его существовали сами по себе.
Трудно сказать, понравилась бы эта музыка стороннему слушателю. Вряд ли. Единственный слушатель — Степан корчился от боли на полу. Он изо всех сил прижимал ладони к ушам, однако не мог заглушить звук, который продирал насквозь, бензопилой вгрызался в тело.
Но всё-таки музыка была прекрасна. Хотя и создана не для того, чтобы нравится кому-то, а для того, чтобы ломать пространство-время.
Пальцы бегали по клавишам всё быстрее и быстрее — в нечеловеческом темпе.
Музыка звучала всё громче. Она металась под сводами. Она рвалась наружу, из «готического» зала.
И она вырвалась из плена. И устремилась на свободу.
На миг битва замерла. Все застыли, будто само время остановило свой бег.
А потом из недр замка вырвалась очистительная тёплая волна. Нечисть падала, билась в корчах, расползалась, тщетно ища укрытия в щелях и ямах.
Над Цитаделью плыл звон. Невиданная сила кружилась, взламывала боевые порядки ледяного воинства, сдвигала и опрокидывала танки и орудия, рвала на части тела. Клюнул носом и зарылся в землю Старый Корабль из Преисподней. Рухнули зомби, распадаясь на части, и на их лицах было счастье — их души освобождались из плена.
Закрутилась на месте машина-паук ванхватов, её орудия беспорядочно заработали, кося своих. Застрелился щтурмбанфюрер СС, не выдержав обрушившейся на него мелодии. Вонзил себе в руку клыки Большой Вампир, и упал, понимая, что сейчас его душа рухнет вниз.
— Закрывается! — закричал оставшийся на командном пункте полковник третьей мировой, глядя на экран, где было увеличенное изображение со спутника.
Фиолетовая стена провала начала распадаться. Сначала на несколько правильных частей. А потом будто налетел на неё ветер и разорвал в клочья, развеял по свету.
— Музыкант закрыл провал! — крикнул полковник, и на его глазах выступили слёзы.
— Победа! — крикнул капитан-инженер, пытаясь приблизить изображения со спутника.
— Рановато для победы… Но Цитадель они не возьмут.
На экранах было видно, как восстанавливались боевые порядки солнечных ратников. И как гнали, уничтожали, рубили нечисть.
Лаврушин играл и играл.
Наконец обессиленно уронил голову на руки.
Музыка ушла.
Но она сделала своё дело.
Лаврушин был совершенно истощён. Музыка, уходя, звала его с собой, в неведомые дали. И трепетная послушная душа Музыканта устремилась вслед за ней. И смерть на миг показала своё лицо. Поманила. Сладкоголосо пообещала счастье и успокоение.
Сколько Лаврушин пробаллансировал на грани? По земному времени — несколько минут. По внутреннему — очень и очень долго. Настолько долго, что он устал думать и взвешивать. Он устал бороться.
Напоследок он решил попрощаться… И с трудом разлепил веки. Над ним наклонился Степан. Сам Лаврушин лежал на каменном полу.
— Я ухожу, — прошептал Лаврушин.
— Нет, рано уходишь. Не твой час. Повремени, — послышался откуда-то справа голос Большого Японца.
Он простёр руки над Лаврушиным и недвижимо застыл. И в лежащего человека начали вливаться силы. Большой Японец напаивал его своей энергией. Его ладони орошали живой водой лицо измотанного жаждой и пустынью путника. Эта вода лилась в шершавое иссохшее горло.
И вот Лаврушин приподнял голову.
— Где враг? — прошептал он.
— Ушёл из Цитадели, — сказал Большой Японец.
— Сам?
— Зачем сам? Мы сильно сильно помогли.
— А провал?
— Ушёл тоже. Не сам. Ты очень помог.
— Надолго ушёл?
— Ох, надолго. Ты очень залатал дыру. Крепко залатал. Теперь не порвётся.
Лаврушин приподнялся. Его поддерживали Степан и Большой Японец. Лаврушин рухнул на стул перед «органом».
— Нам пора, — произнёс он слабо.
— Куда собрался? — спросил Степан.
— Домой.
— А нужен он нам, этот дом? — с сомнением осведомился Степан.
— Нужен. Нам надо домой.
— Как? «Пианино»?
— Нет. Его мало, — пальцы Лаврушина снова легли на клавиши Органа.
Потребовался всего лишь один аккорд.
И открылась дико вращающаяся воронка. Она с хлюпаньем засосала друзей…
— Вы мне дом подпалите, — забеспокоился Мозг.
Он призматическими глазами смотрел, как друзья появляются из дыры в пространстве.
— Всё хорошо, — махнул рукой Лаврушин, и упал на диван без сил.
— Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Шляются по ночам, — заворчал Мозг.
Лаврушин повалился на диван и проспал четырнадцать часов. И всё это время Степан не отходил от него. Сам он дремал в кресле, чутко, реагируя на малейшие шумы.
Лаврушин проснулся новым человеком. Ничто в нём не напоминало, что ещё недавно за ним приходила смерть и уговаривала подчиниться ей.
— Степ, я на самом деле залатал провал? — перво-наперво осведомился Лаврушин.
— Вроде бы.
— Ох, — Лаврушин потёр виски, откинул одеяло. — Вот занесло.
— Ну, с тобой связываться, Лаврушин. Чтобы я ещё раз, да на твои аферы… Да я…
Лаврушин теперь был спокоен. К Степану в полной мере вернулось брюзжащее занудство. Оно и не собиралось уходить далеко. Оно только чуток приутихло, когда всё вокруг пылало и дымилось и было не до него. Но теперь Лаврушин знал — Степан ему плешь проест.
— Степан, ты не понимаешь. Без нас был бы крах. Полный. Льды дошли бы до земли.
— Фашисты! Чапаев! Нежить! Офанареть!
— А чего фонареть? Что, на Земле нечисти меньше?
— Не меньше, — Степан помолчал, а потом воскликнул: — Я только не понимаю, что у нас за жизнь такая — выручать всех. То Галактическую войну предотвращай. То Ледниковый период. Это чего за наказание?
— Сказали же тебе — предначертание.
— Начертание, предначертания. Понабрались всякой чуши.
— Всё это не нами заведено…
Лаврушин провалялся дома ещё два дня. Наконец, силы он восстановил окончательно.
— Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, — напевал он песню, привязавшуюся во время путешествия в Москву-оптимистическую.
Он стоял перед зеркалом и чистил зубы. Бог ты мой, чего же они пережили. Но всё хорошо, что хорошо кончается. И даже жалко как-то, что путь в пси-миры теперь заказан. Кто там сторожит проходы? Холодные Демоны, которые сжуют без соли любой блок возвращения… Если бы продумать другие варианты возвращения. Например, можно вставить блок замедления непосредственно в аппарат…
Мысли его потекли в нужном направлении. Автоматически докончил с чисткой зубов и принялся тереть щёку «шиковским» лезвием. В голове уже сложилась корректная схема, которую можно и опробовать.
Хотя стоит ли? Надо начинать снова жить нормальной жизнью.
Опять институт. Опять борьба за выживание направления. Безденежье. Дурацкие проблемы придурочного времени, в котором угораздило очутиться. И никакой потусторонщины. Никаких Чернокнижников. Никаких сражений. Никакого риска для жизни, кроме риска попасть под горячую пулю рэкетира или под нож уличного грабителя или просто под падающий от просроченного техосмотра самолёт.
— Будем жить спокойно, — уверяя больше себя, чем отмечая факт, произнёс Лаврушин.