Однако и сенат не собирался брать на себя ответственность. Он передал дело консулам. Те провели расследование, но воздержались от приговора и с надлежащей почтительностью предоставили сенату принять заключительное решение. Тому ничего не оставалось, как вынести окончательный вердикт.
Игры в Помпеях на десять лет запрещались. Незарегистрированные товарищества — collegia, которые служили очагом всяческих стычек во время игр и выборов, распускались. Отстранили от должности duoviri[55] 59 года и распорядились провести новые выборы. В помощь городским властям назначили нового чиновника со званием praefectus juri dicundo — судебный префект.
Самый дурной оборот, пожалуй, эти события приняли для Ливинея. Он ухлопал на игры уйму денег, надеясь удостоиться милости, а вместо этого его приговорили, как косвенного виновника несчастья, к изгнанию!
Наиболее тягостное для помпейцев наказание — запрет проводить игры — отменили три года спустя, вероятно, благодаря заступничеству Поппеи. Но ненависть между двумя городами осталась. На стенах домов, откопанных из-под пепла Везувия, доныне сохранились надписи: Nucerinis infelicia — горе нуцерийцам.
Равно и другие города Кампании включились в спор, принимая в нем ту или иную сторону. Отсюда и другая надпись, выскребенная рукой врага Помпеев: Puteolanis feliciter, omnibus Nucerinis felicia, et uncum Pompeianis et Pitecusanis — да здравствуют путеоланцы, желаем счастья нуцерийцам, а помпейцев и пифекусцев надо вздернуть на крюк!
В 60 году Нерон начал второе пятилетие своего правления. Удачного правления, что должен был признать любой житель Рима, Италии, провинций. Экономика повсюду развивалась с успехом. Административная машина была четко отлажена. Наместников подбирали умело, злоупотребления сурово наказывались. Повысился авторитет сената, законность торжествовала, доносительству был положен конец. Счастливо разрешился армянский вопрос. Это правда, что в императорской семье разыгрались две мрачные драмы; никто не знал, однако, насколько то было действительно делом Нерона, в какой мере — делом случая, а в какой — политической необходимостью. Впрочем, игры, народные забавы и милосердие императора помогли развеять дурные воспоминания. Разумеется, многие сановники осуждали чрезмерное увлечение Нерона пением, поэзией, скачками, тем более оттого, что вовлекал в свои забавы серьезных людей. Однако (и это вынужден был признать каждый) он давал волю своим увлечениям скорее частным образом.
Народ хвалил бы Нероновы зрелища безо всяких оговорок, не будь они такие культурные и такие греческие. Крови слишком мало — таково было общее мнение. Вспоминали, что уже в 57 году, когда состоялось открытие большого амфитеатра на Марсовом поле, Нерон не позволил добить ни одного гладиатора, сражавшегося на арене, хотя это были всего лишь рабы и смертники. Еще больше любителей острых ощущений разочаровали игры, которые император устроил в 60 году, открывая второе пятилетие своего царствования.
Он назвал их Нерониями. Игры эти должны были повторяться через пять лет, то есть в следующий раз произойти в 65 году. Этим, и, собственно, только этим, они отличались от Олимпийских игр, возобновлявшихся через четыре года. Император, кстати, старался пересадить эти прославленные староэллинские состязания на римскую почву во всей полноте. Словом, как и Олимпиады, Неронии состояли из соревнований по трем дисциплинам: по музыке, атлетике и гонкам на колесницах.
Под названием certamen musicum[56] разумелись смотры певцов, поэтов, ораторов. Соревнования атлетов — часто их называли гимнастическими — включали в себя прежде всего состязания борцов, кулачные бои, а также забеги.
Сделали все, чтобы придать Нерониям соответствующий торжественный блеск. Игры проводились за счет государства. Продолжались несколько дней и ночей подряд. Некоторые из них созерцали в театре Помпея. В сумерки весь город обильно иллюминировали. Для увековечения Нероний появились специальные монеты с надписью: Certamen Quinquennale Romae Constitutum — в Риме учрежденные пятилетние игры.
Однако народ был ими недоволен. Что это за игры без гладиаторов, диких животных и мимов? Как и у черни, не вызывали игры восхищения также у представителей высших сфер. Они опять же не одобряли состязания по гимнастике. И не потому, что спортивные тренировки у них были не в чести. Наоборот. Они охотно этим занимались как полезной подготовкой перед армейской службой. Но чрезмерное и почти профессиональное увлечение атлетикой представлялось им делом недостойным для культурного человека.
Сенека прямо заявлял, что это глупое занятие, не подходящее для человека образованного, — тренировать мышцы, наращивать затылок, укреплять грудную клетку. Ведь даже если такое увеличение объемов тела пойдет успешно и мускулы увеличатся, все равно ни по силе, ни по весу невозможно уподобиться волу. Более того, избыточность веса давит на разум, теряется живость ума. Вследствие постоянных физических усилий исчезает способность к проникновенному мышлению, к напряженному интеллектуальному труду. А кто обычно преподает атлетику? Самые ничтожные рабы, единственное занятие которых — натираться оливковым маслом да потягивать вино. По их мнению, день прошел великолепно, если удалось как следует пропотеть, а эта потеря восполняется соответствующим количеством выпитого.
А ведь, напоминает Сенека, есть легкие и непродолжительные упражнения: бег, гимнастика для рук, прыжки вверх, в длину и на месте. После любых тренировок следует, однако, побыстрее от проблем тела переходить к умственным занятиям.
У греков существовало иное отношение к атлетическим тренировкам. Они занимались этим повсюду. Гимнасии — место подобных занятий — были столь же обязательны в любом греческом городе, как и театр. Но и там тоже порой крайне резко протестовали против чрезмерного увлечения легкоатлетикой. С особенной страстью говорил об этом великий врач Гален уже во II веке:
— Атлет живет как свинья, а собственно, и того хуже, ибо он должен не только много есть и спать, но еще и быть в постоянном физическом напряжении. В сущности, возникает порочный круг: только насыщение, питье, испражнения, сон да барахтание в пыли. Эти занятия, правда, придают телу силу, но только кажущуюся, оно бывает неспособно ко многим другим функциям и меньше защищено от болезней, чем тело нормального человека. Гимнасии — это рассадник безделья и лени, умственного застоя. Впрочем, атлет не в состоянии совершить ничего значительного даже в своей области. Представим себе, что Зевс устраивает совместные состязания людей и животных. Кто победит? В обычном беге — заяц; в беге с препятствиями — олень; на длительную дистанцию — конь; в борьбе — медведь и лев; в поднятии тяжестей — слон; в кулачном бою — бык; в пятиборье — пожалуй что осел!
Удивительные слова в устах врача. Но эта ненависть Галена к атлетике имела свое оправдание. В греческом мире в те времена множество молодых людей признавали только спорт и с презрением поглядывали на все более оскудевавший круг глупцов, корпевших над книгами. Даже второразрядный атлет в маленьком городке получал большее признание и больше денег, нежели хороший врач, учитель, строитель. А какую популярность и богатства приобретали те, которым удавалось добиться успеха на общегреческих играх! Разумеется, все это были профессиональные атлеты, хотя еще поддерживалась старая фикция о якобы любительских занятиях. Атлеты были организованы в так называемые «союзы эфебов», которые в известном смысле соответствовали нынешним спортивным клубам. Это явление стало массовым и представляло серьезную опасность для развития культуры. Великий врач Гален это прекрасно понимал. Культ атлетики и атлетов был извращением старогреческого идеала мужественности человека, соединяющего в себе все достоинства ума, благородство характера, физическое совершенство. Опошление этого идеала происходило на протяжении столетий самым заурядным образом: ведь легче и приятнее развивать мышцы, нежели ум!
Римская знать, неприязненно относившаяся к заимствованной из Греции атлетике, во многом была права, опасаясь, что повышенный интерес к этим состязаниям приведет к таким же плачевным результатам, что и там. Кумиром молодежи сделался человек с хорошо развитой мускулатурой, с низким лбом, озабоченный только тем, куда лучше всего нанести противнику удар кулаком или с какой ноги лучше прыгнуть. Атлетические соревнования в этом отношении были опаснее, чем все другие игры, которые до той поры видели в Риме. Ибо можно было увлекаться боями гладиаторов, но в конечном счете ни один нормальный человек не спешил добровольно рисковать жизнью на арене. Сделаться возничим на колеснице было нелегко. Атлетика же толкала к подражанию и соучастию.
У врагов атлетики имелось тем больше оснований, что у городского люда она становилась все популярнее. Со времен Августа «греческие состязания» все чаще повторялись в Риме.
При Нероне неприязнь к атлетике в высших слоях настолько возросла, что на арене публично выступали только профессионалы, как правило, люди из низов. По-иному обстояло дело с certamen musicum. На театральной сцене появились представители знатных семей. Сам император, разумеется, активного участия в этом не принимал. Тем не менее судейская коллегия, как и вся группа исполнителей, домогавшихся награды, признали победителем в красноречии и в поэзии именно его. Вероятно, приняли во внимание «объем творчества в целом». Императору вручили также венок за игру на лютне; он, однако, распорядился возложить его к статуе Августа.
Среди поэтов, выступивших во время Нероний, обратил на себя внимание двадцатидвухлетний Лукан, племянник Сенеки, тот самый, который два года назад, когда нашумело дело трибуна Сагитты, писал речи в его защиту и против него. На протяжении этих двух лет Лукан настойчиво работал. Занятия риторикой он забросил и переключился на поэзию. У него уже имелось несколько небольших произведений, в одном из них описывалась смерть Гектора, в другом — загробный мир. В 59 году он отправился в Афины. Причиной путешествия было не только желание поучит