Итак, Веспасиан успешно вел Иудейскую войну по повелению Нерона, но дождаться конца ее, падения Иерусалима и замирения мятежной провинции Нерону не было суждено.
Глава VIIIРим ропщет, Греция рукоплещет
Нерон никогда не стеснял себя в расходах. Не зря ведь Плиний Старший подчеркивал постоянную готовность Нерона к предоставлению золота и серебра.[273] Светоний дополняет эту характеристику:
«Для денег и богатств он единственным применением считал мотовство: людей расчетливых называл он грязными скрягами, а беспутных расточителей — молодцами со вкусом, умеющими пожить. В своем дяде Гае больше всего хвалил он и восхищался тем, как сумел он за малое время промотать огромное наследство Тиберия».[274]
Короче, щедрость Нерона не знала границ. Если бы это касалось первостепенных по значению статей расходов государства, его, конечно, можно было бы пожурить за чрезмерную расточительность и недостаточную бережливость, оговорив, что проистекали они, правда, из благороднейших побуждений принцепса израсходовать эти средства во благо Рима и римского народа. Временами, кстати, так и было на самом деле. Стремительное восстановление Рима после пожара, причем в лучшем виде, нежели он был до него, только этим и объясняется: выделялось столько средств, сколько требовалось без учета, каково это вынести государственным финансам. Но были и другие расходы, которые никак не могли вызвать общественного одобрения и быть хоть как-то оправданы какими-либо государственными интересами. Здесь и Золотой дворец, и безумные расходы на прием Тиридата, и несметные траты на прорытие великолепно задуманных, но так и непрорытых каналов. Хуже того, широкую известность получили его щедрейшие дары людям, которых в Риме едва ли кто почитал достойными:
«Кифареду Менекрату и гладиатору Спикулу он подарил имущества и дворцы триумфаторов. Ростовщик Керкопетик Панерот, получивший от него богатейшие городские и загородные имения, был им погребен почти как царь».[275]
Но у денег есть, как известно, одно пренеприятнейшее свойство: они всегда заканчиваются и, что самое обидное, всегда заканчиваются не вовремя. Беда была еще и в том, что Нерон сам разбаловал население Рима беспрецедентными по размаху денежными раздачами. Сумма таковых достигала четырехсот сестерциев на каждого, а поскольку число тех, кому раздачи предназначались, исчислялось сотнями и сотнями тысяч, то никакая казна не могла выдержать такой нагрузки. Но привыкшая к таким благодеяниям толпа стала воспринимать их как должное, когда же у императора явственно обнаружились денежные затруднения, то рассчитывать на понимание ему уже не приходилось, ибо паразитирующие слои населения не способны задуматься над чем-либо, кроме собственного благополучия, и всегда готовы жестоко невзлюбить того, кто внезапно, как им кажется, взял да и обманул их ожидания.
Недостаток средств в казне и необходимость в больших расходах не могли не беспокоить Нерона. Не зная, как умножить доходы государства, поскольку об уменьшении расходов он как-то не задумывался, Нерон готов был принять любое предложение, сулившее казне немедленное обогащение. И здесь над ним жестоко посмеялась судьба. Некто Цезелий Басс, которого Тацит называет пунийцем, то есть потомком древних карфагенян, финикийцев, поселившихся в Северной Африке, а Светоний причисляет к сословию римских всадников,[276] прибыл в Рим с потрясающим известием: он на своем поле обнаружил огромные пещеры безмерной глубины, хранящие несметные сокровища. Для большей убедительности Басс рассказывал удивительные подробности: в пещерах лежат золотые слитки в виде кирпичей грубой старинной формы. От обрушения своды пещеры поддерживаются золотыми колоннами. Какими-то средствами он действительно обладал, поскольку сумел благодаря подкупу пробиться к Нерону и изложить ему эти умопомрачительные новости. Происхождению этой чудо-кладовой старинного золота Басс дал объяснение, которое не могло не увлечь Нерона: это сокровища царицы Дидоны. Той самой знаменитой царицы, о которой каждый римлянин знал из «Энеиды» Вергилия.
Согласно преданию, царица Дидона жила некогда в городе Тире — крупнейшем центре древней Финикии, находившейся на территории современного Ливана. После того как она лишилась своего мужа Сихея, убитого ее братом Пигмалионом, Дидона оставила родные берега и в сопровождении немалого числа преданных ей людей отправилась к берегам Северной Африки для поиска места, где можно было бы обосноваться и построить свой новый город. Прибыв на побережье современного Туниса, Дидона, обнаружив прекрасную природную гавань, где удобно было бы основать новый город-порт, а также освоить прилегающие к побережью плодороднейшие земли, орошаемые рекою Баград, изобрела хитроумнейший способ обосноваться там. У местного царька она скромно попросила разрешения купить столько земли на побережье, сколько занимает шкура одного быка. Не видя для себя ущерба от уступки, да еще и за деньги смехотворного клочка земли, покрываемого единственной бычьей шкурой, бесхитростный африканец легко согласился на предложение приплывшей от дальних финикийских берегов гостьи. С учетом предельно скромной на первый взгляд просьбы он запросил чисто символическую плату. Не знал того, бедняга, что финикийцы были самым хитрым, изобретательным и коварным народом Средиземноморья. Эти их качества, конечно, не умаляют выдающихся достоинств сынов этого великого народа, впервые в человеческой истории совершивших грандиозные морские путешествия, первыми вышедших в океаны и даже проплывших вокруг всего необъятного африканского континента. Не забудем, что именно финикийцы изобрели письмо, ставшее основой всех трех современных европейских алфавитов, сначала греческого, затем латинского, а значит, и созданного позднее на их основе славянского. Славились финикийцы и как успешные торговцы. А известно, что торговля и предпринимательство не терпят простодушия. Для успеха здесь во все времена нужны как раз те качества, благодаря которым царица Дидона и прибывшие с ней финикийцы так замечательно ловко обрели достаточно земли для основания своего нового города.
Взяв шкуру быка, финикийцы аккуратнейшим образом разрезали ее на тончайшие нити, которые затем связали в единую нить весьма приличной протяженности. Ею им удалось обтянуть изряднейший кусок приморской земли. Поскольку формально соглашение с местным правителем нарушено не было — запрета на изготовление нитей из бычьей шкуры африканец по простоте своей не предусмотрел, — Дидона получила возможность строить свой город на той самой столь остроумно приобретенной земле. Так, согласно легенде, возник Карфаген. Дидона стала царицей его. У царицы Карфагена гостили Эней и богиня Юнона, не желавшая, чтобы он основал новое государство в Италии. Она попыталась добиться обручения Дидоны с Энеем, дабы тот остался в Карфагене. Венера помогла Юноне, заставив Дидону и Энея влюбиться друг в друга, зная, правда, заранее о тщете этой любви. Оракул предсказал судьбу Энея: он должен оказаться в Италии. Бог Меркурий, напомнив Энею о предсказании оракула — своей судьбы избежать никому не дано, — заставил его покинуть Карфаген. Дидона в приступе отчаяния, не имея сил перенести бегство Энея и страдания любви, покончила с собой. Это было известно каждому римлянину. Но в истории, которую рассказывал Цезелий Басс, речь шла о другой легенде, связанной с хитроумной основательницей Карфагена. Дидона привезла с собой в Африку из Финикии огромные богатства. Став царицей Карфагена, она стала опасаться, что ее народ, располагая такими сокровищами, может совершенно развратиться, погрязнуть в праздности и лености, поскольку обладание золотом лишает его смысла трудиться. Кроме того, наличие в Карфагене подобной сокровищницы стало бы соблазном для соседей. Воинственные кочевники нумидийцы и так не жаловали карфагенян, жестоко проведших их своей хитростью с бычьей шкурой, и цари их могли бы желать возместить свои убытки, а то и просто из вековечной человеческой жажды золота напасть на город. Потому-то мудрая царица и спрятала свои несметные сокровища в никому кроме нее и самых верных людей не ведомой пещере. Там и лежали они долгие века, покуда удачливый Басс не обнаружил их.
Строго говоря, обнаружил он сокровища Дидоны во сне, каковой непонятно почему счел вещим. Несомненно, что с головой у потомка некогда грозных карфагенян было плохо, иначе он не поехал бы в Рим и не стал бы пробиваться на прием к самому цезарю. К несчастью, как это порой бывает с психически больными, наружно он производил впечатление вполне нормального человека. Возможно, дело действительно в его убедительности, но безусловно и то, что его фантастический рассказ упал на благодатную почву. Ломавший себе голову над поиском больших денежных средств Нерон внезапно увидел простейшее решение: найти клад Дидоны — и все вопросы решены! Можно будет оплатить не только то, что еще не оплачено, но и вперед тратить столько, сколько пожелаешь! В результате «безумная надежда отыскать под землей несметные клады» толкала его на новые «безумные расходы».[277]
Похоже, для Нерона тот мир, который он знал по мифам, был уже более реален, нежели мир, в котором он жил. Возможность увидеть сокровища, которые некогда Дидона показывала Энею, а он пренебрег ими, как и ее любовью, по воле судьбы отправившись в Италию, взволновала его до глубины души. Тогда судьба лишила славного троянца возможности обрести эти сокровища, но теперь она же посылает их тому, кто правит в городе, основанном потомками Энея и сам к Энею восходит, ведь он принадлежит к роду божественного Юлия!
Люди античного мира никогда не воспринимали мифы как вымысел, они были для них совершенной реальностью, тем, что действительно существовало в прошлом. Нерон потому и не усомнился в подлинности этих сведений, не приняв во внимание крайне сомнительное происхождение вестей, пришедших из А