Солдатам, конечно, польстило, что император приехал к ним за защитой, и, когда он произнес им короткую запинающуюся речь, все дружно закричали, что Силия и его арестованных друзей, которые теперь сидели в караульном помещении, нужно немедленно судить и наказать. Затем Клавдий шаркающей походкой направился на место судьи, и, как только уселся, к нему привели Силия.
Молодой человек не пытался защищаться и не молил о прощении. Он просил только, чтобы его побыстрее избавили от страданий, и уже через несколько минут он был мертв.
Таким образом, предсказание о скорой кончине «мужа Мессалины» сбылось. Потом гостей, присутствовавших на недавней свадьбе и участвовавших в последовавшей за ней оргии, одного за другим приводили на суд и казнили в присутствии императора. Только его страх за свою безопасность отравлял приятное возбуждение и любопытство, которое Клавдий всегда испытывал, наблюдая смертную казнь. Сенаторы, сановники, офицеры преторианской гвардии были казнены один за другим, многие на том основании, что в то или иное время побывали в постели Мессалины. Среди них был и доктор Вектий Валенс, который за несколько часов до этого с высокого дерева произнес зловещие слова, что со стороны Остии надвигается буря.
Один робкий миловидный юноша Траул Монтан заявил, что «оказался в объятиях Мессалины по ее зову и без каких бы то ни было домогательств с его стороны, и после одной-единственной ночи его прогнали прочь. Такими распутными капризами она распаляла свои страсти и пресыщала их». Но никакие оправдания не спасли молодого человека. Однако одному чрезвычайно женственному юноше Суиллию Цезонину удалось избежать наказания под громкий хохот собравшихся, поскольку ни один из них не мог поверить, что он способен вести себя как мужчина.
Случай знаменитого актера Мнестера был менее очевиден. Он являлся одним из фаворитов императора Калигулы и, похоже, всегда больше пользовался вниманием представителей своего пола, чем женщин. Тем не менее ходили упорные слухи о его близости с Мессалиной, и он, по-видимому, пользовался большой свободой в ее спальне, хотя не ясно, в качестве любовника или как друг неопределенного пола. Так или иначе, когда его привели к Клавдию, он сказал, что император сам велел ему во всем слушаться приказаний императрицы, и он лишь слишком буквально выполнял предписания, хотя делал это по принуждению. Потом актер разорвал на себе одежды и показал свое тело со свежими красными следами от плетки. Он сказал, что беззакония, на которые иные шли ради подарков и надежды получить выгоду, он вынужден был совершать под воздействием порки, вроде этой.
Очевидно, Тациту было неясно, имелась ли в виду под беззакониями помощь императрице в ее планах посадить Силия на императорский трон, или актер просто помогал императрице проводить время привычным для нее образом, когда Силия не было рядом. Так или иначе, но Клавдий, вероятно, простил бы его, если бы присутствующие не указали, что после того, как многих благородных римлян предали смерти, было бы крайне дурным тоном простить какого-то актера.
Когда избиение закончилось за неимением новых жертв, Клавдий вернулся во дворец, где съел исключительно обильный обед и напился до состояния доброжелательства ко всем людям. В таком состоянии он поинтересовался, что с Мессалиной. Ему сказали, что ее препроводили назад на виллу в садах Луккула, где за ней в ее бедственном положении ухаживает мать. В ответ на это хмельной император приказал, чтобы кто-нибудь отправился туда и велел «несчастному созданию» приехать к нему завтра утром отстаивать свою правоту.
Это послание так и не было передано. Нарцисс, напуганный изменением настроения императора, решил, что лучше действовать на свой страх и риск, и сразу поспешил и сказал офицеру, что император приказал ему, взяв своих людей, без промедления ехать на виллу и предать Мессалину смерти. Одновременно отправил вольноотпущенника Эвода проследить, чтобы дело было сделано должным образом. Эвод прибыл первым и обнаружил Мессалину, которая лежала на полу и плакала, а ее мать сидела рядом, пытаясь по-матерински заботливо убедить ее совершить самоубийство. Очевидно, ее жизнь кончена, говорила она, и теперь единственная ее цель – это умереть, как подобает благородной женщине, не дожидаясь появления палача.
Эвод начал грубо бранить и оскорблять ее, но внезапно в комнату ворвался офицер со своими солдатами. Только тогда несчастная Мессалина осознала, что спасения нет. Схватив кинжал, который приготовила для нее мать, она дрожащими руками нанесла себе слабый удар в горло, а потом в грудь. Из ран брызнула кровь, но они были недостаточно глубокими, чтобы убить ее, и офицер, которого поразили ее крики, бросился вперед, подхватил Мессалину и вонзил ей в грудь свой меч.
Клавдий еще не успел закончить свой обед, когда вошел Нарцисс и шепотом произнес: «Мессалины больше нет». Император с открытым ртом уставился на него, но ничего не ответил и не спросил, сама ли она покончила с собой. Он просто попросил подать еще одну чашу вина и продолжил есть и пить, пока, по своему обычаю, не уснул на своем месте и не захрапел, откинувшись на спину.
Новости сразу передали Агриппине, которая, скрывая свое безграничное удовлетворение, пришла на следующий день во дворец с очевидной целью утешить своего потрясенного дядюшку. Проснувшись утром, он сначала не мог поверить, что Мессалина мертва, а позже, осознав это, нашел успокоение в абсолютном молчании относительно всего произошедшего, не подавая ни одного признака печали или любого другого чувства. Когда привели его двух детей, оставшихся без матери, Клавдий поцеловал их, не выказав никаких эмоций. К Агриппине и пришедшему вместе с ней Нерону он тоже не проявил никакого особенного интереса.
Сенат, глубоко потрясенный безумным поведением Мессалины, испытал огромное облегчение от ее смерти и тут же распорядился, чтобы ее имя удалили со всех посвящений, а статуи немедленно убрали. Большие почести выпали на долю Нарцисса за мужество, с которым он, рискуя жизнью, призвал императрицу к ответу во имя блага своего хозяина и государства. И все вокруг выражали глубочайшее удовлетворение исходом этого ужасного дела.
Тем временем во дворце Агриппина энергично обсуждала ситуацию с Нарциссом и двумя его коллегами – Палласом и Каллистом.
Опасность заключалась в том, что скандал с Мессалиной мог привести к новому всплеску ностальгии по республике без императора, если двор не сможет быстро измениться в лучшую сторону. Трое мужчин понимали, что Агриппина, какой бы она ни была в своей личной жизни, стояла за прежнюю строгость, как в дни Августа, и это было именно то, чего хотел народ. Внешне она была целомудренной, благочестивой, образцово добропорядочной. Она повлияла бы на двор и спасла бы его от катастрофы.
В результате они попросили ее остаться, и она, эта женщина с твердым суровым лицом, которая с помощью интриг, а возможно, убийства вознесла себя к высотам власти, любезно согласилась сделать это. Агриппина думала только о том, как продвинуть своего сына, и его взросление, за которым она пристально наблюдала, вызывало единственное теплое чувство в ее холодном сердце. Через него она надеялась обеспечить себе власть. Теперь было бы нетрудно привлечь к нему внимание императора с тем, чтобы, в конце концов, обеспечить ему императорский трон. На пути у него стоял только нездоровый Британник. Но его как сына недостойной Мессалины можно будет постепенно опорочить или устранить совсем.
Все ее планы зависели от двух вещей. Во-первых, необходимо, чтобы Клавдий жил, пока Нерон не достигнет возраста, когда сенат сможет признать его императором. Во-вторых, самого Нерона нужно с помощью самого сурового воспитания превратить в подобие второго Августа – образца молодого мужчины, хранителя древних традиций Рима. Только в таком обличье он мог бы быть принят народом, который так устал от скандалов.
История не говорит определенно, что Агриппина сразу переехала во дворец. Однако можно предположить, что это было так на основании заявления Тацита, согласно которому теперь она постоянно входила и выходила в апартаменты дяди и вскоре начала оказывать на него влияние, практически как его жена. Ее главный враг был мертв, и она уже держала в руках свою победу. Впервые за долгие годы Агриппина вздохнула свободно. Таким образом, маловероятно, что она ограничилась бы чем-то меньшим, чем жизнь под одной крышей с дядей, которого она намеревалась подчинить своей воле.
Глава 5
Нельзя сказать, была ли теперь демонстрация твердых моральных устоев и пуританского отношения к соблюдению приличий, которые в этот распутный век так ярко характеризовали Агриппину как сторонницу суровой старой римской школы, исключительно политической позой, или отчасти это было веление ее холодного, властного ума, одержавшего победу над чувственной натурой. Агриппина определенно понимала важность нравственной порядочности в данной ситуации. И все же демонстрация такого поведения и даже нечто более глубокое, вероятно, было вызвано, как мы уже говорили, ее отвращением к дурным порокам ее брата Калигулы и позднее к мерзостям придворного общества в целом, в особенности к тем, в которых участвовал ее главный враг – Мессалина. От ужаса, а затем от ненависти Агриппина надела личину самой строгой добродетели, стремясь как можно сильнее контрастировать с развращенностью ее врагов. Но, как в случае вулкана с покрытой снегом вершиной, под этой личиной таился неистовый пожар, который в конце концов вырвался наружу, и невозможно сказать, была ли ее сдержанность в период триумфа действительно вызвана неприязнью и отвращением к распущенности светских кутил или всего лишь политической хитростью.
Те, кто считал ее целомудрие фальшивым, позднее заявляли, что вскоре после переезда во дворец она вступила в тайную любовную связь с Палласом, самым привлекательным из тех троих, кто управлял империей от имени Клавдия. Но эта история, вполне возможно, основана на ошибочной интерпретации ее дипломатичной сердечности в отношении этого невероятно богатого и могущественного человека, отвечавшего за личную казну императора. Стоит упомянуть, что Паллас был братом Феликса, прокуратора Иудеи, к которому однажды в качестве пленника привели святого Павла. Большое уважение, которым он пользовался, можно объяснить и тем, что он поочередно был женат на трех дамах царских кровей – Друзилле, правнучке Антония и Клеопатры и, следовательно, кузине самого императора, правнука Антония и Октавии; еще одной Друзилле, сестре царя Ирода Агриппы II и вдове царя Эмесы; и третьей принцессе, имени которой мы не знаем. С учетом этих фамильных связей и того факта, что теперь Паллас объявил себя потомком царей Аркадии, вполне вероятно, что Агриппина считала его подходящим объектом для соблазнительных предложений, независимо от того, намеревалась ли она доводить эти предложения до реальных результатов.