овать женитьбу дяди на племяннице, это уже очень скоро станет обычным делом.
Затем, к большому изумлению слушателей, Вителлий указал, что, в отличие от других цезарей, Клавдий никогда не был замечен в краже жены у мужа и, таким образом, теперь не мог бы согласиться с подобным способом обретения супруги с доказанной чистотой и фертильностью. Однако высокородная Агриппина, словно по воле провидения, является вдовой, родившей сына, и, взяв ее в жены, император создаст прецедент осмотрительного поведения и тщательного выбора невесты.
Эта замечательная речь возымела мгновенный эффект. Целый ряд сенаторов, жаждавших реформирования морального климата после выходок Мессалины, в сопровождении толпы сочувствующих горожан поспешили к дворцу, где Клавдий в смущении ожидал решения вопроса, и начали кричать за окнами, что они хотят видеть Агриппину своей императрицей, под чем они подразумевали, что больше не потерпят скандалов в семействе императора и требуют его немедленного очищения.
Помолвка была объявлена немедленно, и весь Рим пришел в возбуждение от этого небывалого чуда – кровосмесительной женитьбы императора на дочери его брата. Однако быстро был принят закон, легализующий подобные союзы, и вскоре все поняли, что в будущем во дворце все дела будут делаться в строжайшем соответствии с законом и приличиями. Казалось, эта помолвка фактически знаменует собой конец той власти, которой пользовалась фривольная и не признающая законов часть общества, и люди старой закалки, придя в себя от потрясения, вызванного побочным действием этого разрешения на брак, с радостью подумали, что теперь двор предстанет образцом для всей нации. Они очень легко забыли о связи Агриппины с ее развратным братом и о ее поведении в отношении покойного мужа Криспа. Не стали слушать и сплетен, что она уже спала с императором, а возможно, еще и с Палласом. Они предпочитали видеть только ее внешнее обличье – личину холодной высоконравственной вдовы, потомка сурового Августа и дочь любимого ими Германика, и как таковую радостно приветствовали ее в своем отвращении к распутству, которое едва не довело императорский трон до падения.
Агриппина была в восторге от своей долгожданной удачи, и если и испытывала некоторое отвращение к своим отношениям с вечно пьяным и преждевременно впавшим в маразм императором, то могла утешать себя мыслью, что после свадьбы необходимость поддерживать их будет недолгой. Как только она станет императрицей, то возьмет в свои руки одержимого слабоумного супруга и выбьет из него желание изображать любовника.
Осталось уладить только одно дело. Дочери Клавдия и Мессалины, маленькой Октавии, скоро должно было исполниться десять лет, и Агриппина считала, что девочку непременно нужно обручить с ее сыном Нероном, которому на тот момент было одиннадцать, чтобы иметь еще одну причину для его последующего восхождения на императорский трон. В народе сложилось стойкое ощущение, что дочь суверена является его наследницей и в некотором смысле передает своему мужу право на трон. Однако Клавдий обещал свою дочь Луцию Силану, блестящему молодому человеку двадцати четырех лет, уже искушенному в публичной жизни и связанному родством с семейством императора. Его мать Эмилия Лепида была дочерью той Юлии, которая приходилась правнучкой Августу и сестрой матери Агриппины. Когда Эмилия умерла, ее муж Юлий Силан женился на вдовой Домиции Лепиде, матери Мессалины, и, таким образом, Луций Силан и Мессалина были сводными братом и сестрой. Кстати можно заметить, что Мессалина увлеклась своим отчимом Юлием Силаном и предлагала ему присоединиться к неуклонно растущему сонму ее временных любовников, но он, будучи мужем ее матери, не мог ей подчиниться, что, в конечном счете, стоило ему жизни. Несмотря на эту неприятность, императрица и ее супруг, выбирая Луция Силана в качестве своего будущего зятя, считали его возможным преемником Клавдия на троне, если Клавдий умер бы до того, как Британник или Нерон достигнут возраста, когда кого-то из них можно будет провозгласить императором. Но смерть Мессалины положила конец этим планам. Агриппина не потерпела бы соперников своему сыну, она сразу же сосредоточилась на том, чтобы не только разорвать помолвку Луция Силана и Октавии, но и убрать его с дороги, расчищая путь своим честолюбивым намерениям.
Ей снова понадобилась помощь Вителлия, у которого в этом деле имелся свой интерес, поскольку его сын женился на сестре Луция, Юнии Кальвине, но потом по какой-то неизвестной нам причине развелся с ней. В результате Вителлий нанял людей, чтобы они разнюхали о каких-нибудь прегрешениях молодого человека, которого желала уничтожить Агриппина. Они узнали, что он находился в особенно нежных отношениях со своей сестрой Юнией Кальвиной, и Вителлий сразу довел этот факт до сведения будущей императрицы, чья репутация строгой моралистки теперь не вызывала сомнений. Агриппина с негодованием сообщила Клавдию, что человек, за которого император просватал бедную маленькую Октавию, с точки зрения нравственности не годится девочке в мужья, поскольку он совершил инцест со своей сестрой. Клавдию, чья кровосмесительная связь с племянницей теперь была оправдана законодательно, полагалось возмутиться, и он тут же приказал снять Луция Силана со всех публичных должностей, и в конце декабря 48 года этот приказ был выполнен властью самого Вителлия как римского цензора.
Обвинение, судя по всему, было совершенно необоснованным, поскольку его отвергал не только Тацит, но и Сенека, который любовно называл Юнию Кальвину «самой красивой и веселой девушкой из всех». Однако в Риме того времени любовная связь между братьями и сестрами была в большой моде благодаря Калигуле, который, считая себя наследственным фараоном Египта, использовал традиционную египетскую практику браков братьев с сестрами, чтобы оправдать свою противоестественную любовь к сестре Друзилле. Так, например, царица Клеопатра, жена прадеда Клавдия Антония, была замужем за своим братом. У самой Агриппины в ранней юности была подобная связь с братом, хотя позже она, несомненно, утверждала, что это не ее вина. Ее первого мужа Гнея Агенобарба обвиняли в таком же неподобающем поведении в отношении его сестры Домиции Лепиды, а ее второй муж Пассиен Крисп тоже являлся приверженцем такой практики, по крайней мере, так считал Калигула. Это было распространено повсеместно, и Агриппина делала вид, что борется за чистоту нравов, в то время как на самом деле она уничтожала Луция Силана.
Поначалу несчастный молодой человек не мог поверить, что его падение окончательно, но со временем понял, что его преступление – это родство с Августом, и значит, возможность предъявить претензии на трон. Сознавая, что ему нечего ждать пощады от Агриппины, если она станет императрицей, Луций Силан принял решение убить себя в тот день, когда Клавдий будет праздновать свою свадьбу с ней. Тем временем Юния Кальвина была выслана из Рима, и, забегая вперед, скажем, что она пробыла в изгнании десять лет, пока после смерти Агриппины ее наконец не вернул Нерон.
Свадьба Агриппины и Клавдия состоялась в начале 49 года, и в этот же день Луций Силан перерезал себе горло. В октябре того же года было публично объявлено о помолвке Нерона и маленькой Октавии.
Теперь уже не осталось сомнений, что, если Клавдий проживет достаточно долго, следующим императором станет Нерон, а не болезненный Британник. Правда, два оставшихся брата Луция Силана, являясь потомками Августа, могли в конечном счете причинить императрице неприятности, но Агриппина зорко следила за ними и, по-видимому, сочла, что на данный момент судьба их брата будет для них достаточным предупреждением. И конечно, возведение Нерона в ранг предполагаемого наследника не обошлось без помощи со стороны Палласа, Нарцисса и Каллиста – трех самых могущественных служителей двора, поскольку эти люди участвовали в свержении Мессалины и, следовательно, не могли ждать пощады от ее сына Британника, если бы он стал императором. Для них было жизненно важно, чтобы преемником Клавдия стал не он, а Нерон. И эта необходимость, от которой зависела их жизнь, обязывала их любой ценой обеспечить успех вновь обретенного императорского пасынка.
Через несколько месяцев, 25 февраля 50 года, уверенность, что этот мальчик в конце концов взойдет на трон, стала еще определенней, поскольку Клавдий официально признал его своим приемным сыном. До той поры, как уже было сказано, он звался Луций Домиций Агенобарб, но после этого усыновления получил новое имя – Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик. Ему только что исполнилось двенадцать лет, и он все еще был слишком молод, чтобы Клавдий мог, даже если бы хотел, публично назвать его наследником трона. Обязанности императора предполагали, что его носитель является лидером нации и это работа для взрослого мужчины, не передающаяся по наследству. Однако в семейном кругу решение этого вопроса было предрешено заранее.
Тем временем Агриппине требовалось избавиться от любой опасности, угрожающей ее собственному положению, с учетом того нежданного обстоятельства, что теперь, когда они были женаты уже год, Клавдий стал проявлять растущее беспокойство в отношении нового порядка вещей. Несмотря на то что император удостоил ее титула Августа, которым никогда прежде не наделяли императрицу, пока был жив ее супруг, и разными другими способами демонстрировал, как высоко ее ценит, он, без сомнения, находил ее вмешательство в домашние и государственные дела несколько утомительным.
Ему не нравилось, что его ограничивали в удовольствиях, и вообще… Реформы реформами, но он не видел никаких причин, почему дворец нужно было лишать всей его веселости. Агриппина в тесном сотрудничестве с Палласом, хранителем личной казны Клавдия, установила жесткий режим экономии. Она просматривала все хозяйственные счета, следила за всем, что творилось на кухне, и урезала развлечения императора до минимума. Более того, она уже не была его «деткой» и «милой», которая позволяла Клавдию обнимать и ласкать себя, как когда-то прежде. Агриппина превратилась в его неумолимую сиделку, холодную и равнодушную, и было ясно, что она никогда не позволила бы себе завести от него ребенка, даже если бы Клавдий сохранил способность стать отцом. Вместе с тем она не разрешала ему иметь никаких связей с другими женщинами. Была, например, красивая женщина по имени Кальпурния, на которой император в минуты непослушания часто останавливал свой взгляд. Но Агриппина быстро заметила это и сделала так, что несчастную даму выслали из Рима как нежелательную персону.