Однако более серьезный повод для беспокойства давали ей действия богатой Лоллии Паулины. Как мы помним, это та самая дама, которую Каллист первоначально хотел сделать женой Клавдия. Утратив надежду стать императрицей, она обратилась к неким халдеям-гадателям, чтобы выяснить, как долго может продлиться супружеская жизнь императора с ее соперницей. Об этом сообщили Агриппине, которая со свойственной ей непримиримой ненавистью к любой женщине-сопернице сразу устроила так, что Лоллию Паулину обвинили в попытке воспользоваться магией, чтобы расстроить союз Клавдия с Агриппиной. А Клавдий, который через Каллиста вполне мог намекнуть злосчастной женщине на свою благосклонность, теперь был вынужден изгнать ее из Рима, попутно конфисковав значительную часть ее огромного состояния.
Однако даже это не удовлетворило Агриппину. Она отправила вслед за несчастной изгнанницей своих людей с приказом предать ее смерти и не успокоилась до тех пор, пока не увидела ее отрубленную голову. Когда эту голову доставили ей, Агриппина сначала ее не узнала. Но помнила о некоторых особенностях зубов Лоллии Паулины, поэтому собственными руками открыла мертвый рот и после этого осталась довольна. Бывший доброхот убитой женщины Каллист скончался примерно в то же время. И хотя говорят, что его конец был вызван естественными причинами, предположение, что он имел отношение к делу Лоллии Паулины, не лишено вероятности.
Абсолютно бессердечная во всем, кроме любви к своему сыну, Агриппина не останавливалась ни перед чем, чтобы обезопасить свое положение, чтобы она могла свободно возвращать доброе имя императорскому дому, давать советы и руководить своим глупым мужем и поддерживать дыхание жизни в его дряхлом теле, пока ее любимый Нерон, воспитанный идеальным пуританином, не будет готов предстать перед народом как достойный преемник Августа с ней в качестве его могущественной императрицы-матери.
Двенадцатилетний Нерон был довольно толстым маленьким мальчиком с веснушчатым лицом, близорукими голубыми глазами и волосами, цвет которых можно было бы описать как бронзово-рыжий. Он уже демонстрировал признаки интереса к разным видам искусства, поскольку любил рисовать красками и лепить фигурки из глины. Кроме того, делал попытки писать стихи, которые напевал, аккомпанируя себе на маленькой арфе. Все эти увлечения необходимо было из него выбить.
Нерону хотелось читать книги по философии и искусству, но мать не позволяла ему этого. Она воспитывала его благородным римлянином старой школы, иными словами, таким, который, подобно Августу, должен был, отказавшись от стремлений своего ума и талантов, посвятить себя простой традиции быть хорошим гражданином, тем, кто должен всегда держать в секрете свои небезупречные наклонности и мелкие грешки, а миру демонстрировать невозмутимое пуританское лицо.
Агриппина хотела этого во славу Рима, во славу императорского дома и вместе с тем не понимала, что, следуя своему желанию, делает из сына обычного лицемера. Однако была одна вещь, которую она не могла сделать. Нерон на всю жизнь остался честным человеком, искренним в своих добродетелях и откровенным в своих пороках. И благодаря этой неистребимой особенности его жизнь и жизнь его матери потерпели крушение.
Глава 6
Одним из первых шагов, сделанных Агриппиной после того, как она вышла за Клавдия, стало возвращение ее старого друга философа Луция Аннея Сенеки, которому на тот момент было около пятидесяти лет, с Корсики, куда его сослали за восемь лет до этого по наущению Мессалины, обвинившей его в связи с сестрой Агриппины Юлией Ливиллой. При этом сам Сенека не отрицал, но и не признавал справедливости этого обвинения.
Сенека родился на Пиренейском полуострове. Он был небольшого роста, плотного телосложения и внешне сильно напоминал современного еврея-финансиста своими темными внимательными глазами, лысой головой, мясистыми щеками, крепкой шеей и небольшой заостренной бородкой. Его отец был правоведом старой римской школы, который не любил ничего иностранного, презирал греческую философию и греческий язык, а его мать являла собой типичный образец римской матроны, поглощенной своими детьми и глубоко любимой ими в ответ. Тем не менее в юности Сенека был очень раним, и в свое время только мысль о том горе, которое он причинит своим родителям, не позволила ему совершить самоубийство. Всю свою жизнь он страдал слабыми легкими и астмой, однако привычка к умеренности продлила ему жизнь, и он смог очень много сделать в области литературы и не только.
Вкратце можно упомянуть, что его старший брат, который был усыновлен семьей Галлиона и в 52 году назначен правителем Ахеи, являлся тем самым Галлионом, которого «не волновали все эти вещи» и на суд которого однажды привели святого Павла, обвиненного евреями в ереси.
Еще мальчиком Сенеку привезли в Рим, где он изучал философию пифагорейцев под руководством Сотиона Александрийского, в результате чего он какое-то время считал, что душа человека переселяется в тело животного, и потому стал вегетарианцем. По этому поводу его учитель говорил, что пусть эта доктрина нелепа, зато питание стоит дешево. Позже под руководством Аттала Сенека изучал философию стоиков и всю оставшуюся жизнь спал на жестком матрасе, избегал слишком горячих ванн, не использовал благовоний, не пил вина и согласно довольно странным диетическим принципам своего наставника исключил из своего в остальном богатого меню устриц и грибы.
Он вовсе не был аскетом и наслаждался радостями жизни, как любой другой человек, хотя в своих удовольствиях проявлял умеренность. Сенека был счастливо женат на благородной даме по имени Помпея Паулина и имел с ней двух сыновей, которые, к несчастью, умерли в раннем возрасте. Он не посчитал зазорным скопить очень большое личное состояние, из-за чего многие люди относились к его словам как к философскому вздору. В свое оправдание Сенека заявлял, что большие деньги ему безразличны, но раз уж он, благодаря случаю, получил их, то в соответствии со своими стоическими убеждениями не мог от них отказаться, поскольку это означало бы придание им чрезмерной значимости. Однако тот факт, что Сенека давал деньги в долг под проценты, едва ли можно оправдать философскими основаниями, и нет никаких сомнений, что в поздние годы жизни он скорее с энтузиазмом пропагандировал стоицизм, чем строго следовал его доктрине. Его объемистые труды изобилуют спокойными бессвязными идеалистическими раздумьями и могли бы быть с успехом написаны каким-нибудь добрым современным епископом.
Манеры Сенеки были утонченными и приятными, его беседа – внимательной и вдумчивой, и в то время, когда Агриппина вернула его из ссылки, тяжелая одинокая жизнь на диком острове Корсика сделала его очень отзывчивым на доброту и готовым неизменно льстить своей благодетельнице. Правда, в изгнании он сочинил весьма показательный документ, предназначенный для чтения Мессалине, который изобиловал такой отъявленной лестью, что потом Сенеке наверняка было за нее очень стыдно, и который оставляет стойкое впечатление, что его автор определенно не был героем-стоиком.
Тем не менее Агриппина сочла, что Сенека именно тот человек, который должен стать наставником Нерона, поскольку он, естественно, будет отстаивать ее интересы и испытывать сильную неприязнь к Британнику, сыну его врага – Мессалины. Его преданность памяти своей матери предполагала, что он будет учить своего подопечного сыновней любви, и, хотя Агриппина решила, что не позволит ему учить своего сына философии – предмету, чуждому римскому сознанию и презираемому патрициями старой школы, – она с большой готовностью позволила своему мальчику брать с наставника пример в том, что касалось трезвости, скромности и трудолюбия. Сенека был хорошим римлянином и не увлекался греческой роскошью и изысканностью, против которых ополчилась Агриппина.
Поселив Сенеку во дворце в качестве наставника своего сына, она выбрала ему в коллеги доброго старого солдата Афрания Бурра и вскоре убедила Клавдия назначить его префектом (командующим) преторианской гвардии – войск численностью около двадцати тысяч солдат, вооруженных копьями и стоявших в Риме. Благодаря этому мудрому назначению каждый из преторианцев становился преданным защитником ученика своего командира.
Таким образом, переполненный возвышенными чувствами сын Агриппины обнаружил, что находится в руках двух мэтров: одним из них был велеречивый, хотя и не вполне искренний преподаватель той идеальной, простой и суровой римской жизни, к которой мальчик не испытывал никакой природной склонности; вторым – грубоватый немногословный солдафон с искалеченной в бою рукой, чьи милитаристские взгляды противоречили всему артистичному и несколько женственному, что больше всего нравилось юному Нерону. А за спиной этих двоих стояла внушающая благоговейный трепет фигура матери, твердой, безжалостной и все же той, которая была для него всем. Нерон очень любил ее, но его детский ум уже сознавал пугающее различие между их характерами. Она его не понимала, она направляла его туда, куда он не хотел идти, и все равно в его юношеских глазах она не могла делать ничего плохого. «В своем деспотизме, – как пишет Тацит, – она была так сурова, как если бы была мужчиной». Действительно, этому чувствительному и подавленному мальчику ее требование беспрекословного послушания должно было казаться непреодолимым, тогда как сама она подчинялась только какому-то странному и ужасному великану по имени Долг, который держал всех их в плену.
15 декабря 50 года отпраздновали тринадцатилетие Нерона и меньше чем через три месяца, 4 марта 51 года ему позволили надеть toga virilis – одежду взрослого мужчины, хотя, по обычаю, такая смена костюма, эквивалентная достижению совершеннолетия, позволялась мальчикам только по достижении пятнадцати лет. На самом деле Агриппина лихорадочно торопила совершеннолетие сына из опасения, что Клавдий может умереть.