Этот мрачный фарс исполнялся не только для того, чтобы тайком провести подготовку к провозглашению Нерона императором в сенате и в войсках, но и потому, что официальные дворцовые предсказатели сказали, что этот день совершенно неблагоприятен, за исключением полудня. Именно этот час и был выбран, чтобы объявить о кончине старого императора и провозглашении нового.
В то утро нужно было, чтобы Британник никуда не высовывался, поскольку с ним возникли некоторые сложности после того, как Клавдий сказал ему, что однажды он может стать императором. Существовала опасность, что он вырвется из-под контроля и поднимет восстание, возможно, при содействии Нарцисса, который мог заключить с ним сделку и планировал совершить переворот. В связи с этим Агриппина все утро не отпускала от себя ни Британника, ни его сестру Октавию, жену Нерона. Время от времени она обнимала мальчика и плаксивым голосом говорила, что он копия своего дорогого отца и главное ее утешение в этом горе. Однако Британник инстинктивно не доверял ей и изо всех сил старался уклониться от ее ласк.
Нерон тем временем мерил шагами свою комнату и взволнованно репетировал речь, написанную для него Сенекой. Когда приблизился судьбоносный час, он послал за своими слугами, чтобы они одели его и как можно лучше уложили копну его густых рыжих волос, зачесав низко растущие перед ушами завитки вперед к щекам, чтобы получились симпатичные маленькие бакенбарды. Он был молодым человеком среднего роста и крепкого телосложения с небольшой склонностью к полноте, его раскрасневшееся веснушчатое лицо отличалось живостью, а голубые глаза, взгляд которых обычно казался немного мечтательным, отчасти из-за близорукости, теперь блестели от волнения.
Ровно в полдень главные ворота дворца распахнулись, и появился Нерон в сопровождении Бурра. Преторианцы, уже проинструктированные своими офицерами, сразу начали приветствовать его громкими криками как императора. В тот же миг ворота за ним закрылись, так что Британник остался внутри. Нерона в носилках принесли к казармам преторианской гвардии, где он произнес блестящую речь, обещая каждому солдату солидный денежный подарок.
Потом его с триумфом препроводили в сенат, члены которого тоже радостно приветствовали его. Там он оставался до захода солнца и в сумерках вернулся во дворец, где его с бьющимся сердцем ждала Агриппина.
Как только Нерон заверил ее, что все хорошо, что он принят Римом в качестве императора, ее холодная мстительность, видимо, подтолкнула ее отправить побежденному врагу, Нарциссу, депешу, где говорилось, что его старый господин и друг мертв и что Нерон взошел на трон, а она стала регентом. Нарцисс понял смысл этих известий и подготовился ко всему. Он привел в порядок свои дела и сжег все свои личные бумаги.
В тот же вечер офицер дворцовой стражи пришел к Нерону, чтобы получить пароль. «Этой ночью, – сказал новый император, повернувшись к стоявшей рядом с ним Агриппине, – пароль будет „Лучшая из матерей“».
Глава 7
События развивались с поразительной быстротой, и можно себе представить, что, поспав этой ночью столько, сколько могли позволить их натянутые до предела нервы, действующие лица этой исторической драмы проснулись и продолжили играть свои роли. Они с трудом понимали, чего от них ждут, и потому действовали, побуждаемые лишь своими личными желаниями и потребностями.
Агриппина, которой было почти сорок, должно быть, вздохнула с чувством глубокого удовлетворения от мысли, что по меньшей мере два или три года она наверняка будет абсолютной правительницей всего римского мира, и даже после того, как ее сын достигнет настоящей зрелости, она по-прежнему сможет сохранить власть, стоя позади трона. Она приучила сына любить и во всем слушаться ее и была исполнена решимости как можно дольше удерживать его в состоянии такого неосознанного подчинения. Агриппина полагала, что обоим его наставникам, и Сенеке, и Бурру, можно доверять и что они будут поддерживать ее, поскольку слишком многим ей обязаны. Что же касается Палласа, который теперь стал самым влиятельным и, вероятно, самым богатым человеком в Риме, то его связывали с ней достаточно прочные узы – гордость честолюбивого мужчины тем, что дама, имевшая обыкновение проводить с ним ночь, занимала столь высокое положение. Нарцисс, с которым Агриппина намеревалась расправиться немедленно, был уже не жилец на этом свете. Таким образом, ей оставалось всего лишь держать материнскую руку на плече своего дорогого сына и никогда не позволять ему забывать, что он всем обязан ей, и ее самые безумные мечты о богатстве и власти станут явью. В последнее время поведение Клавдия грозило нарушить ее движение в задуманном направлении, и она испытала большое облегчение от его ухода, считая, что получит больше власти в качестве матери-регентши при недостаточно взрослом, чтобы править, императоре, чем в качестве жены императора, который еще не совсем выжил из ума и мог ей помешать.
Британнику оставалось четыре месяца до четырнадцатилетия, и он едва ли был раздавлен горем от потери отца, с которым он на самом деле никогда не имел близких отношений. К тому же был слишком молод, чтобы до конца понимать всю трагичность своего положения, и, хотя наверняка чувствовал разочарование из-за крушения своих надежд стать следующим императором, глядя в будущее, без сомнения, видел впереди достаточно счастливую жизнь при правлении своего сводного брата. Несмотря на возникавшие иногда ссоры, Британник не так уж плохо ладил с Нероном, а преданная ему сестра Октавия, ставшая императрицей, наверняка позаботится о его интересах. Оставалась только Агриппина, которую он боялся и которой не доверял, но, вероятно, она станет к нему добрее теперь, когда ее любимый Нерон благополучно воцарился на троне.
Октавия, которой на тот момент исполнилось пятнадцать лет, должно быть, искренне радовалась, что так рано достигла своего высокого положения, а вместе с ним той привилегированной степени вседозволенности, ибо, будучи дочерью Мессалины, она, возможно, уже начала флиртовать с молодыми придворными, тем самым утешая себя за бестактность и равнодушие, с которым к ней относился ее юный супруг. Скорее всего, она в гораздо большей степени чувствовала себя взрослой женщиной, чем он – взрослым мужчиной. Рыжий веснушчатый Нерон был слишком прост, слишком робок и ребячлив, чтобы соответствовать ее скороспелым представлениям о любви. Но до тех пор, пока она пользовалась дружбой Агриппины, демонстрируя ей свое уважение и не вмешиваясь в государственные дела, Октавия могла быть уверена, что без труда сможет развлекать себя. Конечно, ее возмущало обращение с ее больным братом Британником, но она хорошо понимала, что если бы он унаследовал трон отца, то она не смогла бы наслаждаться тем величием и предвкушать ту свободу, которая подобает первой даме Рима.
Нерон, со своей стороны, наверняка был ошеломлен внезапным окончанием своего ученичества и сознанием того, что теперь впервые в жизни будет командовать, а не подчиняться. Он с трудом верил в это. Учеба была такой утомительной, и так много из того, чем он хотел бы заниматься, ему запрещалось… Но теперь при некоторой смелости он мог бы потребовать себе право уделять этому внимание. Нерон хотел учиться музыке, писать стихи, рисовать, заниматься скульптурой. Конечно, говорил он себе, он будет прекрасным императором. Он примет множество законов, освобождающих людей от угнетения, сделает так, чтобы в Риме больше не было тирании, чтобы Рим не разбрасывался жизнями людей. Больше никаких ненужных налогов и бедности. Он проведет гуманные реформы, о желательности которых так часто говорил ему Сенека. Он завоюет огромную популярность. Нерону нравилась мысль о популярности. Но для того, чтобы не перегружать себя трудами по управлению цивилизованным миром, он предоставит больше полномочий сенату и заставит Сенеку и Бурра делать за него всю подготовительную работу.
Они отлично сочетались друг с другом, эти двое. Мягкий Сенека, владевший мастерством управления людьми дипломатическими методами, с его философским вдумчивым отношением к правам людей и не слишком жесткой приверженностью принципам стоицизма; и честный Бурр с туповатой лояльностью, военной дисциплиной и способностью завоевывать преданность армии. Возможно, они будут потрясены, когда он скажет им, что собирается посвятить себя искусствам, но им понравится та огромная власть, которую он намерен им передать. Палласа он не любил. Это человек был слишком богат и высокомерен, слишком любил интриги и состоял в слишком близких отношениях с его матерью.
Его мать! Вот где скрывалась проблема. Нерон слишком хорошо понимал, что своим положением обязан ей. Это она защитила его от убийственных планов Мессалины, это она заставила Клавдия усыновить его и сделать своим наследником. Это она повернула против Клавдия при первых признаках того, что он склоняется в сторону Британника, и, возможно, отравила его. Правда, она категорически отрицала, что сделала это и что блюдо с вредными грибами случайно совершило то, чего она не могла бы совершить умышленно. Но Нерон не знал, что думать.
Он любил свою мать и испытывал огромное уважение к ее железной воле, и все же она вызывала в нем ощущение болезненного беспокойства. Она стала причиной смерти стольких людей. И хотя она всегда говорила, что делает это ради него, в том благоговении, которое она ему внушала, таился элемент ужаса, поскольку Нерон всем сердцем ненавидел кровопролитие. К тому же его тетка Домиция Лепида рассказывала ему об Агриппине страшные вещи: о том, как она продала себя сначала Криспу, потом Клавдию, чтобы добиться своих целей. Да он и сам видел, что ее отношения с Палласом совсем не те, какими должны быть.
Несмотря на то что теперь он стал императором и весь римский мир был в его полном распоряжении, Нерон боялся, что на самом деле он не свободен, потому что мать будет по-прежнему стоять над ним, как племенное божество. Вместе с тем он гнал от себя мысль, что может ранить ее чувства. Агриппина занимала настолько доминирующую позицию в его эмо