Но она страшно ошиблась. Нерон отшатнулся от нее.
Светоний совершенно ясно дает понять, что в то время Нерон, как мы уже указывали, был исключительно простым добросердечным молодым человеком, стремившимся сделать свой народ счастливым, по природе своей ненавидевшим причинять кому-то боль и приученным гуманистом Сенекой уважать жизнь и свободу всех людей. Фактически он был истинным внуком великодушного Германика – прежнего идола римлян. В характере Нерона того времени еще невозможно было найти ни безжалостности его матери, ни грубости его отца. Агриппина шокировала его проявлениями своей истинной натуры, и он разрывался между любовью к ней и ужасом перед ее деяниями. Он знал, что Сенека и Бурр во многом относились к его матери так же, как и он. Но даже при поддержке с их стороны Нерон не мог обвинить ее, понимая, что все сделанное ею было ради него, как не мог перестать демонстрировать на публике свое сыновнее уважение к ней. И все же он сознавал, что по мере того, как мать все больше и больше открывала ему свой истинный характер, ширилась пропасть между ними и его сердце наполнялось ужасом и смятением.
Такой, по крайней мере, нам видится ситуация с учетом ремарки Тацита, что в это время «ему приходилось вести неустанную борьбу с яростным нравом Агриппины, горевшей желанием укрепить свое неограниченное владычество», и тем не менее Нерон «публично осыпал ее всевозможными почестями». Чтобы сделать такой взгляд на положение вещей более очевидным, возможно, стоит вспомнить некоторые поступки молодого императора, в которых отразился его добрый нрав и контраст между ним и его матерью.
Нерон начал свое царствование с того, что вернул из ссылки множество людей. В то же время ни одному человеку не был причинен вред, за исключением Нарцисса и Силана, но и они оба пострадали не по его инициативе и без его ведома. Он не забыл добра, сделанного ему в детстве, и не мстил за вред, причиненный ему в прошлом. Он обратился к сенату с просьбой оказать честь старику Асконию Лабеону, который когда-то был одним из его учителей, и отказался преследовать некоего Юлия Денса, обвинявшегося, что он поддерживал притязания Британника на трон в противовес его собственным. Нерон так стремился избежать угнетения, что пытался, хотя и безуспешно, провести масштабную реформу, отменяющую все непрямые налоги на территории империи. Он действительно вел себя чрезвычайно милостиво и великодушно. В качестве примера его доброты можно упомянуть, что он за свой счет доставил из Египта доктора, чтобы тот вылечил его больного друга.
Когда некто Антистий Сосиан предстал перед судом сената за то, что сочинил о Нероне непристойные предательские стихи, он направил судьям сообщение, где написал, что желает оправдания своего обидчика, а в другой раз отказался наказывать тех, кто клеветал на него. Он снизил плату доносчикам, чтобы у тех было меньше интереса обвинять недовольных в измене. Назначил пенсии по старости сенаторам, находившимся в стесненных обстоятельствах, и щедро раздавал дары нуждающимся.
Когда ему впервые принесли на подпись смертный приговор, Нерон чуть не расплакался и воскликнул: «Зачем только меня научили писать?!» Он издал предписание, чтобы на гладиаторских поединках и других состязаниях на арене никого не убивали, включая даже приговоренных к смерти преступников, которым казнь заменили возможностью рискнуть жизнью в честном поединке. В результате в течение всего первого года его правления ни одна жизнь не была потеряна таким образом – поразительное новшество, не встретившее поддержки у кровожадного римского народа. Однажды, когда он был ребенком, его сильно взволновал несчастный случай с одним рабом: тот упал с колесницы, и его волоком утащили прочь. Нерону был сделан строгий выговор, что благородный человек не должен показывать жалости к слуге.
Можно понять, что при такой натуре разоблачение истинного характера его матери вызвало у него ожесточенную враждебность ко всему, что она отстаивала. Нерон начал ненавидеть тот благопристойный образ, тот идеал, который был представлен ему в детстве, и, наделенный от природы значительной долей правдивости и искренности, не мог скрывать растущего отвращения к тому лицемерию, которое скрывало под маской добродетели облик преступника. Ему вбили в голову, что приличия и внешние формы – это главное. Что для того, чтобы предстать перед людьми в том образе, который сделал бы его приемлемым для них, – в образе ревнителя римской традиции, – он должен скрывать свои слабости под личиной благочестия и культивировать в себе суровое достоинство, внешнюю сдержанность и самообладание, чтобы он мог демонстрировать людям те добродетели, которыми, как принято было считать, обладали их пращуры.
Его воспитывали в такой суровости, которая сохранилась только в самых строгих и консервативных старых семьях, и друзья для него подбирались именно из этих кругов. Его заставляли идти по стопам Августа, принимая традиционную интерпретацию обязанностей римского патриция. Ему говорили, что искусство, которое он так любил, должно быть предметом его покровительства, но не стремления, и бесконечно напоминали, что все занятия, предназначенные природой для свободного самовыражения, – музыка, поэзия, живопись, – были вроде мелких грешков, которым правитель воинственной империи мог предаваться разве что втайне. Даже свойственные ему вспышки приподнятого настроения порицались как неподобающие принцу старой школы.
Но теперь он вдруг решил покончить с этим гнусным надувательством – Нерон должен был стать самим собой.
Взбунтовавшись против показной благопристойности, он послал за самым известным в Риме учителем музыки и пения Терпнусом и с большим энтузиазмом стал учиться этим искусствам, поскольку ему сказали, что у него есть задатки великого певца. Сенека, возможно, дипломатично улыбнулся, Бурр, насколько посмел, выказал свое неодобрение, но Агриппина… можно только предполагать, как это ее потрясло. Рассердившись, она, должно быть, велела ему не быть глупцом, но, к ее огромному изумлению, Нерон, который искренне и глубоко увлекся музыкой, возразил, сказав, вероятно, что больше не потерпит ее вмешательства в его личную жизнь. Это определенно был разрыв и огромное потрясение для Агриппины.
Однако впереди ее ждал еще более серьезный удар. Как уже было сказано, в дни своего сурового ученичества Нерону не позволяли самому выбирать себе друзей, и к моменту своего воцарения он не знал молодых людей римского светского общества, а они не знали его. Его держали в стороне от веселого модного круга богатых римлян, которые взяли за образец культурную жизнь Греции и считали, что их родной Рим сильно отстал от времени. В течение долгих лет, и в особенности после смерти Мессалины, Агриппина игнорировала этот круг, чувствуя, что поддержка старомодной аристократии с большей вероятностью приведет Нерона на трон. И мудрость ее политики полностью подтвердилась.
Таким образом, в первые недели его царствования лидеры этого светского общества, никоим боком не попадавшие в сферу интересов Агриппины, подумали, что было бы любопытно узнать, что за человек их новый император. Они понимали, что он в любом случае не является одним из них. Нерон явно был благочестивым молодым человеком и находился полностью под каблуком своей добродетельной матери-пуританки. Он выглядел совсем не модным и понятия не имел, как тратить деньги, поэтому убранство императорского дворца было прискорбно унылым и неэлегантным. Одним словом, его считали каким-то деревенским увальнем и ужасным мещанином. Однако теперь Терпнус говорил им противоположное, что от природы Нерон – талантливый художник, поэт и певец, любитель всего греческого, романтичный молодой человек, мечтающий порвать со своей скучной жизнью. Модное светское общество было очень заинтриговано, но ничего не могло сделать: ворота дворца были наглухо закрыты после той вакханалии, которая привела к смерти Мессалины и большинства ее друзей.
Можно предположить, что это Нерон сам сделал первый шаг навстречу и вскоре робко и неуверенно дебютировал в том модном артистическом круге, признанным противником которого была его мать. Очень быстро нашлись три элегантных молодых человека, пожелавшие взять на себя задачу сделать из Нерона настоящего comme il faut (как подобает (фр.). – Ред.). Среди них был очаровательный и амбициозный Сальвий Оттон. Этот щеголеватый улыбчивый полнолицый молодой человек, на пять лет старше императора, отличался безрассудной дерзостью. Его волосы рано поредели, а подбородок остался таким безбородым и гладким, что некоторые утверждали, будто он использует депилятор. Другим был Клавдий Сенецион, сын вольноотпущенника, нажившего огромное богатство, культурный артистичный юноша, своей известностью обязанный красивой внешности. Третьим был Петроний по прозвищу Арбитр, поскольку считался признанным судьей в вопросах вкуса – томный скучающий молодой человек, большой мастер в искусстве красиво жить, при этом настоящий знаток фактически во всех видах искусства и выдающийся поэт-сатирик.
Робкий рыжеволосый император, весьма неуверенный в себе, но гордый тем, что подружился с такими блестящими остроумными молодыми людьми, привел их во дворец вопреки желанию своей матери и делал все, что мог, чтобы развлечь их. А они, со своей стороны, предались решению занимательной задачи, объясняя ему, что к чему, в то время как глубоко уязвленной Агриппине пришлось, полагаем, смирить свою гордость и принимать их с максимальной любезностью, на какую была способна. Рассказывают весьма поучительную историю, что Оттону было поручено показать Нерону пример искусства, как тратить деньги, и отучить его от скупых привычек Агриппины. Однажды во время обеда во дворце Нерон принес бутылочку дорогого аромата и, сознавая его ценность, но в то же время желая показать свою щедрость, капнул пару драгоценных капель на одежду Оттона, заметив, что делает это из расточительства. Когда на следующий день он явился к Оттону с ответным визитом, хозяин приказал, чтобы тем же самым ароматом обрызгали всех гостей из золотого распылителя, прикрепленного к потолку. Это стоило ему целого состояния, но императору преподали желаемый урок.