Позднее расхожей стала история, будто Нерон приказал отравить воду, которую добавляли, чтобы охладить вино. Тацит, Светоний, Дион Кассий и другие авторы тоже обвиняют Нерона в этом преступлении. Однако некоторые историки реабилитируют его, и мы, со своей стороны, не видим в его характере того времени ничего, что может навести на мысль о его виновности. Ему было всего семнадцать лет, и в течение еще нескольких лет он не запятнал себя убийствами. Еще более сомнительно, чтобы Нерон лишил кого-то жизни тайком, поскольку обладал достаточной смелостью, убежденностью и небесстыдством, чтобы совершать свои преступления совершенно открыто.
Правда, Тацит и Светоний приводят подробный рассказ, как Нерон организовал это отравление, прибегнув к услугам той же женщины, Локусты, которую, как утверждается, использовала Агриппина в случае с Клавдием. Но эти два случая существенно отличаются, и, значит, история, скорее всего, основана на слухах, а с учетом того, что в те времена любая внезапная смерть вызывала подозрения, которые обычно перерастали в обстоятельный рассказ о злом умысле, применение в отношении молодого императора презумпции невиновности было бы всего лишь запоздалым восстановлением справедливости. Трудно поверить, что Британник мог считаться реальным соперником Нерона, и даже Светоний так остро чувствовал отсутствие мотива, что предположил, будто этим мотивом могла стать ревность к мальчику, которую почувствовал Нерон, поскольку Британник спел лучше, чем он. Да и само поведение Нерона соответствовало поведению невиновного человека. Тем, кто его окружал, он указал, что, если желал бы смерти своего кузена, то ничто не помешало бы ему открыто приказать убить Британника и нет никаких причин, почему он стал бы это отрицать. «Почему я должен бояться закона?» – спрашивал он, имея в виду, что закон не может быть применен против него. В императорской семье предательство одного из близких родственников мужского пола всегда рассматривалось как полностью оправданное применение казни. Никто не задавал Калигуле вопроса, имел ли он право приказать убить Гемелла, и точно так же никто не стал бы обвинять Нерона, если бы он вдруг приказал предать Британника смерти, узнав, что Агриппина намеревается пойти с ним в казармы преторианской гвардии, чтобы получить поддержку.
Через несколько месяцев Сенека, видя, что Нерон обеспокоен этими слухами, написал трактат на тему милосердия и адресовал его императору. «Ты всегда ставил перед собой цель, которой не удалось достичь ни одному принцу, – не быть виновным в преступлении, – пишет он и тут же добавляет: – Изображать такую доброту, как твоя, было бы трудно, и, конечно, для тебя было бы невозможно длить этот обман». Эти слова философа звучат искренне.
В то же время Агриппина, безусловно, считала, что мальчика убил Нерон. Она думала, что это убийство стало его циничным ответом на ее угрозу провозгласить Британника императором, поэтому эта трагедия привела ее в состояние невыразимого ужаса и тревоги. Нерон знал, что мать считает его убийцей, и, вполне возможно, рассматривал это как проявление ее собственного характера. Вместе с тем с этого момента его жена Октавия возненавидела своего мужа со всей силой своей угрюмой, страстной натуры. Агриппина убедила ее, что Нерон убил Британника, и уже ничто не могло поколебать этой уверенности. Если бы у нее хватило смелости, она в отместку наверняка убила бы его.
Глава 9
Воздействие смерти Британника на мнение народа оказалось, видимо, противоположным тому, которое можно было ожидать, поскольку те, кто верил, что Нерон приказал отравить его, похоже, считали эти действия совершенно оправданными. Молодой император действительно был так популярен, что сохранил симпатии людей, как злодей в театральной постановке, и они только и делали, что старались найти ему оправдание. Они говорили, что это Агриппина – источник зла и что это она довела дело до такого конца, и вскоре народ начал разными способами демонстрировать свою нелюбовь к ней.
Ее положение во дворце тоже стало весьма рискованным, и она, чтобы обеспечить себе безопасность, в отчаянии попыталась сколотить вокруг себя некую коалицию. В то же время нехватка средств и желание любыми способами раздобыть их создавали впечатление, что она хочет сформировать своего рода резервный фонд. С помощью мелких хитростей она сделалась большим другом одинокой и никому не нужной Октавии и делала вид, что очень сочувствует ее горю из-за смерти брата и любовной связи Нерона с Актой. Она проявляла особое внимание к представителям аристократии старой школы, которые в последнее время стали отворачиваться от нее, но с готовностью повернули назад, поняв, что теряют свое влияние в Риме при новом императоре, с презрением относившемся к традиционным условностям. Она попыталась добиться лояльности значимых военачальников, и было ясно, что, завоевав дружбу подчиненных Бурра, хочет либо их поддержки, либо подорвать его позиции как командующего преторианской гвардией.
Злоба и мстительность Агриппины делали ее присутствие во дворце таким зловещим, что в конце концов Нерон, который теперь всерьез рассматривал жуткую мысль, что она может попытаться его убить, решил предоставить ей собственную резиденцию. В 55 году он, несмотря на ее яростные протесты, переселил мать в дом своей прабабушки Антонии, дочери Антония, – деяние, равнозначное лишению Агриппины ее всеми признанного положения силы, стоящей за троном. Одновременно с этим, зная о ее заигрывании с офицерами-преторианцами, он лишил Агриппину того довольно большого отряда, который был выделен в качестве ее личной охраны еще во времена Клавдия, когда ее власть была максимальной. «Горожане, – пишет Дион Кассий, – впервые видя Агриппину без ее личной преторианской охраны, старались не сталкиваться с ней даже случайно, и если кто-то все же встречал ее, то торопливо уходил с дороги, не сказав ни слова». Правда, Нерон попытался тактично сгладить ощущение, что ее унизили, расформировав и другие военные части, выполнявшие аналогичные функции, и объяснил это тем, что ему не нравятся эти военные демонстрации и что солдаты должны использоваться исключительно в военных целях. Он больше не позволял преторианцам посещать публичные собрания и убрал силы, которые должны были поддерживать порядок в амфитеатре. Как указывает Тацит, он сделал это, чтобы поощрить в обществе ощущение свободы, однако интересно заметить как пример позднейшего непонимания его мотивов, что Дион Кассий объявляет это удаление войск желанием поощрить массовые беспорядки и драки, от которых Нерон всегда получал большое удовольствие.
Несмотря на то что Нерон, проявив несомненную мудрость, удалил из дворца Агриппину, он взял за правило демонстрировать свое внимание и уважение к матери, часто навещая ее в новом доме, хотя никогда не задерживался там надолго и никогда не позволял себе оставаться с ней наедине. Он наносил эти визиты в сопровождении придворных и офицеров дворцовой стражи и, поцеловав мать и сказав несколько ничего не значащих слов, спешил удалиться, что сопровождалось разносившимся по пустым гулким коридорам топотом ног и бряцанием оружия. Кроме того, он уговаривал ее время от времени уезжать из Рима на одну из ее вилл за городом или на море. На самом деле он надеялся, что она постепенно забудет свои горести, отойдет от политической жизни и станет вести спокойную жизнь женщины среднего возраста где-нибудь вдали от суеты большого города.
У Агриппины определенно имелись веские причины сделать это, поскольку она стала настолько непопулярной, что большинство когда-то близких друзей ее оставили. Правда, некоторые из подруг приезжали, чтобы ее утешить, хотя неизвестно, делали они это из любви или из ненависти, как сухо замечает Тацит. В любом случае, помимо Палласа, ее навещали всего четыре-пять человек из тех, кто когда-то ее окружал. Однако усмирить Агриппину было не так просто. Ей еще не исполнился сорок один год, и справедливо или нет, но она считала, что еще в состоянии завоевать сердце мужчины своей женской красотой и шармом.
У Агриппины был кузен, молодой человек двадцати лет Рубеллий Плавт, чья мать Юлия была внучкой Тиберия и сестрой несчастного Гемелла, соперника и жертвы Калигулы, а ее бабушка Ливия приходилась сестрой Клавдию. Этот юноша изредка появлялся в доме Агриппины, и поскольку он являлся одновременно правнуком императора Тиберия, внучатым племянником императора Клавдия и кузеном императора Калигулы, в скором времени пошли разговоры о том, что Агриппина пытается сделать его больше чем другом, с учетом того факта, что он один из наиболее вероятных кандидатов на трон в случае, если с Нероном что-нибудь произойдет.
Однажды ночью некий танцор и актер по имени Парис, который был вольноотпущенником тетки Нерона Домиции Лепиды и которого императору одолжили, чтобы он развлекал его по вечерам, дрожащий и смятенный, вошел в комнату, где слегка разгоряченный вином император обедал и веселился, и рассказал, что только что слышал, будто Агриппина собирается выйти замуж за этого Рубеллия Плавта и попытается убить Нерона, чтобы затем провозгласить Плавта императором, и что в заговоре участвует Бурр.
Нерон пришел в ярость. Он послал за Сенекой и повторил ему, что услышал. Но Сенека смог быстро убедить его, как минимум, в том, что верность Бурра вне подозрений, после чего за ним тоже послали. Будучи честным и бесстрашным человеком, Бурр рискнул попытаться защитить Агриппину, и, когда Нерон в возбуждении крикнул, что ее смертоносные планы нужно остановить, а ее саму предать смерти, Бурр снова повторил, что ей необходимо предоставить возможность оправдаться. Наконец, он сказал, что сейчас уже слишком поздно, а Нерон, Парис и все остальные слишком пьяны, чтобы делать резкие движения, и будет правильно дождаться утра, когда головы у всех прояснятся. Бурр поклялся, что, если в ходе разбирательства выяснится, что Агриппина виновна, он сам немедленно казнит ее. Расстроенный Нерон согласился отложить дело до утра.