Вскоре после этого в 58 году произошло более серьезное событие. Вспомним, что Сулла, муж Антонии, сводной сестры Октавии, был обвинен в посягательстве на трон, но Нерон позволил замять это дело. Однако теперь против него выдвинули обвинение в покушении на жизнь императора. Однажды Нерон, направляясь во дворец, проходил по улицам Рима. Желая посетить сады Саллюста на Пинчианском холме, он отклонился от своего обычного маршрута, взяв с собой лишь небольшую свиту, а остальных под началом вольноотпущенника некоего Грапта отправил прямо домой. На этих людей напала шайка разбойников, но во время драки Грапту удалось сбежать, и он, вернувшись во дворец, написал поразивший всех доклад, где утверждал, что это было покушение на жизнь императора и что нападавшим заплатил Сулла. В этом деле много неясного, тем более что Сулла по характеру был ленивым и апатичным, и император с большим трудом мог заподозрить в нем серьезного соперника. Однако он поддерживал близкие дружеские отношения с Агриппиной и Октавией, и, возможно, одна из этих дам или обе убеждали его попытаться захватить трон.
В результате Нерон выслал Суллу из Рима, взяв с него обещание, что он поселится в Мессилии (Марсель) и не нарушит предписания до дальнейших приказов. В то время Мессилия являлась одним из самых крупных в империи центров торговли, науки и культуры, и, следовательно, судьбу Суллы никак нельзя назвать особенно печальной. Но если эта снисходительность к предполагаемому изменнику означала, что Нерон просто принял меры предосторожности, то двор теперь определенно насторожился. Люди начали бояться, что их любимый император действительно в опасности, и в сторону Агриппины, которая считалась источником проблем, устремились гневные взгляды. Со всех сторон до Нерона доносился шепот, намекавший, что он подвергает себя риску, позволяя сыновнему долгу взять верх над здравым смыслом. Но, несмотря на эти предупреждения, он по-прежнему не хотел принимать жестких мер против матери, которую он когда-то любил и пред которой по сей день испытывал благоговейный трепет.
Казалось, ничто не могло открыть Агриппине глаза на то, как глупо было продолжать борьбу с тем свершившимся фактом, что сын больше не зависит от нее. Она требовала от него послушания и, поскольку он отказывался подчиниться, угрожала, что лишит его трона. Ничто не могло остановить ее слепого надменного движения к страшной публичной гибели, и огорченный Нерон тщетно ломал голову, стараясь найти способы спасти Агриппину от ее собственной глупости. Он снова и снова искал для нее оправдания, убеждая своих друзей, что следует извинить вспыльчивый характер его матери и что ее всегда лучше не упрекать, а успокаивать. Однако бесконечно отмахиваться от ее угроз он не мог. Его советники считали ужасным скандалом то, что им пришлось предотвращать заговор с целью убийства императора, в котором уличили саму императрицу-мать. Но с точки зрения Нерона, невозможно было не допустить, чтобы его мать постигло несчастье быть наказанной сыном, которого она любила. С одной стороны, он больше не мог терпеть, чтобы ее присутствие рядом с ним представляло угрозу, с другой – он не мог отдать ее на растерзание толпе, жаждавшей мести.
Так продолжалось до декабря 58 года, когда Нерон отпраздновал свой двадцать первый день рождения. И уже в начале следующего, 59, года появились явные признаки приближающейся катастрофы либо для нее, либо для него.
Глава 10
В начале весны 59 года Нерон отправился провести время в своем дворце в Байи, курортном городе на берегу Неаполитанского залива. В то время Байи считался в высшей степени фешенебельным курортом, где многие представители верхушки римского общества имели прекрасные загородные дома, построенные на лесистых склонах холмов, обращенных к заливу, и где почти у каждого состоятельного человека имелась своя маленькая или большая вилла либо наверху над городом, либо у берега, либо даже на специальных искусственных сооружениях, выступающих в море. Дворец стоял вблизи Мизенума, морского порта, расположенного у мыса, образовавшего северный рог залива, на другой стороне которого находился Баули, маленький и более тихий курорт, примыкавший к небольшому заливу под названием озеро Лукрино, где стояла вилла Агриппины. Байи был знаменит своими горячими источниками, и в городе имелось множество купален, которые в зимнее время становились центрами общественной жизни, тогда как главным летним развлечением являлись морские купания.
Курорт считался самым роскошным местом удовольствий во всей Италии, и купавшийся в лучах солнца дворец Нерона, стоявший, по-видимому, к западу от города, наверняка был центром той блестящей, веселой светской жизни, главным действующим лицом которой Поппея хотела видеть Нерона. Теперь она, вероятно, была там вместе с ним, в то время как официальная императрица Октавия и его бывшая любовница Акта оставались в Риме, а Агриппина обитала в фамильном доме Агенобарбов в Антиуме. Сенека и Бурр приехали вместе с императором, хотя первому, будучи философом, приходилось делать вид, что жизнь в Байи ему не по вкусу.
«Это место, которого следует избегать, – писал он, – поскольку, несмотря на определенные природные преимущества, роскошь заявила свои эксклюзивные права на этот курорт… Я не хотел бы жить в кофейне и смотреть, как люди рыщут по берегу в поисках выпивки или устраивают дурацкие вечеринки под парусом, и слушать, как над водой разносится их пение». Еще он пишет, как ему скучно в этом дворце удовольствий, где можно заниматься только тем, что, глядя из окон, подсчитывать количество непотребных женщин, проплывающих мимо на своих лодках, наблюдать за разными судами, весело раскрашенными в самые разные цвета, или смотреть на розы, плывущие по воде после цветочной битвы, а ночью приходится слушать звуки серенад и пьяных скандалов на улицах.
Однако другие люди находили Байи чарующим. Например, Марциал говорит о нем следующее: «Хотя я воспел Байи в тысяче своих стихов, он все равно воспет меньше, чем того заслуживает. Байи – это дар природы и ее гордость». «Несравненный Байи», «безоблачный Байи», «беспечный, чарующий Байи», как называли его другие римские авторы, а Пропертий в письме своей любовнице Синтии предупреждает ее об опасностях Байи, о безнравственной жизни и заявляет, что «эти пляжи разрушили отношения многих влюбленных пар и часто приводили к гибели простодушных девушек».
Несмотря на веселую жизнь во дворце, Нерон едва ли чувствовал себя счастливым, поскольку он наверняка беспокоился из-за своей матери и слухов о заговорах против него, всегда в той или иной степени связанных с ней. Теперь частым гостем на его пирах стал его вольноотпущенник Аницет, который когда-то в детстве был его наставником, а теперь стал адмиралом флота, стоявшего в Мизенуме. По какой-то неизвестной нам причине этот угрюмый старик не любил Агриппину и однажды, когда Нерон рассказал ему о своей обеспокоенности в отношении нее, мрачно заметил, что люди иногда совершают поездки по морю и иногда этих путешественников настигает кораблекрушение. Он рассказал императору, как легко можно построить судно, которое, как суда, построенные для учебных боев и других водных развлечений, может незаметно дать течь и затонуть. Позднее он сказал, что если Агриппина по какой-то случайности приедет в Байю навестить своего сына, императора, то он, Аницет, почтет за честь организовать для нее морскую прогулку на судне, специально построенном им для императрицы-матери.
Нерон понял, что он имел в виду, и в его голове поселилась чудовищная мысль. Если Агриппина станет жертвой кораблекрушения и утонет, он будет избавлен от необходимости отдавать приказ о ее аресте и свидетельствовать против нее.
Теперь ее смерть стала неизбежной, потому что, как уже было сказано, ее интриги стали достоянием публики, и все подталкивали императора к тому, чтобы убрать ее с дороги, прежде чем она увенчает свою преступную карьеру убийством собственного сына. Смерть в результате несчастного случая – да, это могло стать решением! Так Агриппина никогда не узнает, что это он приговорил ее. Она умрет, не сознавая, что орудием ее уничтожения был ее собственный сын.
Несмотря на все, что она сделала, чтобы задушить его молодой дух; чтобы не позволить ему жить той жизнью, которой он хотел жить; задавить те артистические порывы, которые все более и более настойчиво требовали выражения; несмотря на ее хладнокровное решение отобрать у него трон, ее сын, отказавшийся подчиниться ей, по-прежнему не мог преодолеть свою детскую любовь к ней и страх перед ее упреками. И вот теперь, когда Немезида настигла ее, когда она уже не могла и дальше избегать наказания за свои злодеяния, он был почти счастлив, что в состоянии сослужить матери эту последнюю службу и, таким образом, избавить ее от позорного и плачевного финала в виде неизбежного осуждения. Ее корабль разобьется здесь, у берегов Байи так публично, так открыто, что ни один человек не посмеет сказать, что катастрофа была подстроена! Смерть настигнет ее внезапно, неожиданно и милостиво, и он наконец освободится от страха причинить ей боль, который постоянно нависал над ним темной тучей.
Такова наша интерпретация зарождения страшного деяния, которое история называет самым черным преступлением Нерона, но которое, как я считаю, представлялось ему мрачным и драматичным актом милосердия. Нам следует иметь в виду, что его мать по собственной воле слепо играла со смертью, потому что в эпоху, когда жизнь стоила дешево, а родственные узы в доме императора таили в себе скорее опасность, чем защиту, заговоры и интриги Агриппины с очевидностью вели ее к общественному осуждению, и, если бы Нероном двигала ненависть, он мог бы подождать, понимая, что уже очень скоро закон и сенат освободят его от ответственности за ее смертный приговор. Но, как будет видно, он всегда принимал во внимание ее чувства. Совершенно ясно, что в нем было что-то – будь то любовь, жалость или сыновний долг, – заставлявшее его избегать причинения матери психологических страданий, неизбежных в ходе суда по обвинению в измене. Нам кажется, сама по себе мысль о ее смерти Нерона не волновала. Если только он будет знать, что Агриппина умрет, считая, что он ее любит, ее смерть станет очевидным облегчением.