В этот момент прибыл посланец Агриппины Луций Агерин. Этот человек уже подозревал Аницета и теперь в его поведении увидел доказательство его вины. В приступе внезапной ярости он выхватил кинжал и бросился вперед. После короткой схватки все трое скрутили нападавшего, и кинжал упал на пол. Прибежавшая на крик стража подумала, что произошла попытка убийства императора, и выволокла Луция Агерина из комнаты. Вскоре во всем дворце начался переполох. Сам Нерон не сомневался, что это мать в отместку послала своего вольноотпущенника, чтобы тот его убил. Поэтому, когда Аницет с криком, что воздаст мерой за меру и без промедления закончит то, что начал, бросился вон из комнаты, ни он, ни Сенека, ни Бурр не шевельнули пальцем, чтобы его остановить. Взяв с собой двух морских офицеров – Геркулеса и Олоарита – и нескольких матросов, Аницет двинулся на виллу Агриппины.
К этому времени на берегу вблизи от того места, где произошло предполагаемое кораблекрушение, собралась толпа людей, многие из которых были с факелами, а на воде появилось несколько лодок, приплывших, чтобы спасать тех, кто не смог доплыть до берега и держался на плаву, уцепившись за обломки. Когда выяснилось, что императрица в безопасности, часть толпы направилась к вилле, однако моряки, прибывшие с Аницетом, успели закрыть ворота и охраняли их.
Агриппина, за которой ухаживала служанка, лежала на кровати. Рядом стояла единственная лампа, освещавшая комнату. Внезапно двери распахнулись, и в комнату ворвался Аницент с мечом в руке и два его офицера. Служанка в ужасе выбежала через заднюю дверь. Агриппина вскочила. «Если вас прислал император, чтобы справиться о моем здоровье, – взволнованно произнесла она, глядя на капитана, – то можете передать ему, что со мной все хорошо».
Аницет, не говоря ни слова, двинулся к ней, и Агриппина, догадавшись, что пришел ее последний час, гордо выпрямилась. «Если вы собираетесь убить меня, – прошептала она, не сводя с него разгневанного взгляда, – я скажу, что это не мой сын послал вас сделать это. Он никогда не отдал бы приказа предать смерти свою мать…» Слова замерли на ее губах. Внезапно Агриппина прозрела, и мгновенной вспышкой ее поразила мысль: кораблекрушение было запланировано, но, поскольку ей удалось спастись, она должна быть казнена здесь и сейчас… по приказу своего сына. В приступе ярости и ненависти она разорвала на себе платье. «Бейте сюда! – Она указала на нижнюю часть своего тела. – Бейте сюда, в то лоно, которое выносило Нерона!»
Палачи замешкались, и она, видимо, попыталась опередить их, достав свой кинжал, чтобы ударить себя в грудь. Но почти одновременно с этим один из офицеров Аницета ударил ее сзади по голове, и уже в следующий миг меч Аницета пронзил ей сердце.
Когда Нерон получил известие о том, что его мать мертва, он поначалу был так потрясен, что не поверил своим ушам. Потом его охватила дрожь, и он, буквально рухнув в кресло, уставился вперед широко раскрытыми, немигающими глазами. Через некоторое время он вскочил на ноги, озираясь по сторонам с видом полнейшего недоумения, после чего разразился слезами. Чтобы успокоить императора, Сенека напомнил ему, что он действовал из милосердия, а Бурр подвел к нему нескольких преторианцев, которые, пожав ему руку, рассказали, как близок он был к смерти.
Тацит говорит, что многие отрицают это утверждение, и Светоний и Дион Кассий заявляют, что потом император настоял на том, чтобы увидеть труп матери. Если это правда, то, когда его привели в комнату, где она лежала, он пристально уставился на нее, с ужасом глядя на страшные раны, а потом отвернулся и, видимо чтобы справиться с подступившей дурнотой, попросил воды. После этого он снова повернулся к телу Агриппины и пробормотал: «А я и не знал, что она была такая красивая». Затем Нерон распорядился незамедлительно провести траурную церемонию и кремацию и быстро вернулся во дворец. Жители Байи услышали пение жрецов и увидели, как посреди парка, окружавшего виллу, запылал огонь. Тело императрицы-матери положили на поспешно сложенный костер и сожгли. Когда огонь погас, вольноотпущенник и фаворит Агриппины Мнестер, вероятно подумав, что теперь его причастность к некоторым из заговоров его любовницы выйдет на свет, покончил с собой.
А вернувшийся во дворец Нерон «в растерянности и отчаянии ждал рассвета», как говорит Тацит. Однако наутро императору, видимо, полегчало, поскольку ему сказали, что люди собираются в храмах, чтобы возблагодарить богов за то, что Агриппина мертва, и за то, что все эти годы боги хранили императора от посягательства ее кровожадных рук.
Потом Сенека написал от имени императора письмо, которое было послано сенату, где Агриппина обвинялась в целом ряде страшных преступлений и убийств. В письме говорилось, что именно она была причиной зверств, совершенных в последние годы жизни Клавдия. Чтобы завоевать абсолютную власть, она строила козни против самых выдающихся граждан Рима. Она стремилась добиться клятвы верности от преторианских гвардейцев, а когда не смогла этого сделать, не позволила повысить их жалованье. «Сколько труда мне стоило, – добавил в письме Нерон, – разрушить ее замысел получить место в самом сенате и добиться права принимать иностранных послов». Затем Нерон описал, как судно, на котором плыла Агриппина, потерпело кораблекрушение, а она, поверив, что это было покушение на ее жизнь, послала своего вольноотпущенника, чтобы тот убил его, и как в момент ареста она сама заколола себя. В конце письма Нерон написал: «Мне с трудом верится, что теперь я свободен от нее, хотя я не испытываю от этого удовольствия».
Ненависть к Агриппине была так велика, что сенат тут же отправил Нерону свои поздравления и постановил, чтобы отныне в день ее смерти повсеместно произносились благодарственные речи, а день ее рождения был отмечен в календаре как день дурного предзнаменования; чтобы празднества в честь Минервы, когда она умерла, отныне отмечались особенно пышными увеселениями, а в здании сената были установлены статуи этой богини-хранительницы и императора Нерона, обе из чистого золота.
Однако все это не могло успокоить Нерона. «Он выглядел подавленным и убитым горем, – пишет Тацит. – Казалось, он был не рад тому, что уцелел, и бесконечно оплакивал свою мать». Во сне его терзали кошмары, и он вскакивал, звал ее по имени и нежно шептал ей слова любви. Он неоднократно заявлял, что видел ее призрак и слышал, как над холмами позади ее виллы раздавались стоны и плач Агриппины. Чувствуя, что больше не может видеть мест, связанных с этой трагедией, Нерон уехал в Неаполь, а потом начал скитаться с места на место, отказываясь возвращаться в Рим. Однажды он устроил сеанс, на котором пытался вызвать дух Агриппины, но эксперимент не удался.
Так Нерон провел все лето, и постепенно, по мере того как он все отчетливее сознавал, что теперь свободен от любых ограничений, его мрачность начала рассеиваться. «Наконец-то я император, – хмуро сказал он как-то, – спасибо Аницету». И как знак своей новой свободы вернул из ссылки несколько человек, изгнанных из Рима по воле его матери. Среди них были Юния Кальвина, несправедливо обвиненная в инцесте со своим братом Луцием Силаном, и Кальпурния – дама, которой так восхищался Клавдий. Кроме того, он велел привезти в Рим пепел убитой Лоллии Паулины и поставить над местом его захоронения надгробный памятник.
Все эти месяцы Нерон получал письма с просьбами вернуться в столицу, чтобы люди смогли оказать ему подобающий прием, чего они страстно желали. Ему твердили, говоря словами Тацита, «что само имя Агриппины было им ненавистно, что с ее смертью искры народной любви разгорелись жарким пламенем и что они просят его приехать, чтобы лично увидеть доказательства всенародного обожания». Но Нерон вернулся в Рим только осенью. И несмотря на это, его встречали такими овациями, что даже те, кто ожидал всплеска народной любви, были потрясены. На всем его пути через город были установлены ряды сидений, заполненные толпами восторженных горожан. Люди пришли целыми семьями в сопровождении женщин и детей. Там были все сенаторы, облаченные в свои официальные одежды. В плотном окружении толпы Нерон проследовал в Капитолий, где повторил слова народной благодарности богам за то, то они избавили империю от женщины, которая его выносила.
Глава 11
Неясно, была ли Поппея с Нероном в его скитаниях поздней весной и летом 59 года, но, вероятно, большую часть этого времени она находилась где-то поблизости. Однако если она думала, что за смертью Агриппины последует развод императора с Октавией и женитьба на ней, то наверняка испытала огромное разочарование. Нерон, должно быть, указал ей, что люди очень любят Октавию, и это вполне естественно, поскольку ее жалеют. Ее отец, мать и брат умерли, ее сводная сестра Антония была далеко в Марселе, а муж отстранился от нее. Если бы он развелся с ней, это вызвало бы возмущение народа, и теперь, когда люди так хорошо отнеслись к нему после смерти Агриппины, было бы глупо рисковать этой нежданной доброжелательностью.
Полагаем, он также сказал Поппее, что существует только одна причина для развода с Октавией, которую мог бы привести, не подвергая себя опасности быть обвиненным в попытке оболгать ее, – это ее бесплодие. На тот момент ей исполнилось двадцать лет, но она ни разу не подавала признаков, что станет матерью. Причина могла заключаться в том, что их супружеское общение было довольно редким, или в том, что взаимная антипатия заставляла их держаться врозь, а может, он или она действительно были бесплодными. В любом случае со временем это могло стать причиной для развода, и Октавию можно было спокойно лишить титула императрицы, но это время определенно еще не пришло. Поппея должна была ждать, хотя в действительности отсрочка шла ей на пользу, поскольку, женись Нерон на ней сейчас, это неизбежно породило бы подозрение, что она приложила руку к смерти Агриппины – как известно, императрица-мать была против его развода, – и вместе с тем вызвало бы вопросы, не имел ли Нерон внятного мотива действовать против матери. К этому следует добавить, что Поппея все еще числилась замужем за Оттоном, и, хотя эту связь можно было разорвать в любой момент, ее лучше было сохранить до тех пор, пока Нерон не освободится от Октавии.