На это ее няня, которая, очевидно, испытывает определенную симпатию к Нерону, резко говорит Октавии, что вместо того, чтобы с угрюмым видом размышлять о своих несчастьях, было бы гораздо мудрее попытаться добротой и нежностью завоевать привязанность своего мужа. Но Октавия не в силах скрывать всю глубину своей ненависти и с жаром восклицает, что легче завоевать сердце разъяренного льва, чем такого человека, как Нерон.
Няня умоляет ее успокоиться, но Октавия продолжает оплакивать свою судьбу с еще большей горечью, изливая свои беды потоком слов. Свет нового дня, говорит она, ее не радует, настолько она раздавлена своими бедами. Ее отец мертв, ее мать казнена, брата ее лишили, а муж ставит ее даже ниже, чем рабыню Акту. Она постоянно дрожит и плачет, но не от страха смерти как таковой, а от всего этого ужаса. Хуже смерти видеть лицо Нерона, который в последние дни, глядя на нее, постоянно хмурится. Но и ее жгучий гнев не позволяет демонстрировать ему любезность, потому что, глядя на него, она постоянно видит в нем человека, отнявшего трон у ее брата. Перед глазами встает призрак несчастного Британника, протягивающий руки, чтобы ударить Нерона по лицу или выцарапать ему глаза в тщетной попытке отомстить за себя. Затем этот призрак в ужасе летит к ней в спальню, кружит вокруг нее, будто хочет прижаться, будто Нерон преследует его, или хочет убить их обоих.
А теперь помимо всего этого появилась Поппея, эта гордая любовница Нерона, которая носит его фамильные драгоценности, ради которых он убил свою мать. И если раньше существовала какая-то возможность примирения, то какие надежды остались теперь? Торжествующая Поппея бросает на нее взгляды, в которых сверкает ненависть, и угрожает занять ее место, став женой Нерона, и в качестве награды за свое прелюбодеяние требует саму ее жизнь. О, если бы только дух отца мог прийти к ней на помощь!
Няня с горечью отвечает, что нет смысла ждать помощи от богоподобного Клавдия, поскольку это именно он предпочел Нерона своему сыну Британнику, после того как взял в жены дочь собственного брата Агриппину, и этот отвратительный инцест породил всю череду проблем и преступлений. Она говорит, что сначала несчастного Силана, помолвленного с Октавией, обвинили в инцесте, в котором он был не виноват, а потом его умертвили из опасения, что он может стать слишком сильным. И все это – страшное преступление Агриппины. Потом Октавию против ее воли выдали за Нерона – юношу с ненормальным характером, склонным к греху, чья любовь к Октавии, если когда-нибудь и существовала, была тлеющим огоньком, зажженным его матерью. И все потому, что Агриппина посмела мечтать об огромной мировой империи и с помощью всех мыслимых интриг и преступлений тянула своего сына все выше и выше. Потом был убит Британник, Британник, который являлся звездой этого мира и столпом императорского дома. Даже Агриппина с ее каменным сердцем плакала, когда тело Британника сжигали на костре. «Так пусть Нерон уничтожит и меня! – восклицает Октавия. – Иначе он умрет от моей руки, руки, которую сделали сильной тоска, гнев, несчастье, скорбь…»
«Молчи! – шепчет ей няня. – Ты должна попытаться завоевать любовь своего мужа, чтобы сама осталась невредимой и смогла подарить ему сына и наследника, о котором он так мечтает. В конце концов, народ тебя любит».
«Нерон могущественней народа», – отвечает Октавия.
«Хорошо, но Нерон относится к тебе с уважением», – напоминает ей няня.
«Относился бы, если бы Поппея ему позволила», – возражает Октавия.
«Поппея! – фыркает няня. – Да ее же никто не любит».
«Ее любит Нерон. И он хотел бы сделать ее своей женой», – отвечает Октавия.
«Это всего лишь страсть, и она пройдет, – говорит няня. – А ты можешь дать ему нечто более долговечное».
«Даже Акта боится ненависти Поппеи, – добавляет Октавия. – Акта теперь ведет себя очень скромно, но видно, что она страшно боится».
«Неужели ты не можешь забыть свою злость на него?» – молит няня.
«Никогда! – восклицает Октавия. – Скорее море сольется со звездами, вода с огнем, темнота со светом и день с ночью, чем моя душа, вечно скорбящая о смерти брата, соединится с неправедной душой моего мужа Нерона. Нерон – это чудовище, враг богов и достойных людей, который изгоняет добродетели с их мест и добрых горожан из их домов, который убил Британника и свою собственную мать. Нерон – это узурпатор, это сын Агенобарба, это тиран, отягощающий весь мир своим позорным ярмом и оскверняющий своим непристойным поведением имя Августа!»
«Молчи, молчи! – снова молит няня. – Как ты можешь надеяться, что не вызовешь гнев своего мужа, если будешь продолжать вести себя так?»
Дальше следуют другие сцены драмы, цитаты из которых будут приведены по ходу повествования. Но, возвращаясь к историческому повествованию, следует упомянуть тот удивительный факт, что отношение Октавии к Нерону не изменило его решимости не разводиться с ней. Правда, в конце концов он решил отослать ее жить в собственном доме или, что более вероятно, в какой-то определенной части дворца, чтобы ее присутствие больше не давало Поппее предлогов жаловаться. Октавию, конечно, возмутило это насильственное переселение, но еще сильнее она разозлилась, когда Нерон сказал, что она должна довольствоваться тем, что все еще его жена и императрица.
Однако Октавия оказалась не единственной, кто подвергся ограничениям. Примерно в это же время Нерон согласился прекратить свои редкие визиты к бедной маленькой Акте и отослал ее из Рима на красивую виллу вблизи города Велитра (Велетри) с видом на Понтийские болота и море за ними – фамильную вотчину предков Августа по линии отца.
Вскоре после этого, в 62 году, Нерон лишился своего самого верного за всю жизнь друга достойного Бурра, своего бывшего наставника и префекта преторианской гвардии. Бурр тяжело заболел. Недуг – вероятно, ангина, которая в те времена была чрезвычайно опасна, – поразил его горло. Нерон пришел его навестить, но храбрый солдат, тяжело дыша, отвернулся и на все расспросы императора отвечал только: «У меня все в порядке. Говорю тебе, все в порядке». Он всегда был неразговорчив и необщителен. Рассказывают, что однажды, когда Нерон повторно спросил его мнения по поводу какого-то дела, Бурр резко ответил: «Если я что-то о чем-то сказал, не проси меня повторять». И теперь, умирая, он отказался обсуждать свой недуг.
Когда он умер, по городу поползли обычные слухи, что Нерон его отравил. Но Тацит пишет: «Тот факт, что его горло постепенно распухало изнутри и в конце концов доступ воздуха оказался перекрыт, указывает на то, что причиной его смерти была болезнь естественного происхождения». Ни один из современных историков, естественно, тоже не предполагает, что Нерон имел к этому какое-то отношение.
До назначения Бурра командиром гвардии этот пост занимали одновременно два офицера, и теперь Нерон вернулся к этому двойному командованию. Он назначил префектами Фения Руфа, одного из личных друзей покойной Агриппины, и Софония Тигеллина, того самого человека, который был изгнан из Рима Калигулой в 39 году по обвинению, что являлся любовником Агриппины, и Агриппина вернула его, как только получила достаточно власти, чтобы это сделать. Тигеллин родился в Агригентуме на Сицилии и поначалу был рыбаком, но потом занялся разведением лошадей в горах Калабрии. Этот «бизнес» привел его в Рим и ко двору, где его красивую фигуру оценили Агриппина и ее сестра, которые завели с ним дружбу с известным результатом. Позднее, чтобы сделать приятное матери, Нерон поставил Тигеллина командовать городской стражей, иначе говоря, полицией, но теперь, назначая его на более высокий пост, он действовал отчасти из-за личной симпатии к этому человеку, отчасти потому, что шаг от командира полиции к командующему преторианской гвардией был вполне естественным. Странно, однако, что два друга покойной Агриппины были, таким образом, отмечены одновременно. Может, теперь, когда время притупило остроту его ссор с ней, Нерон начинал чувствовать определенное желание отдать дань уважения ее памяти. А может, преторианским гвардейцам, которые всегда были верны Агриппине, как дочери их героя Германика, нужно было показать, что Нерон не держит зла на тех, кто служил его матери. В связи с этим знаменательно, что Дион Кассий ссылается на какие-то жертвоприношения, которые примерно в это время были сделаны, чтобы почтить ее память.
Смерть Бурра стала страшным ударом для Сенеки, который так счастливо сотрудничал с ним в течение многих лет, и спустя совсем немного времени философ попросил Нерона отпустить его на покой. Сенеку тревожили непрекращающиеся нападки на него лично, он знал, какие о нем ходят россказни, и, даже если в них никто особенно не верил, они причиняли беспокойство императору. Вероятно, с годами Сенека стал несколько самодовольным и весьма критически относился к тем пылким молодым людям, которые считали Нерона гением и сверхчеловеком и в те дни постоянно толпились вокруг своего слегка сбитого с толку героя, рассказывая ему, какой он замечательный, и провожая его полными обожания взглядами.
Их нападки на Сенеку Тацит запечатлел в пассаже, который имеет смысл привести целиком: «Они предъявляли ему различные обвинения, а именно в том, что он уже нажил огромное состояние, гораздо большее, чем признавалось нормальным для частного лица; что пытался отвлечь от императора народное восхищение, обратив его на себя; что стремился превзойти своего суверена в красоте своих садов и великолепии своих домов; что присвоил себе монополию на ораторское искусство; что с тех пор, как Нерон всерьез увлекся сочинением стихов, Сенека с непривычным для него усердием занялся тем же самым, поскольку являлся открытым недругом природных талантов императора, стремился умалить его вокальные данные и пренебрежительно отзывался о его искусстве управления колесницей. Делалось это с одной-единственной целью – показать народу, что не существует ничего достойного похвалы, кроме его собственных талантов. Конечно, они говорили, что Нерон уже вышел из возраста, когда ему требовались воспитатели, и находился в расцвете молодости. Следовательно, должен был избавиться от этого педагога и положиться на тех учителей, которые достигли совершенства в искусствах, в которых он имел врожденный дар».