Несчастье многим принесла она».
Сенека: «Ей страшен тот, кто выше всех».
Нерон: «Но и его она порочит».
Сенека:
«С молвой ты сладишь. Лишь бы дух смягчили твой
Октавии чистый нрав и юность».
Нерон:
«Довольно! Настойчивость твоя мне утомительна.
Позволь мне сделать то, что порицает Сенека.
И так исполнить просьбы Поппеи медлю я.
Хоть понесла во чреве от меня залог!»[1]
Эта новость сразила Сенеку. Он понял, что больше ничего не сможет сделать. Случилось худшее. Теперь Нерон разведется с Октавией, женится на Поппее, и начнется восстание. Потому что люди по какой-то неведомой причине – если не просто из жалости – любили эту странную угрюмую Октавию и не любили Поппею за то, что она хотела занять ее место; за то, что была старше Нерона; и за то, что не принадлежала к императорскому дому. В глубоком унынии Сенека удалился, чтобы вернуться к своим уединенным философским занятиям.
Глава 13
Развод с Октавией состоялся, вероятно, на первой неделе мая 62 года. Причиной было названо ее бесплодие. Чтобы смягчить ее досаду, Нерон одарил ее огромным состоянием, конфискованным у Рубеллия Плавта, и передал ей дом, который занимал Бурр и который, будучи резиденцией могущественного человека, командующего преторианской гвардией, как можно предположить, стал известным и престижным местом. Возможно, дар подразумевал и некоторую иронию, поскольку до того, как Плавта казнили, ходил слух, что если император разведется с Октавией, то она выйдет за Плавта и попытается сделать его императором. Что же касается Бурра, все знали, что он пытался убедить Нерона ни в коем случае не разводиться с ней, чтобы она оставалась императрицей, хотя бы номинально.
Спустя две недели, то есть примерно на третьей неделе мая, Нерон и Поппея поженились. Модный свет, признанной царицей которого являлась Поппея, остался доволен, но традиционная аристократия и простой народ были единодушны в своем возмущении. Первые – из-за новомодных взглядов и передовых идей Поппеи в отличие от консерватизма Октавии, которая к тому же была принцессой из дома Клавдиев и по крайней мере внешне вела себя целомудренно. Вторые – поскольку Октавия вызывала их симпатию, а Поппею они не любили. В день свадьбы толпа с сочувственными возгласами устремилась к дому Октавии, и она, скрывая свою ненависть, искусно возбуждала людей, обращаясь к ним с призывом разойтись, иначе их любовь к ней вызовет гнев Нерона и они будут наказаны. Она говорила, что просит лишь об одном – чтобы ее избавили от страшной смерти.
Узнав об этих волнениях, Нерон испугался. Он вовсе не был трусом, но был легко возбудим и склонен придавать слишком большое значение проблемам, будоражившим его воображение. В результате отослал Октавию из Рима на одну из своих вилл в Кампании, по соседству с Неаполитанским заливом. А чтобы избежать возобновления беспорядков, послал усиленный отряд солдат охранять ее. Однако собравшиеся толпы римского народа грозили такими неприятностями, что Нерон быстро передумал и решил, что будет проще устранить проблему, вернув ее в столицу. Октавия приехала в Рим в конце мая.
Известие о возвращении Октавии в предоставленный ей дом толпа встретила бурной радостью, поскольку за эти несколько дней люди превратили ее в свою героиню и мученицу. Они устремились к Капитолию, неся с собой фигурки Октавии, украшенные цветами, и ставили их там и на Форуме. Некоторые из них пошли ко дворцу, чтобы поблагодарить императора за исполнение их пожеланий и возвращение Октавии, но другие, как говорят, по наущению Октавии, пробрались на территорию дворца, чтобы освистать новую жену императора. Вскоре начался настоящий погром, в ходе которого статуи Поппеи, установленные в дворцовом парке, сбрасывали на землю и валяли в пыли.
Поппея страшно испугалась. Если следовать трагедии «Октавия», цитаты из которой были приведены в предыдущей главе, одна из придворных дам обнаружила ее в слезах. Поппея пыталась где-нибудь спрятаться. Сказала, что знает, что должно случиться нечто ужасное, поскольку видела страшный сон. Ей снилось, что она обнимает своего дорогого Нерона, но внезапно комнату наполняют плакальщики и появляется Агриппина, которая угрожает ей. Потом приходит ее первый муж и пытается ее спасти. Он целует ее, но в это время на него набрасывается Нерон и убивает его.
Рассказывая свой сон, Поппея снова расплакалась и стала умолять своих придворных дам помолиться с ней, чтобы ее брак был долгим. Когда они стали молиться, в комнату ворвались испуганные слуги со словами, что толпа по-настоящему напала на дворец и солдат, которых выслали остановить толпу, оттеснили назад. Слуги утверждали, что толпа готова на любое преступление. Люди требовали, чтобы Октавия снова стала императрицей, проклинали Поппею и говорили, что, если их желание не будет выполнено, они сожгут дворец.
Согласно Тациту, Поппея бросилась к Нерону и припала к его ногам. «Я не в том положении, чтобы спорить о том, плох или хорош наш брак, – рыдала она, – я знаю только, что он мне дороже жизни. Но сейчас моей жизни угрожают эти люди, которые притворяются горожанами, но на самом деле они рабы и приспешники Октавии. Им не хватает только лидера, и они сокрушат нас. Если сегодня им не удастся заставить тебя вернуть ее, они найдут ей нового мужа и во главе с ним попытаются отнять у тебя трон. Они хотят моей смерти. Но какое преступление я совершила? Кому я причинила вред? Неужели все это потому, что я собираюсь подарить наследника дому Цезарей? Неужели эти люди предпочитают, чтобы коронован был не твой наследник, а ребенок Октавии и ее любовника – флейтиста-египтянина?»
Нерон обезумел от ярости. Никогда прежде святость его пребывания на троне не подвергалась такому поруганию. Он даже представить себе не мог, что его могут считать кем-то иным, кроме героя. Его взбесило, что Поппее приходилось переживать такой шок, не говоря уже о том, что это могло навредить ее беременности. Поэтому, хотя подкрепления, которые поспешно привел Тигеллин, в конце концов оттеснили нападавших и покой был восстановлен, его гнев был страшен. (Дальше автор снова пересказывает текст трагедии «Октавия». – Пер.) «Это измена! – крикнул он Тигеллину. – Эти люди ответят за свое святотатство, а Октавия, которая подстрекала их, заплатит за это своей жизнью!» Очевидно, он заявил, что люди отплатили черной неблагодарностью за все добро, которое он им сделал, и не ценят мир и процветание, которое он им дал. «Их надо заставить страдать, – кричал он, – за то, что они посмели поднять руку на Поппею, на мою жену, за то, что пытались вытащить ее из моей постели. Справедливость требует голову Октавии!»
«Но где доказательства, что это ее вина?» – спросил Тигеллин.
«Людская злоба – вот доказательство», – ответил Нерон, и, насколько можно понять, это была правда.
«Но разве мог кто-нибудь сдержать их безумие?» – спросил Тигеллин.
«Октавия могла, – ответил Нерон, ударив себя в грудь. – Она должна умереть, чтобы утих этот ужас в моем сердце».
Однако на следующий день его гнев остыл, и он решил сохранить ей жизнь, но отправить в ссылку на маленький остров Пандатария (Вентотене), расположенный примерно в 35 милях от побережья Кампании. Страбон пишет, что этот остров, несмотря на его маленький размер, был густонаселенным, а тот факт, что он находился к востоку от Вайи и крупного военного-морского порта Мизенум и был хорошо виден с популярного острова Энария, обеспечивал ему тесную связь с цивилизацией. На острове стояла вилла, где некогда жила прабабка Нерона и дочь Августа Юлия, когда император отправил ее в ссылку. Здесь же жила сосланная по приказу Тиберия бабка Нерона Агриппина Старшая. Последним представителем императорского дома, обитавшим здесь, была Юлия Ливилла, сестра матери Нерона, высланная туда Клавдием.
Вероятно, глубокой ночью Октавия была арестована, посажена в повозку и под конвоем солдат отправлена из города по Аппиевой дороге. Пунктом назначения был порт Мизенум. Когда на следующий день отряд прибыл в порт, Аницету, палачу Агриппины, который по-прежнему командовал флотом, были вручены письма с приказом лично доставить Октавию на остров и проследить, чтобы ее поселили должным образом.
Аницет сделал это 2 или 3 июня, но когда после этого он приехал с докладом в Рим, то привез Нерону удивительную историю, которую Тацит, естественно, считает заранее придуманной ложью, но в которой мы не видим причин сомневаться. Он рассказал, что во время ночного путешествия из Мизенума на Пандатарию Октавия, которая всегда была дружелюбна с ним, после того как они пообедали и выпили вина в каюте, делала ему такие страстные авансы, что он, будучи спокойным, но все же мужчиной, хотя уже немолодым, воспользовался ее безнравственностью. Однако уже на следующее утро понял, что ей нужна была вовсе не любовь престарелого моряка, а помощь ветерана в организации восстания на флоте.
Нерону ничего не оставалось, как приказать немедленно лишить Аницета всех его регалий, сослать на остров Сардиния, и этот факт делает маловероятным, что обвинение было придумано заранее. Аницет действительно прожил остаток своих дней в покое и довольстве, и Сардиния вполне могла быть местом, где он не возражал провести осень своей жизни, но крайне маловероятно, чтобы он добровольно согласился на позорное изгнание и «исключительное отвращение к нему» со стороны императора, как нас уверяет Тацит. И все ради того, чтобы Октавии можно было предъявить сфабрикованное обвинение в неверности, особенно учитывая, что Нерону, чтобы отдать ее под суд, с лихвой хватало обвинения в предательстве и подстрекательстве флота к мятежу.
Суть этого злополучного происшествия слишком очевидна. Октавия, будучи дочерью страстной Мессалины и, судя по всему, имевшая свои проблемы с головой, вовсе не была непорочной добродетельной женщиной, какой ее описывают те, кто идеализировал ее память, чтобы опорочить Нерона. Находясь в состоянии крайней озлобленности и страха, она оказалась под стражей своего старого друга Аницета и неизбежно должна была использовать те методы, которыми, как она знала, ее мать Мессалина, ее мачеха Агриппина и многие другие дамы из императорского дома пользовались, чтобы добиться своих целей. Октавия знала, что на ее стороне половина Рима. Если бы ей удалось убедить Аницета присоединиться к ней, она могла бы надеяться свергнуть Нерона. Но даже если бы это не удалось, то, пользуясь его властью как командующего флотом, она могла бы сделать свою жизнь на острове Пандатария куда более комфортной, чем без нее. Поэтому уговорила его пообедать и выпить с ней и, воодушевленная отчаянной надеждой, обольстила его, заключив в свои дрожащие объятия. А когда Аницет, выполняя свой долг, докладывал Нерону о ее словесных попытках завоевать его поддержку, ему ничего не оставалось, как сообщить и о ее действиях и тем самым, не желая того, обвинить самого себя, после чего на его глазах Нерон внезапно превратился в ревнивого блюстителя чести императорского дома.