Напомню, что после музыкального фестиваля в Неаполе Нерон хотел проехать по Греции, но вынужден был отказаться от поездки из-за опасений, что в его отсутствие произойдет восстание. Однако в Неаполе он, как мы упоминали, встретил нескольких египтян, и, по-видимому, некоторые из них попросили его приехать в Египет, чтобы спеть в Александрии. Теперь он решился совершить это путешествие, воспользовавшись спокойствием Средиземного моря в это время года. Обычно для таких поездок выбирался маршрут, шедший из Бриндизи в Грецию и дальше на юг вдоль греческого побережья на Крит, так, чтобы практически все время не терять из вида землю. От Крита маршрут пролегал по открытому морю примерно на 150 миль до побережья Северной Африки, а затем поворачивал на восток и шел вдоль побережья до Александрии. В это время года такое путешествие не считалось рискованным, и большая трирема с тремя рядами весел могла совершить его за две недели.
Теперь, когда популярность Нерона в столице казалась практически восстановленной, ему было намного легче уезжать из Рима. Одобрение публики, перед которой он пел, давало ощущение уверенности, а друзья при дворе создали из него такого идола, что, хотя по натуре Нерон был не таким, он поверил, что воцарился в сердцах своего народа тверже любой политической суеты и подстрекательского шепота мятежников. В подтверждение этому он выпустил эдикт, в котором заверил сограждан, что его отсутствие будет недолгим и на это время государство сохранит установленный мир и процветание. После этого он определил день своего отъезда и накануне посетил храмы, где просил богов оказать ему покровительство в путешествии.
Но во время посещения храма Весты Нерон присел на скамью и, вставая, зацепился за нее краем своего одеяния, что считалось очень плохим предзнаменованием. Одновременно с этим он почувствовал головокружение, скорее всего вызванное несварением желудка или перегревом на солнце, отчего у него на мгновение помутилось в глазах. Это необычное ощущение испугало императора, который за всю жизнь практически не знал, что такое болезнь. Он вдруг задумался, не является ли это предупреждением небес о грозящей ему опасности, и начал сомневаться, разумно ли уезжать. Чем больше Нерон думал, тем сильнее его охватывала тревога, и в конце концов по прошествии нескольких часов отказался от всего предприятия. После этого он выпустил второй эдикт, утверждая, что, поскольку для него любовь к своей стране превосходит все другие соображения, поскольку он заметил, что предполагаемое длительное путешествие вызывает у граждан беспокойство, что они, привыкнув обращаться к нему со всеми своими проблемами, жаловались даже на его короткие отлучки, поскольку жители Рима стали для него практически семейным кругом, с желаниями которого нужно считаться, он решил отказаться от путешествия и остаться с ними.
К большому удивлению Тацита, описавшего данный эпизод, люди действительно испытали облегчение и остались довольны решением императора. Этот историк объясняет их чувства страхом, что в отсутствие императора могут возникнуть проблемы с управлением государством, нехватка продовольствия или еще что-нибудь подобное, а также сократится количество привычных городских развлечений… Безусловно, все это было главной причиной их радости, но совершенно ясно, что в этот период Нерон был любим большинством народа и терпим для остальных, поэтому его предполагаемое отсутствие вызывало искреннее сожаление. К тому времени Нерону исполнилось двадцать шесть, он царствовал уже почти десять лет, и нельзя не согласиться, что на тот момент трудно было предположить, что он станет самым ненавистным человеком в истории. Развод с Октавией и ее смерть, безусловно, вызвали недовольство римлян, но он восстановил свою репутацию, и общественное мнение, вероятно, склонилось к тому, что одержимая ненавистью Октавия сделалась совершенно невыносимой, как когда-то Агриппина. Народ признавал, что правление Нерона было успешным, страна процветала, гражданские войны и восстания пресекались решительными действиями, а сам император, несмотря на свою эксцентричность, по мнению народа, несомненно, был настоящим гением: прекрасным певцом, покровителем искусств и наук, атлетом, отличным возницей и, сверх того, другом простых людей.
Так было до тех пор, пока не случилась настоящая катастрофа – пожар в Риме, в результате которого весь образ Нерона оказался запятнан не только в глазах людей его времени, но и в глазах всей последующей истории. Лето было в зените, и император проводил время в своем приморском дворце в Антиуме, расположенном в 35 милях от столицы, когда ночью 19 июля 64 года загорелись деревянные сарайчики и мелкие лавчонки вблизи восточной части Большого цирка у подножия Палатинского и Целианского холмов, где хранилось большое количество масла и других горючих материалов. Ветер быстро разносил пламя и искры, и вскоре загорелся сам цирк. Из-за жаркой сухой летней погоды деревянные сиденья и балки вспыхивали как спички. Оттуда огонь распространился по долине между Палатинским и Целианским холмами в сторону Эсквилина и по более широкой долине – между Палатинским и Авентинским холмами. Во всех направлениях все деревянное и многолюдные дома давали ему пищу для горения. Узость улиц способствовала огню с легкостью перепрыгивать с горящих зданий на одной ее стороне на другую. В то же время сложное переплетение улиц и улочек способствовало тому, что огонь расползался в самых неожиданных направлениях.
Рим горел шесть дней, а потом, когда казалось, что катастрофа осталась позади, пламя вспыхнуло снова и продолжило свою разрушительную работу еще на три дня. За эти девять дней город стал свидетелем жутких сцен, которые оставили далеко позади то, что происходило за четыре с половиной века до этого, когда Рим – тогда город гораздо меньшего размера – сожгли галлы, и были гораздо страшнее большого лондонского пожара 1666 года, продлившегося только четыре дня. Паника стремительно охватила жителей, и в течение первых дней трагедии царила ужасающая неразбериха. Женский и детский плач, возгласы и крики мужчин не прекращались ни на минуту. От дыма, грохота и треска рушащихся зданий, от жара и ослепляющего блеска языков пламени люди теряли рассудок. Они в растерянности бегали туда-сюда и часто обнаруживали, что ничем не могут помочь своим пожилым и ослабленным родственникам или спасти свои ценности. Из-за этих паники и суеты, стремительно распространявшейся по мере того, как улицы одна за другой оказывались во власти огня, множество людей были сбиты с ног и затоптаны толпой и еще больше сгорели заживо, пытаясь спасти родных, друзей или свое имущество. Говорили, многие сходили с ума и сами бросались в огонь, уничтожавший все, что они любили и чем владели, или стояли как вкопанные до тех пор, пока огонь не отрезал им путь к отступлению.
Вскоре в дополнение к общей суматохе свою охоту начали воры, нападавшие и грабившие домовладельцев, которые выносили на улицу свои сокровища. Дион Кассий утверждает, что солдаты и полиция присоединились к грабежам, и были случаи, когда люди видели, как они сами поджигали богатые дома, чтобы получить возможность украсть ценности, которые якобы пытались спасти.
Еще в начале пожара огонь стал подниматься по восточному и южному склонам Палатинского холма, на вершине которого располагалась очень большая группа зданий, построенных в разное время и составлявших беспорядочно разбросанный по территории дворец Цезарей. Когда Нерону донесли, что огонь не удается остановить и что дворец со всеми его сокровищами и произведениями искусства подвергается опасности, он тут же решил вернуться в город и взять на себя руководство действиями. Огонь полностью захватил южные склоны Палатинского холма, отрезав путь наверх с этой стороны, и Нерон, вынужденный въезжать в город с северо-востока, наверняка ехал через не затронутый пожаром Форум, который находился прямо у северо-западного подножия Палатина, а затем поднимался вверх к дворцу по крутому склону. Учитывая, что ветер дул с юга, клубы дыма должны были перевалить через Палатинский холм и ударить ему прямо в лицо, а горячий ветер, гнавший искры и пепел, обжигать глаза.
Дворец уже был обречен, и Нерону, как можно предположить, не оставалось ничего иного, как отдать приказ вынести какие-то из произведений искусства, после чего он, кашляя и задыхаясь, вероятно, вернулся на Форум и, обогнув Капитолийский холм, перебрался на другой берег Тибра, в ту часть города, которая находилась к юго-западу от пожара и потому оставалась свободной от дыма. Там император, вероятно, разместил свою штаб-квартиру, воспользовавшись павильоном в парке, где находился его личный театр и где он обычно устраивал свои «Праздники молодости». Оттуда, с крыши, он в эти дни ужаса наблюдал, как дым и пламя охватывают его дворец. Утрата сотен древних книг и документов чрезвычайной ценности и интереса, гибель картин и произведений искусства потрясли. Нерон видел, как пламя пожирает одно за другим знаменитые здания и древние монументы, которыми он так гордился: древний храм Луны на северном склоне Авентинского холма, смотревший на Большой цирк, построенный царем Сервием Туллием в ранний период римской истории, храм и алтарь, посвященные Гераклу мифическим Эвандером Аркадианином, стоявшие у подножия Авентина, святилище Юпитера Статора, по преданию сооруженное самим основателем Рима Ромулом, первоначальный храм Весты на Палатине, считавшийся построенным царем Нумой на заре истории города, и стоявший рядом древний дворец Нумы, позднее восстановленный Августом, – все они, как и многие другие, сгорели.
К счастью, большая часть сооружений Форума и Капитолия были построены из камня, защищены стенами и открытыми пространствами, так что эти знаменитые ансамбли уцелели. Но пламя, лизавшее южную оконечность Капитолийского холма, прошло северо-западнее на Марсово поле и там, среди прочего, уничтожило большой амфитеатр Статилия Тавра, воздвигнутый столетием раньше. Тем временем, однако, у подножия Эсквилина – к северо-западу от Палатина – пожар удалось остановить благодаря решительному сносу домов, о котором распорядился Нерон, чтобы лишить огонь пищи. Но едва забрезжила надежда, что пожар закончился, пламя снова вспыхнуло на территории между северным концом Форума и южным склоном Квиринала, где располагались дом и сады Тигеллина, сгоревшие вместе с окружавшими их строениями. Только 28 июля пожар наконец иссяк, но к тому времени две трети города превратились в руины и угли, а ущерб, причиненный собственности, произведениям искусства и науки, и человеческие жертвы невозможно было подсчитать.