Меры, предпринятые императором для облегчения положения во время пожара и после него, современники признали весьма успешными. Нерон собрал беженцев в той части Марсова поля, которая не подвергалась опасности, и поселил их в Пантеоне, банях Агриппы и других больших зданиях, построил для них временные укрытия на территории своих собственных садов на другом берегу реки по соседству с тем местом, которое в наши дни занимает Ватикан. Как только огонь на какой-то территории затухал, Нерон отправлял туда стражу, чтобы не допускать к развалинам домовладельцев. Он за свой счет организовал поиск погибших, привез из Остии и других городов запасы продовольствия, чтобы кормить тех, кто остался без крова, и снизил цену на зерно, чтобы сделать его доступным для тех, кто хотя и обеднел, но нуждался, чтобы его кормило государство. Все эти страшные дни Нерон работал с неисчерпаемой энергией, организуя все необходимые действия и пытаясь успокоить испуганных людей. И хотя слышал, что те, кто и раньше замышлял против него мятежи, старались воспользоваться этой катастрофой, чтобы возбудить к нему ненависть народа и покончить с ним при помощи убийства, продолжал бесстрашно делать свое дело. Он появлялся среди пребывавших в отчаянии людей без охраны и без своих соратников, делая это при потемневшем от дыма дневном свете и в залитой светом пламени ночи и каждый раз демонстрируя полное презрение к опасности. Утрата драгоценных римских древностей и в особенности потеря всего того, что он так любовно хранил в своем дворце, наверняка разрывала его сердце, но он продолжал работать, невзирая на ярость и отчаяние.
Между тем умы неуравновешенных людей захватили распространившийся в городе слух, и со всех сторон слышался вопрос: не сам ли Нерон поджег город, чтобы создать драматические декорации для исполнения своей поэмы об осаде Трои? Вспоминая поведение воров – о чем мы упоминали выше, – которые поджигали дома с целью ограбления их владельцев, люди заявляли, что это, должно быть, были агенты Нерона. А то, что разумные меры, принятые, чтобы не допустить распространения огня, подразумевали безжалостное разрушение неповрежденных домов, придавало весомости нелепой истории, что пожар был спланирован умышленно. Одни говорили, что Нерон хотел разрушить город, чтобы затем построить его заново по более изящному плану, другие – что он просто хотел устроить большой переполох. Но какой бы ни была предполагаемая цель, мысль о том, что причиной катастрофы был сам Нерон, все больше укоренялась в сознании людей. Проклятия сыпались на Нерона, вернее, на тех, кто, как считалось, поджег город по его приказу, поскольку, как пишет Дион Кассий, самого императора не проклинали. В результате, как нам сообщает Тацит, на все его старания и проявления храбрости перестали обращать внимание. Кто-то сказал, что однажды, когда до Нерона донеслась греческая цитата «После моей смерти пусть весь мир горит огнем», он будто бы ответил: «Нет, пусть это случится, пока я жив». Кто-то еще заявил, что целью императора всегда было покончить с Римом и империей при его жизни и он часто говорил, что троянский царь Приам чувствовал себя счастливым, видя, что его город сгорел в тот самый час, когда его царствование подошло к концу. Конечно, большинство историков признают абсурдной мысль, что Нерон несет ответственность за катастрофу, но тогда среди всех авторитетов только Тациту хватило дерзости утверждать, что вина императора «не очевидна». Однако в наши дни образ Нерона, стоящего на крыше своего дворца и «играющего на скрипке, пока горел Рим», запечатлен в народном воображении и едва ли будет стерт тем фактом, что он отчаянно пытался потушить огонь, уничтожавший все, что он больше всего ценил, что его дворец был охвачен пламенем и что свою поминальную песнь он спел в другом месте под аккомпанемент арфы, а не скрипки.
Обвинения задевали императора за живое, особенно потому, что свидетельства определенно подтверждали подозрения, что пожар, вернее, его распространение было не вполне случайным. Желая обелить себя, он провел расследование причин пожара, и в результате его агенты предъявили обвинение против христиан, в то время быстро растущей секты, интеллектуальным лидером которой являлся некто Павел из Тарса, а членами – по большей части бывшие рабы и инородцы.
Эта новая секта, будучи совершенно непонятной, вызывала сильную ненависть во всех частях Римской империи, где она была известна. Больше всего секту критиковали за то, что ее доктрины были социалистическими и анархическими и вбивали в головы рабов и всякого сброда идеи неподчинения, а также за то, что ее члены ненавидели человеческую расу и считали, что вот-вот наступит конец света и все человечество, кроме них самих, будет обречено на вечные муки. Агенты Нерона были плохо осведомлены о происхождении этой секты, но знали, что ее основал человек по имени Христус или Хрестус, который около тридцати лет назад был казнен в Иудее. Этот персонаж сказал, что вернется в сиянии славы, чтобы судить человечество, и члены секты с волнением ждали этого события, а тем временем совершали свои тайные ритуалы и сторонились общества других людей, чье счастливое безразличие причиняло им боль и чьих богов они проклинали.
Их лидер Павел, который был евреем, но являлся римским гражданином, обращался к Нерону, когда его обвинили в попытке поднять мятеж в провинциях, и в 61 или 62 году привезли в Рим, где – как разумно предположить – с него сняли все обвинения, но позже снова арестовали, после чего ему разрешили жить в арендованном им доме под присмотром стражи, но запретили проповедовать другим христианам, многие из которых были рабами, прислуживавшими в доме самого императора. Еще одним человеком, игравшим важную роль в духовной жизни секты, был другой еврей, некто Петр. Как было отмечено, император Клавдий изгнал членов секты из Рима, поскольку они «постоянно становились причиной беспорядков», но их место заняли другие, и теперь секта была весьма многочисленной.
Расследование, похоже, показало, что, когда город горел, эти странные человеконенавистники пребывали в состоянии экстаза. Они кричали, что грядет конец света и Рим, как Вавилон, будет разрушен этим самым Христусом, который в любой момент может появиться из дыма и пламени пожарища, чтобы вознести на небеса избранных и уничтожить Нерона и весь его народ. Говорили, что когда их обезумевшие от ужаса сограждане спрашивали, неужели они были бы рады видеть, что Рим сгорел, то те отвечали, что это огненная месть небес, которую они ждали, и они пальцем не пошевельнут, чтобы потушить пламя.
Можно не сомневаться, что так и должны были вести себя эти люди, поскольку скорое возвращение Господа нашего действительно являлось в то время главной движущей силой веры и его второе пришествие было главным событием, которого избранные ждали со дня на день. Поэтому такая страшная катастрофа не могла восприниматься их пылкими душами иначе, как преддверие этого второго пришествия, которого они так страстно желали. Иисус грядет! В любой момент небеса разверзнутся и они увидят Его верхом на огненных облаках. Эти пылающие дома, этот огромный костер на Палатине, в котором горел дворец императора и дома знати, откуда вырывался огонь и дым, храмы древних богов, превращавшиеся в руины, визг охваченных паникой толп – все было именно так, как говорили им духовные лидеры, объясняя, чего следует ждать при приближении их божественного Господина и Хозяина.
Когда о поведении христиан сообщили Нерону, ему показалось практически очевидным, что это они устроили пожар с помощью своей магии – а он верил в такую магию, – наслали его на людей, которых они ненавидели. Его самого жестоко обвиняли в том, что это он спалил город, но тут перед ним были настоящие виновники, которые, помимо общих разрушений, намеренно сожгли два амфитеатра – символы удовольствий этого мира, а потом его дворец и дом Тигеллина, потому что он был его главным агентом.
«Этих людей обычно называли христианами, – пишет Тацит, – и все их ненавидели из-за их гнусностей. Основатель секты по имени Христус был наказан Понтием Пилатом как преступник еще при Тиберии. Но это пагубное суеверие, на время притихшее, вспыхнуло снова, и не только в Иудее, где зародилось это зло, но и в самом Риме, куда со всех сторон стекается все самое ужасное и где оно поощряется. В результате сначала были осуждены те, кто сознался, а потом на основании их слов приговорили многих других, но не столько по обвинению в поджоге города, сколько по обвинению в ненависти к человеческой расе».
«Были осуждены те, кто сознался». Эта фраза стала предметом множества споров. В чем они сознались? В том, что подожгли Рим? Этого не могло быть, поскольку Тацит совершенно ясно говорит, что хотя в целом они были виновны, но обвинение в поджоге было ложным. Просто в том, что они христиане? Это тоже маловероятно, поскольку тот же Тацит ясно дает понять, что они были обвинены в поджоге, хотя и ложно. Нам представляется наиболее вероятным, что они признавались в том, что не делали никаких попыток потушить пламя, поскольку в то время считали пожар сигналом о пришествии Христа во славе, и даже после того, как огонь спал, по-прежнему верили, что это был знак скорого конца света. Вероятно, они признавали, что испытывали чувство удовлетворения от пожара и умоляли своих обвинителей оставить свои земные пристрастия и, пока не поздно, присоединиться к служению Христу. Эти признания, сделанные добровольно до ареста, что подразумевают слова Тацита, были восприняты как равносильные признанию вины, поскольку были сделаны беззастенчиво и, видимо, не сопровождались ни стыдом, ни сознанием неправильности своего поведения. Напротив, делались с горячностью и экзальтацией, казавшейся неестественной и позволявшей предположить влияние магии – грозной силы, в которую твердо верил и Нерон, и все остальные римляне.
Доподлинно известно, что в это время был арестован и казнен святой Павел. Но традиционно считается, что он был одним из первых, кого предали смерти, вероятно, путем отрубания головы. Тацит пишет, что его последователи были преданы страшным мучениям и что разъяренные римляне использовали их в качестве предметов для занятий спортом. На одних спускали собак, которые загрызали их до смерти, других линчевали и распинали, третьих сжигали, как, по мнению римлян, они сожгли жертв пожара. Святой Клемент, писавший около 30 лет спустя после трагедии, добавляет, что некоторых христианок привязывали к диким быкам, которые волокли их по земле, пока те не умирали.