Дальше Тацит рассказывает, что некоторых приговоренных к сожжению после наступления темноты привозили в собственные сады императора, чтобы зрелище казни напоминало ночную иллюминацию, и якобы по этому случаю Нерон устраивал гонки на колесницах и сам свободно разгуливал среди зрителей, которые, однако, совсем не радовались такой варварской жестокости. Они «испытывали жалось к жертвам, которые, хотя и были виновны, заслуживали применения обычной смертной казни». Впрочем, эта версия не подтверждается ни Светонием, который утверждает (с одобрением), что «Нерон подвергал наказанию христиан, членов секты, которые придерживались новых отвратительных суеверий», ни Апокалипсисом, написанным, как будет показано, через четыре года после пожара, где нет ссылок на эти сожжения, хотя говорится, что жертвы были обезглавлены. Однако подобные ужасы вполне могли быть реальным фактом. Тигеллин, по приказу императора занимавшийся расследованием и наказаниями, за его спиной удовлетворял свою ярость из-за уничтожения его красивого дома и садов. Нерон тоже был разгневан разрушениями в городе, а также утратой своего дворца и находившихся там сокровищ и возмущен обвинениями, что это он намеренно устроил пожар. Возможно, Нерон решительно настроился дать людям понять, что думает об этом преступлении, и одновременно преподать урок возмездия, который не смогли бы забыть. Его всегда тревожила мысль, что в Риме живет огромное количество рабов и это может придать им смелости восстать против своих хозяев. Однажды в доме некоего богатого человека начался бунт, в результате которого он был убит, и тогда всех рабов, независимо от того, были ли они виновны или нет, приговорили к смерти, Нерон отказался вмешиваться. Христиане – что самое главное – по большей части были рабами, и, возможно, он чувствовал, что нужно запугать их. Те, кто сжег чужую собственность, сами подлежали сожжению. Никакого прощения поджигателям.
Последовавшие за этим казни едва ли были ужаснее, чем сожжение христиан другими христианами в Средние века. Они едва ли были страшнее казней, которым христиан подвергал обожествленный Марк Аврелий, бросавший их на арену с дикими зверями. Но они были достаточно ужасными, чтобы Нерон больше не мог считаться мягким и сдержанным правителем, каким его запечатлели более ранние записи, – человеком, предававшим смерти только тех, кто покушался на его жизнь, но в остальном уважавшим жизни других людей в степени, удивительной для тех кровожадных времен. Единственным оправданием Нерона может служить его ожесточение, его тревога и его нервозность в эти трагические дни, когда ему казалось, что затевается дьявольский заговор, когда он собственными глазами видел мужчин и женщин, оказавшихся в огненной ловушке в собственном доме, когда в его ушах еще звучали их крики и стоны. Тогда в его сердце не было жалости к тем, кто, как он верил, совершил это невероятное, неслыханное зверство во имя какого-то Христуса, которого они называли добрейшим из людей.
Наказание христиан – преследования, как мы теперь это называем, – было коротким и жестким, и в течение оставшейся части лета выжившие, несмотря на то что пребывали в страхе, постепенно стали сознавать: опасность уходит и уничтожение им не грозит. Их возлюбленный лидер Павел и многие из их друзей были мертвы, но Петр остался в живых и страстно призывал их держаться своей веры и верить, что теперь уже скоро Господь придет, чтобы забрать их в свое царствие небесное. Они были очень разочарованы, что пожар не стал знаком, которого они ждали, и что Он не пришел. Но по-прежнему надеялись, с мольбой поднимая глаза к небу, и ежедневно молились о пришествии Господа.
В это самое время – в августе и сентябре – Петр написал послание, вошедшее в Новый Завет, адресуя его из Вавилона – тогдашнее название, под которым Рим был известен маленькой горстке верующих, – к христианам в других частях света, но в первую очередь предназначавшееся, безусловно, для тех, кто выжил из его местной паствы. Это послание – страстный призыв не бояться и не отрекаться от Иисуса Христа, несмотря на то что какое-то время у них будет тяжело на сердце и что их вера действительно подверглась испытанию огнем. Он молит их не создавать беспорядков и убояться Бога, а также почитать императора, которого он, как из этого следует, должно быть, считал человеком с благими намерениями, а не дьяволом, а тех, кто были рабами, просил слушаться своих хозяев.
«Если вы страдаете ради праведности, – пишет он, – то счастливы вы, и не бойтесь этого ужаса и не смущайтесь. Будьте всегда готовы дать ответ каждому человеку, кто спросит вас о причине надежды, которая есть в вас, имея доброе сознание, что, хотя они говорят о вас плохо, как о злодеях, им может быть стыдно за то, что они ложно осуждают вас».
«Конец всему близок, – говорит он, – поэтому бодрствуйте и молитесь. Возлюбленные, не думайте, что это странно относительно огненного испытания, которое должно испытать вас, как если бы с вами случилось что-то странное, но радуйтесь, поскольку являетесь участниками страданий Христа. Если вас поносят за имя Христово, блаженны вы, и если кто страдает как христианин, да не стыдится. Когда явится главный Пастырь, вы получите венец славы, который не увянет. Итак, смиритесь под крепкую руку Божью, чтобы он мог возвысить вас в должное время, возложив все ваши заботы на него, ибо он заботится о вас. Будьте трезвы, будьте бдительны, потому что противник ваш дьявол, как рыкающий лев, ходит повсюду, ища, кого бы ему поглотить, кому противостоять, будьте тверды в вере, зная, что те же страдания совершаются с вашими братьями, которые в мире. Но Бог благодати, призвавший нас к своей вечной славе через Христа Иисуса, после того, как вы немного пострадаете, сделает вас совершенными».
После написания этого послания Петр прожил недолго. Считается, что примерно в это время он был арестован и казнен, и нет никаких причин сомневаться в этом. Говорят, что за день до смерти ему представилась возможность бежать, но он не воспользовался ею, чувствуя, что, возможно, во имя веры Господу нужно «быть распятым во второй раз в лице своего ничтожного слуги». Петра привязали к кресту, но по его просьбе поместили бесславно вниз головой с тем, чтобы в его смерти не было того сакрального величия, которым было осенено поднятие Иисуса Христа на священный крест.
Глава 15
Всю осень и зиму того 64 года Нерон занимался проектированием нового Рима – задачей, которая наверняка сильно заинтересовала его артистический ум. И действительно, предлагаемые им изменения были такими радикальными, планы настолько новыми, что непременно должны были подлить масла в огонь тех, кто верил, что это он поджег город, чтобы иметь возможность воплотить задуманные новшества.
В том Риме, которого больше не было, улицы, как мы упоминали, в основном были очень узкими, а высота домов доходила до пяти-шести этажей. В результате в комнаты нижних этажей проникало слишком мало солнечного света. Но теперь Нерон проложил широкие улицы и ограничил высоту зданий шестьюдесятью или семьюдесятью футами, чтобы на дорогу каждый день в течение нескольких часов падал живительный солнечный свет – правило, против которого возражали горожане старого пошиба, привыкшие к сумеречным, дурно пахнущим лабиринтам прежнего города и считавшие, что жар прямых солнечных лучей гораздо опаснее, чем зловонная темнота древних закоулков.
Чтобы преодолеть возражения, было решено расположить перед домами по обеим сторонам улиц колоннады, чтобы предоставить горожанам затененные променады и в то же время уменьшить опасность пожара. Эти колоннады, ставшие для Рима абсолютным нововведением, Нерон строил за свой счет. На каждой улице оставлялось место для многочисленных двориков, садов и открытых площадей. Размещение домов в ряд, друг за другом, и даже строительство их с общими стенами запрещалось. Каждый дом должен был иметь четыре собственных стены и отделяться от соседнего узким проходом. Полагалось, чтобы нижняя часть каждого дома была построена из огнеупорного камня, а верхние этажи поддерживали каменные арки. Ниже второго этажа не допускалось использование никаких деревянных балок. У каждого дома предполагался свой задний двор, где домовладелец обязан был держать все необходимые приспособления для тушения пожара, включая, безусловно, большой запас воды. Водопроводы прокладывались таким образом, чтобы снабжался каждый дом. Был учрежден специальный Водный совет, в обязанности которого входило следить за тем, чтобы поток воды нигде не пресекался или не уменьшался. Кроме того, значительно увеличивалось число уличных фонтанов.
Остатки разрушенных домов частично использовались для повышения уровня низко расположенных участков, а частично сплавлялись на кораблях вниз по Тибру в Остию, где их распределяли на заболоченных территориях в пойме реки. Такая расчистка производилась тоже на собственные средства Нерона, как способ компенсировать владельцам городской собственности потерю земли за счет расширения улиц и организации открытых пространств. Затем император предложил выделить из его собственной казны каждому домовладельцу денежную сумму, пропорциональную его положению и состоянию, при условии, что новые здания будут построены к назначенному сроку.
В возбуждении от создания этого нового прекрасного Рима Нерон тратил деньги с бесстрашием художника, которым он, в сущности, и был, и когда опустошил городские запасы, то открыл подписной лист, куда предлагалось вносить деньги другим городам и общинам империи. Одновременно с этим пустил свое состояние на строительство дворца, который действительно был бы достоин не только цезарей, но и его самого как художника. Под свой парк он отвел столько земли, что его в шутку обвинили в желании захватить весь Рим с окрестностями, а город отодвинуть на 10 миль в сельскую местность. Естественно, его обвинили, что он украл собственность у частных владельцев, чтобы увеличить размеры своего парка, однако есть все основания предполагать, что Нерон заплатил за все, что взял. И конечно, суммы, которые он потратил на восстановление Рима из своего личного состояния, были настолько огромными, что ему можно простить присвоение некоторого количества земли. Новый дворец, который Нерон назвал Domus Aurea – «Золотой дом», был расположен, как и прежде, на Палатинском холме, но новый парк раскинулся по восточному склону холма и через долину, где позднее построили Колизей, и дальше вверх по западной части Эсквилина и отрогу Целиана.