Этот дворец и парк представляли собой настолько оригинальное поместье, совершенно непохожее на то, что когда-либо видел Рим, что горожане не понимали, что с ним делать, и через несколько лет император Веспасиан с презрением стер все это с лица земли. Сады того времени были, как правило, жестко организованными: стриженые зеленые изгороди, деревья, расположенные согласно строгому плану, модные архитектурные эффекты. Но парк Нерона включал в себя, как мотив, местный ландшафт, и, судя по его описанию, в нем невозможно не увидеть древнейшую попытку воплотить эстетический идеал естественной простоты, поразительно не соответствующий духу той эпохи тяжеловесного величия.
В долине к востоку от Палатина, где когда-то стояли сырые ветхие трущобы, построенные на болоте, он выкопал красивое озеро, один конец которого соседствовал с лесными полянами и заросшими тростником отмелями, где гнездились дикие утки. На противоположном берегу Нерон соорудил живописную группу деревенских строений, задуманных так, чтобы на них были видны как бы случайные следы времени. Позади этих строений располагались поля, виноградники, луга и пастбища, а еще дальше Нерон посадил густые леса, то тут, то там разбавленные участками, тщательно распланированными, чтобы выглядеть естественными полянами с камнями, высокими травами и дикими цветами. В этих лесах он поселил стада оленей и других диких животных, а вокруг лениво бродили овцы и козы под присмотром пастухов, игравших на свирели. На лугах паслись коровы и лошади, а на подворьях рядом с озером можно было увидеть всех обитателей крестьянского хозяйства.
Судя по всему, Нерон хотел создать в центре оживленного мегаполиса маленький волшебный мир сельской и лесной красоты, уголок покоя и грез, миниатюрную Аркадию, где он мог бы бродить, как селянин старых времен, вдыхая ароматы лугов и заглядывая на свои фермы, и где, углубившись в лес, мог бы остаться наедине с природой или, пребывая в поэтическом настроении, слушать голоса птиц и доносящиеся издали песни пастухов, а в своем воображении свирель Пана.
Это была самая странная и для тех времен невероятно оригинальная концепция дворцового парка, позволяющая предположить, что, несмотря на все свое величие, Нерон всегда мечтал о сельской жизни. Никому, кроме поэта, не могло прийти в голову превратить центр имперского Рима в сады Эдема. И если для нас очарование этой картины несколько блекнет из-за ассоциаций с манерностью последующих движений «к простой жизни», мы должны помнить, что любая идея куда более привлекательна при рождении, чем в старости.
Сам дворец представлял собой странную смесь простоты и великолепия. Можно с уверенностью предположить, что его северо-западная сторона, обращенная к Форуму, задумывалась как нечто величественное, тогда как восточная часть, смотревшая в парк, была построена в стиле, больше подходившем к сельскому пейзажу. Тройная колоннада, которая, вероятно, шла вокруг Палатина, образовывала тенистый променад длиной в несколько миль, а входной зал был таким огромным, что в нем умещалась колоссальная бронзовая статуя императора высотой 120 футов работы ведущего скульптора того периода Зенодора. Значительные площади этого строения были «покрыты золотом и украшены драгоценными камнями и жемчугом, – пишет Светоний. – Потолки пиршественных залов имели форму куполов, отдельные секции которых, украшенные слоновой костью, могли вращаться и сыпать вниз цветы, тогда как в других были встроены трубки, откуда на гостей распылялись духи». Во дворце имелся пиршественный зал круглой формы, купол которого мог вращаться так, чтобы зимой солнечный свет через окна освещал помещение в течение всего дня, а летом, наоборот, защищал от него.
Во многих комнатах стены были расписаны величайшим художником того времени Амулием, но в целом дворец был украшен скромнее, чем можно было ожидать. Вероятно, он отличался определенной артистической бедностью, позволявшей сконцентрироваться на одной характерной черте, поскольку Тацит пишет, что украшение комнат не должно было отвлекать внимание от окон, и через несколько лет жена императора Вителлия возмущалась скудостью декора и малым количеством мебели. В то же время для украшения дворца и города из Греции и других частей империи было привезено множество произведений искусства, и говорили, что изъятие статуй по приказу Нерона вызывало большое возмущение у жителей тех мест, откуда их забирали. Комиссия знатоков искусства буквально ограбила города Греции. Но если мы собираемся осуждать за это Нерона, то следует распространить это осуждение на тех, кто собрал художественные ценности в Лувре, Британском музее и других европейских галереях.
Общественные и личные траты Нерона на восстановление города и строительство дворца, как уже отмечалось, были огромными, а его пожертвования тем, кто пострадал от пожара, а также поэтам, музыкантам, художникам, скульпторам, актерам, атлетам, слугам, друзьям и всем, кто, по его мнению, заслуживал награды, сделанные в это и другое время, опустошили его сундуки. К моменту своей смерти он отдал из собственного состояния 2 200 000 000, то есть почти два с четвертью триллиона сестерциев, – сумму, размер которой проще всего оценить, вспомнив, что все состояние Палласа, считавшегося самым богатым человеком в Риме, оценивалось примерно в триста миллионов сестерциев, иными словами, составляло седьмую часть от даров Нерона. Ему определенно нравилось тратить деньги, и благодарность тех, кто разбогател за счет его щедрости, внесла существенный вклад в восстановление его популярности.
Но традиционалисты по-прежнему ненавидели его и считали его бесстрашные траты законной причиной для беспокойства. Если он будет позволять себе и дальше транжирить деньги как сумасшедший, говорили они, то скоро обанкротится и начнет грабить частные состояния и общественную казну. Необходимо было срочно что-то делать. Кроме того, теперь он снова стал петь на публике, и, по их мнению, это плохо сказывалось на исполнении им обязанностей императора. К тому же его строительные планы превращали Рим в нечто похожее на один из тех греческих городов с их артистической атмосферой, которые они так глубоко презирали. Эти улицы с белыми колоннадами, эти площади, эти публичные сады, эти журчащие фонтаны, – все это разрушало нравственность людей, делало их более мягкими, любящими роскошь, иначе говоря, они переставали быть настоящими римлянами. Да, конечно, нужно было срочно что-то делать.
Но традиционалисты были не единственными, кто враждебно относился к Нерону. В самом ближнем круге императора нашлось много тех, кого он оскорбил или обидел, и тех, кого раздражала Поппея, хотя бы только тем, что владела большим состоянием. Когда из человека делают идола, как сделали из Нерона, когда его окружает группа ярых поклонников, безостановочно поющих ему дифирамбы, всегда найдутся те, кому претит такая слепая приверженность и кто начинает насмехаться над этим объектом поклонения. В случае Нерона наверняка нашлось много певцов, много поэтов и много атлетов, завидовавших ему и недовольных тем, что сравнение с ним было не в их пользу, а также тех, кто считал, что император не оценил их таланты или препятствует их развитию.
В течение нескольких месяцев заговорщики, движимые досадой, завистью и, возможно, какими-то более достойными мотивами, обсуждали план его убийства. До Нерона доходили смутные слухи об этом заговоре, но он с присущей ему храбростью игнорировал их. Он привык к заговорам и попыткам покушения на его жизнь. Его мать Агриппина, его жена Октавия, его близкие родственники Рубеллий Плавт, Сулла, Торкват, Силан и некоторые другие – все хотели его убить, но он наносил удар первым, таким образом спасая свою жизнь, и был готов нанести его снова.
Нерон понимал, что проблемы будут, но оказался совершенно не готов к страшному открытию, которое сделал в середине апреля 65 года, когда его прекрасный новый Рим восстанавливался из руин и когда казалось, что популярность снова вернулась к нему.
Брызжущий кипучей энергией, переполненный замечательными планами на будущее, опьяненный радостью творчества и восторгом оттого, что все лучше мог выразить себя в пении и поэзии, Нерон, казалось, достиг апогея своей жизни. И именно в этот момент он получил сокрушительный удар: был раскрыт план его убийства, в котором принимали участие не менее сорока одного человека из числа его ближайших друзей и слуг.
Разоблачение заговора произошло утром того самого дня, когда его должны были убить. Когда на небе зажегся первый луч рассвета, некий Милих, вольноотпущенник богатого сенатора Флавия Сцевина, появился у ворот дворца, расположенного в Сервилианских садах сразу на выезде из Рима по дороге в Остию, где император жил во время строительства Золотого дома. После того как ему удалось преодолеть некоторые трудности, связанные с нежеланием стражи отнестись к нему серьезно, Милиха отвели к Нерону, которого, надо полагать, разбудили, чтобы он выслушал известия, имевшие, по словам визитера, чрезвычайную важность.
Милих заявил, что его хозяин, известный своей беспутной жизнью, с недавних пор ходил трезвым, поскольку его мысли были заняты каким-то серьезным делом, и вел подозрительно тесные переговоры с известным и популярным сенатором Гаем Кальпурнием Пизоном, который, по мнению многих, метил на трон, а также с его другом Антонием Наталом. По словам Милиха, вчера Сцевин заперся с Наталом в доме последнего на несколько часов, а потом пришел домой и составил завещание, после чего достал из ножен особенный кинжал, который, как он часто говорил друзьям, был сакральным орудием, предназначенным для какого-то очень важного дела, и попросил Милиха наточить его. Затем приказал подать особенно роскошный обед, во время которого выглядел очень озабоченным и мрачным, дал свободу своим любимым рабам, а остальным раздал деньги. Наконец, распорядился приготовить повязки и принадлежности для остановки кровотечений.
Милих сказал, что не может утверждать определенно, но, сложив два и два, пришел к выводу, что готовится покушение на жизнь императора, которое должно произойти сегодня на открытии игр в недавно отстроенном Большом цирке. Он сказал, что переговорил об этом со своей женой и она посоветовала ему во что бы то ни стало сообщить о своих подозрениях Нерону.