Из-за таких слухов Рим стал противен императору, и он решил провести оставшуюся часть зимы в Неаполе, греческое население которого понимало и любило его. На время своего отсутствия он поручил сенату следить за любыми случаями возможных мятежей и при поступлении соответствующей информации подавлять их в зародыше. Нерон прекрасно знал, что такие случаи имеют место, но не хотел давать своим врагам поводов для нападений, лично предпринимая против предателей какие-либо действия. Пусть теперь этим займется сенат.
В то время в Риме еще жил богатый правовед Гай Кассий Лонгин, при императоре Клавдии занимавший пост наместника в Сирии, а теперь старый и почти слепой. Он всегда выказывал такую нелюбовь к Поппее, что Нерон даже не разрешил ему присутствовать на ее похоронах. Его отношение к Нерону тоже никогда не было дружеским. И вот теперь императору сообщали, что есть два изобличающих его свидетельства. Во-первых, он демонстративно поместил среди своих фамильных портретов бюст того знаменитого Кассия, который был одним из убийц Юлия Цезаря, сделал под этим бюстом надпись «Лидер партии» и взял за правило демонстрировать к нему такое почтение, что напрашивался вывод о его одобрительном отношении к убийству того диктатора, а следовательно, и к попытке убийства Нерона. Во-вторых, с недавних пор он очень сдружился с Луцием Силаном, последним из злосчастного семейства Силанов, являвшихся потомками Августа, и обратил на него внимание своих друзей, как на подходящего лидера движения за свержение Нерона. Молодая жена Кассия Лонгина Лепида приходилась Луцию Силану теткой и, как говорили, была еще и его любовницей. Сообщалось, что они практикуют «жуткие магические ритуалы» с целью наложить на Нерона проклятие. Планирование заговора, призванного посадить Силана на трон, продвинулось так далеко, что они уже выбрали его кабинет и еще трех человек, двое из которых были сенаторами.
Нерон отправил сенату письмо, где указывал на эти факты и просил, чтобы замешанные в этом лица были отстранены от участия в делах сената. Сенат провел расследование и отправил и Кассия, и Силана в ссылку: первый отплыл на Сардинию (где преспокойно жил, пока через несколько лет не получил прощение от Веспасиана), второго отослали в маленький городок Бариум (Бари), расположенный на юго-востоке Италии. Однако несколько недель спустя сенат отправил к Силану офицера и нескольких солдат, видимо чтобы перевезти его в какое-то другое место, но этот офицер «строго посоветовал ему совершить самоубийство, вскрыв себе вены», поскольку его дальнейшее существование нарушало мир и спокойствие Рима, где, вероятно, наблюдались какие-то выступления в его пользу. «Я принял решение умереть, – сказал Силан, – но не намерен оказывать такому мерзавцу, как ты, честь заставить меня это сделать». С этими словами он бросился к двери из комнаты, где они находились, а когда ему попытались помешать, вступил в кулачный бой в отчаянной надежде вырваться, однако был убит в схватке. Офицера, который сообщил обо всем этом сенату, оправдали. Другие заговорщики, задержанные сенатом, обратились к самому Нерону, и он их отпустил.
Вскоре после этого обвинения в предательстве были выдвинуты в отношении Поллиты, вдовы изменника Рубеллия Плавта, ее отца Антистия Вета, ее бабушки Сексты и их друга Публия Галла. Частным образом им стало известно, что сенат намерен поторопиться с судом над Ветом и уже определился с приговором, присудив ему смерть. Поэтому Поллита отправилась в Неаполь уговорить Нерона просить сенат простить его. «После того как ее не допустили к императору, она стала осаждать ворота его дома, то умоляя пронзительным женским криком, то обрушиваясь на него с горькими упреками». В конце концов, когда Нерон отказался вмешиваться в действия сената, она вернулась домой и сказала своему отцу, что единственный достойный выход для них – убить себя, не дожидаясь суда. В результате Вет раздал слугам все свое состояние до последнего гроша и всю мебель, чтобы сенату нечего было конфисковать, и все трое, погрузившись в теплые ванны, вскрыли себе вены на запястьях. Они «наперебой молили богов поскорее забрать их души» и, пока их взоры не потухли, переглядывались между собой. Когда об их смерти сообщили сенату, они посмертно были признаны виновными и приговорены к казни как изменники. Но Нерон, услышав об этом, деликатно распорядился, чтобы этот приговор вымарали из государственных бумаг и ради сохранения доброй памяти о них написали, что им была «предоставлена честь свободного выбора способа смерти». Публий Галл, хотя оказался близким другом покойного Фения Руфа, одного из несостоявшихся убийц Нерона, получил в наказание всего лишь ссылку.
Но слухи о заговоре по-прежнему продолжали ходить, и на сей раз сенат получил сведения, что мятеж планирует Осторий Скапула, офицер высокого ранга, отличившийся во время войн в Британии, а теперь на своих званых обедах разрешавший читать памфлеты против Нерона. Еще одним человеком, обвиненным в соучастии, оказался Публий Антей, когда-то большой друг Агриппины и после ее смерти с трудом скрывавший свое враждебное отношение к императору. Как только эти двое узнали, что их планы раскрыты, Антей принял яд, а Осторий Скапула, дождавшись появления солдат, велел своему рабу приставить к его горлу острый кинжал и бросился на него.
Вскоре после этого выяснилось, что бывший муж Поппеи Криспин, который, являясь одним из участников заговора Пизона, был отправлен Нероном в ссылку, снова замышляет свержение императора. Он покончил с собой сразу после предъявления ему обвинения, и его вину подтвердил Мела, младший брат Сенеки и отец поэта Лукана, уличенный в соучастии в то же самое время и тоже покончивший с собой. Прежде чем совершить самоубийство, Мела рассказал, что сенатор Цериал Аниций, который, как мы помним, предлагал обожествить Нерона, сам участвовал в заговоре против императора. Этот человек тоже совершил самоубийство, когда узнал, что он разоблачен.
Повсеместные заговоры заставили Нерона вернуться в столицу, но, когда проблемы улеглись, он снова отправился в Неаполь в компании своего старого друга Петрония Арбитра. Следует напомнить, что Петроний был одним из тех людей, в общество которых стремился попасть Нерон, когда только взошел на трон, и, хотя он редко появляется на страницах истории, похоже, часто бывал его компаньоном. С недавних пор этот факт стал причиной его конфликта с Тигеллином, чьи куда менее элегантные попытки развлечь Нерона этот признанный арбитр хорошего вкуса считал несколько вульгарными. На самом деле к тому времени скрытая борьба между Тигеллином и Петронием наверняка была хорошо известна всем при дворе.
Тигеллин был рыбаком и коневодом, и причины любви к нему императора таились в тех более грубых чертах его характера, которые рафинированное светское общество так и не смогло искоренить. Как и в случае с большинством гениев в области искусства, Нерон был чуть более вульгарен и чуть менее элегантен, чем восхищавшиеся им интеллектуалы. Одна из сторон его натуры была простой и лишенной лоска. Эту сторону и привлекал сицилийский коневод. С другой стороны, Петроний был таким искушенным во всех тонкостях художественной жизни и в погоне за удовольствиями, что Нерон, как говорят, «не мог оценить ни одной изящной роскошной вещи, если она не была рекомендована ему этим арбитром». Таким образом, под влиянием этих двух людей император, должно быть, постоянно колебался, склонялся то в одну, то в другую сторону. Петроний был всегда таким скучающим и вялым, что, когда император пребывал в приподнятом настроении, его фаворитом был Тигеллин. И можно предположить, что даже пение императора с его очевидной популярностью у народа приходилось по вкусу скорее сицилийцу, чем утонченному римлянину.
До нас дошли части юмористического романа «Сатирикон», написанного Петронием. И хотя это – блестящее и чрезвычайно забавное произведение, но оно настолько непристойно, что французский историк Виктор Дюруи заметил, что его читают, но никогда не цитируют. В нем рассказывается о приключениях группы молодых распутников, чьим единственным божеством, похоже, является Приап (Приап – у римлян бог полей и садов, изображался с чрезмерно развитым половым членом в состоянии вечной эрекции. – Пер.). Несмотря на то что предпринимались попытки отождествить главных героев «Сатирикона» с Нероном и его друзьями, более вероятно, что это вымышленные персонажи. В то же время этот роман отражает безнравственность римского общества тех дней, в особенности двора. И если сам Нерон был слишком занят и слишком много работал и потому мог совершать лишь краткие экскурсии в туманное царство сексуальной распущенности, то в целом атмосфера окружавшего его общества наверняка отличалась откровенной непристойностью. Никто во дворце не верил в богов. И если сам Нерон имел сильную склонность к оккультизму и часто ощущал не слишком приятное присутствие чего-то сверхъестественного, то его приятель Петроний был убежденным материалистом. «В наши дни никто не верит ни в небеса, ни в подземное царство, – говорит он устами одного из своих персонажей, – не соблюдает посты и плюет на Юпитера. В старые времена все было по-другому. Наши благородные дамы с чистыми помыслами ходили молиться, например, о дожде, и, если начинало лить как из ведра, они возвращались домой, как мокрые мыши. Но теперь нам, скептикам, нет никакой помощи от небес. Боги постарели и страдают подагрой, а наши поля сохнут».
Во время путешествия в Неаполь Нерон провел одну ночь в находившемся к северу от Мизенума городке Кумаэ, где у Петрония, по-видимому, была вилла. Вечером один из рабов, прислуживавших в доме, подошел к Тигеллину и рассказал, что его хозяин участвовал в заговоре Пизона и неоднократно тайно совещался здесь со Сцевином. Тигеллин удивился, но вместе с тем испытал ощущение близкого триумфа. Он сообщил об услышанном Нерону, тем самым окончательно довершив его разочарование. Петроний! Его ближайший друг – предатель! Удар наверняка был сокрушительным. Однако в тот момент он не стал предпринимать никаких действий против обвиненного, только сказал, что не поедет в Неаполь.