Петроний, конечно, догадался, что его разоблачили, и после того, как наутро кавалькада императора отбыла, он созвал своих друзей на обильный дневной пир, во время которого ненадолго удалился и вскрыл себе вены на запястьях, а потом наложил на раны повязки и остановил кровь. Всю свою жизнь он славился циничным, с презрением относившимся к опасности и модным своим скучающим видом, и вот теперь исполнился решимости поиграть со смертью и получить все возможное удовольствие от новизны собственного умирания. Вернувшись в комнату, где проходила трапеза, Петроний рассказал гостям, что сделал, и когда их меланхолическая заботливость ему наскучила, он снял повязки и снова позволил крови течь, но, когда беседа переключилась на более интересную тему, снова наложил повязки.
Чувствуя, что еще не настолько слаб, чтобы не стоять на ногах, Петроний совершил короткую прогулку по вечерним улицам Кумаэ, а когда вернулся домой, с удовольствием вздремнул. Потом послал за некоторыми из своих рабов и пожаловал денег одному или двум, а остальных велел высечь. После этого продиктовал письмо к Нерону, где напомнил ему много прописных истин и сделал саркастическое замечание по поводу неартистичности некоторых ночных приключений императора, о которых ему в приватной беседе рассказала дама по имени Силия, жена сенатора, имевшая обыкновение развлекаться еще и с Петронием, о чем император ничего не знал.
Потом он снова снял повязки и попросил друзей почитать ему какие-нибудь стихи. Когда жизнь уже покидала его, он заметил стоящую рядом красивую вазу, произведение искусства, которое всегда жаждал заполучить Нерон, и, протянув руку, нарочно столкнул ее со стола, чтобы она разбилась на мелкие кусочки и император не смог ею завладеть.
Известие о смерти Петрония, подтвердившее его вину, стало для Нерона большим потрясением, а оскорбительное письмо больно задело его. Он догадался, что это Силия рассказывала о нем неприглядные истории, и в порыве гнева выслал ее, запретив показываться в Италии. Однако эта вспышка злости не могла успокоить его душевные раны. Что в нем такого должно быть, спрашивал себя Нерон, что его лучшие друзья объединились с его врагами-традиционалистами в заговоре против него? Теперь мы задаемся тем же вопросом. Классики истории утверждали, что его главными изъянами были жестокость, безнравственность, тщеславие и полное пренебрежение достоинством императорского титула. Но, строго говоря, Нерон не был жесток, он даже не был суров, пока ему не начали досаждать заговоры с целью его убийства. Он не был более безнравственным, чем Петроний, Сенека или другие заговорщики, и, следовательно, невозможно, чтобы они действовали под влиянием отвращения к его аморальности. И он определенно не был тщеславен, а о его неуверенности в себе, проявлявшейся в страхе перед музыкальными критиками, знали все. Все его друзья увлекались сценой, а главный заговорщик Пизон сам играл на публике в театральных представлениях точно так же, как Нерон в музыкальных. Значит, не пренебрежение имперским этикетом вызывало у них желание убить его.
По нашему мнению, ясно, что, если аристократия старого пошиба страстно желала его свержения, поскольку он безжалостно выступал против тех норм и установлений, которые они отстаивали, и поскольку он растратил или мог растратить общественные богатства, то предательство его ближнего круга наверняка было вызвано какой-то личной враждой и амбициями, не имевшими никакого отношения к сказанному выше. Пизон мог завидовать самому факту пребывания Нерона на троне. Петроний мог ненавидеть его как соперника в коллекционировании произведений искусства или очень резко разойтись с ним во вкусах. Один мог ревновать его к какой-нибудь женщине, другой – затаить на него злобу из-за нанесенного оскорбления. Как мы видим, с точки зрения истории только традиционалисты с их мотивами достойны снисхождения. В защиту остальных нельзя сказать ничего подобного.
В тот мрачный период жизни Нерона имели место еще три смерти, о которых стоит упомянуть. Первая – это смерть Тразеи Пета, непреклонного сенатора, открыто выражавшего императору свое суровое порицание в течение многих лет. После смерти Агриппины он в знак протеста ушел с заседания сената, не признавал «Праздников молодости» и отказывался присутствовать на них, возражал против обожествления Поппеи и даже не пришел на ее похороны, не появлялся в сенате, когда там произносились ежегодные клятвы верности Нерону и молитвы о его безопасности, не присутствовал на демонстрации его «божественного голоса» и так далее.
Сенат сам устроил суд над этим злополучным человеком, которого обвинили в том, что он представляет опасность для мира и покоя в Риме. Одновременно были предъявлены обвинения его зятю Гельвидию Приску и группе их друзей. Обвинителем от лица государства выступил некий Эприй Марселл.
«Если бы вместо того, чтобы высказывать свое неодобрение, – заявил он, – Тразея пришел сюда и рассказал, каких реформ желает он, было бы еще куда ни шло. Но он своим угрюмым молчанием осуждает всю систему. Разве не ясно, что этот человек недоволен, что Нерон установил мир на всем свете? Видимо, его не устраивает современное общественное процветание. Он пренебрегает законами и оскорбляет Рим как таковой. Похоже, он настолько ненавидит государство, что для него, несомненно, было бы лучше разорвать с ним всякую связь своей смертью».
Сенат справедливо признал его врагом общества, несмотря на искренность его намерений, но разрешил ему вместо казни совершить самоубийство. В то же время Гельвидий и остальные были отправлены в ссылку или прощены. Практически сразу за этим последовал суд над Бареа Сораном и его дочерью Сервилией. Первый обвинялся в участии в несостоявшемся восстании Рубеллия Плавта, вторая – в использовании магии против императора. Обоих сенат признал виновными и разрешил им самим выбрать способ, которым они расстанутся с жизнью. Возможно, смерть Антонии, дочери императора Клавдия и вдовы изменника Суллы, относится к этому же периоду и связана с этими судами, поскольку Светоний утверждает, что ее тоже признали виновной в измене и казнили. Но это утверждение не подтверждено, и, возможно, она умерла естественной смертью.
Нерон не проявлял к этим судам большого интереса, но предполагается, что одобрил приговоры, поскольку его по-прежнему беспокоили и расстраивали угрозы в его адрес, и он не знал, кому доверять. Однако тут темные тучи внезапно рассеялись, и с весны 66 года до конца своего царствования хроника его жизни почти не содержит упоминаний этих мало приятных рассказов о казнях и самоубийствах. Теперь его печаль от потери Поппеи заметно утихла, и он решил снова жениться, поскольку очень хотел иметь детей. В качестве новой императрицы Нерон выбрал Статилию Мессалину, дочь Статилия Тавра, который в 44 году был консулом, и вдову Аттика Вестина, того самого консула, которого вынудили совершить самоубийство как одного из предполагаемых участников заговора Пизона. О ней почти ничего не известно, кроме того, что она не смогла родить Нерону ребенка и что пережила его. Говорили, она была его любовницей до того, как он на ней женился. Если это так, то, возможно, этот брак был более счастливым, чем mariage de convenance (брак по расчету. – Пер.), хотя авторитетные историки почти ничего об этом не говорят.
В речи Марселла в сенате, описанной выше, с благодарностью упоминался тот факт, что Нерон принес империи мир, и это интересный комментарий к характеру императора, о котором Светоний пишет: «Он никогда не проявлял ни малейшего интереса к тому, чтобы расширить границы империи» с помощью военных подвигов. Нерон никогда не видел себя полководцем и не имел никакого желания прославиться как герой-завоеватель. Этот факт, между прочим, указывает, что его любовь к сцене была вызвана не тягой к блеску театрального представления или пристрастием к героике, а подлинным артистическим порывом. Он, без сомнения, был человеком мира и, по-видимому, считал одним из своих лучших достижений закрытие храма Януса – традиционный сигнал того, что в империи воцарился мир. За время своего царствования Нерон смог сделать это дважды: один раз в 64 году, другой – в 66-м. Эта склонность к пацифизму, или скорее погруженность в дела, которые он считал более важными, чем битвы, судя по всему, стали одной из причин нелюбви к нему конвенциональных кругов римского общества, родившихся и выросших в атмосфере милитаризма. Эти люди, привыкшие к оружию и крови, с презрением смотрели на закрытые двери храма Януса. За несколько лет до этого Нерон поговаривал о том, чтобы вывести римские легионы из Британии, а какое-то время после этого решительно пытался установить длительный мир с наследственными врагами Рима на другом конце империи – парфянами.
В конце концов в последнем вопросе его усилия увенчались успехом, и в начале лета 66 года он с большим удовлетворением принимал в Риме дань уважения от Тиридата, брата царя Парфии, которого тот сделал царем Армении, но которого в последствии изгнал римский генерал Корбулон. Тиридату было дано обещание, что, если он приедет в Рим, ему возвратят трон, поэтому осенью 65 года он тронулся в путь. Его путешествие было по-царски неспешным и заняло не менее девяти месяцев. Тиридата сопровождали три тысячи парфянских всадников и почти столько же римских, а также бесчисленное множество придворных и слуг, и с того момента, когда процессия пересекла границу Армении и въехала на территорию Римской империи, все снабжение и другие расходы оплачивались из общественной казны Рима.
Тиридат был красивым умным молодым человеком и, проезжая верхом из города в город по прекрасным римским дорогам, являл собой величественную фигуру. Его жена ехала вслед за ним, но, поскольку парфянским женщинам не разрешалось показывать лицо на публике, на царице был похожий на шлем головной убор, который полностью скрывал ее черты. На протяжении всего пути по Малой Азии и Греции царскую чету чествовали и щедро развлекали, а где-то в районе современной Венеции их встретила роскошная императорская колесница или повозка, на которой они проследовали вниз по восточному побережью до Неаполя, где их ожидал Нерон.