В отчаянии вернувшись на виллу, Нерон обнаружил, что все слуги разбежались, и решил покончить с собой. Он поспешил в спальню, но сбежавшие слуги украли золотую коробочку с ядом. Они вынесли из дома все, что имело ценность, даже постельное белье. Тогда Нерон стал носиться по дому и звать гладиатора Спицилла или еще кого-нибудь, кто мог бы убить его, но последние оставшиеся слуги отказались ему помочь. В ответ на это Нерон воскликнул: «Что?! Неужели у меня нет ни друга, ни врага?!» Потом, не обращая внимания на гром и молнии, пошел в конец опустевшего сада к берегу реки и уже собрался утопиться, когда его верный вольноотпущенник Фаон, шедший за ним, предложил спрятать его в своем доме примерно в четырех милях к северу от города, и, похоже, у него был вполне определенный план бегства.
Нерон с готовностью принял предложение, и, взяв с собой Спора, они с Фаоном, другим вольноотпущенником по имени Эпафродит и еще одним спутником двинулись в путь верхом. Несмотря на ночную тьму, голову Нерона замотали, чтобы не было видно волос, старым плащом прикрыли его тунику, а лицо закрыл носовой платок. Им нужно было пересечь весь город из конца в конец, но поздний час, гроза и тревога, соединившись, прогнали с улиц всех людей, и четверо всадников промчались беспрепятственно, словно призраки, даже если кто-то замечал их, выглянув из окна. Проезжая мимо казарм преторианцев, расположенных севернее Палатина на склоне Квиринала, они услышали крики солдат и поняли, что те пьют за здоровье Гальбы и падение Нерона. Один раз их окликнул пешеход: «Есть какие-нибудь вести о Нероне?» Но тут они заметили другого человека, который, указав на них, сказал своему товарищу: «Они гонятся за Нероном».
Внезапно лошадь императора шарахнулась в сторону от трупа, лежавшего на дороге, отчего платок, закрывавший его лицо, сполз. В этот момент проходивший мимо старый солдат при свете лампы узнал императора и отдал честь. Но так или иначе им удалось беспрепятственно добраться до Коллинских ворот на северной окраине города и выехать в открытое поле. Когда они наконец доехали до поворота, который вел к дому Фаона, то спешились и с большим трудом пробрались сквозь заросли шиповника и заросшее тростником болото к задней стороне дома. Там Фаон предложил Нерону спуститься в похожую на пещеру песчаную яму в конце сада, но тот отшатнулся, воскликнув: «Я не спущусь под землю, пока жив!» Это замечание указывает, что своеобразное чувство юмора не покинуло его. Однако согласился сесть и подождать, пока Фаон подготовит в доме место, где его можно будет спрятать. Нерона мучила жажда, и он, опустив руку в сосуд с грязной водой, зачерпнул ее ладонью и выпил немного. Потом с улыбкой сказал: «Вот она, знаменитая decocta Нерона». Словом decocta обозначали отфильтрованную кипяченую и охлажденную воду, которую пили во дворце.
Занимался рассвет, и в утренней полутьме Нерон начал отдирать прилипшие к его плащу шипы и ягоды ежевики. Пока он занимался этим, вернулся Фаон и сказал, что расширил вентиляционное отверстие в стене одной из задних комнат и теперь Нерон может пробраться туда так, что никто из домочадцев не узнает о его присутствии. Сделав, как ему сказали, Нерон оказался в маленькой комнатке с земляным полом, на который Фаон положил матрас и одеяло. Ему предложили кусок грубого хлеба и прохладную воду, но, хотя Нерон и был голоден, он лишь выпил немного воды, а есть не стал.
Эпафродит, который по какой-то причине хотел, чтобы Нерон умер, убеждал его, что единственный способ выбраться из этого жалкого положения – это совершить самоубийство, как требует обычай. Выслушав его, Нерон кивнул и попросил его и остальных, чтобы они вырыли могилу прямо здесь, в земляном полу комнатки. Он сказал, что заметил в саду несколько мраморных плит, которые подойдут, чтобы ее закрыть. Они молча принялись копать могилу, Нерон не отрывал от них глаз. Потом попросил их принести воды и все, что нужно, чтобы после смерти омыть его тело. При каждым слове его глаза наполнялись слезами. Он то и дело вздыхал: «Qualis artifex регео!» («Какой артист умирает во мне!») Но по-прежнему не решался умереть.
Вскоре после того, как взошло солнце, кто-то из людей Фаона во дворце прислал ему посланца с письмом, содержавшим последние новости. Фаон отнес письмо Нерону, и тот нетерпеливо выхватил его из рук вольноотпущенника. В письме он прочитал, что сенат, собравшийся прошлой ночью, объявил его врагом государства, что ведутся его поиски и что он приговорен к смерти посредством «древнего римского способа казни».
«И что же это за способ?» – в ужасе спросил он.
«Заключенного, – ответил Эпафродит, – раздевают догола, привязывают за шею к раздвоенному колу и забивают кнутом до смерти».
Услышав эти слова, Нерон выхватил два кинжала, которые взял с собой, но, нащупав их острые концы, снова опустил их. «Время еще не пришло», – сказал он.
Он понимал, что должен убить себя, но все еще колебался. У него еще оставалась слабая надежда на спасение. Нерон снова поднял кинжал, но отложил его в сторону. Потом велел Спору петь песню смерти. Он спросил, не собирается ли кто-нибудь из присутствующих тоже покончить с собой, и если да, то пусть сделает это первым, чтобы он мог посмотреть, как это делается. Но никто не пошевелился. Все молча смотрели на него.
«Это позор! – простонал Нерон, смахивая пот с лица. – Это позор, я не должен жить. Это непристойно, Нерон! Это непристойно. В такие моменты нужно быть храбрым. Давай же, мужайся, будь мужчиной».
Пока он говорил, до него донесся звук конского топота, и, когда Эпафродит сказал ему, что это солдаты, которым кто-то сообщил, где он прячется, и теперь они скачут за ним, Нерон в последний раз принял театральную позу и, цитируя Гомера драматически прошептал: «Звук быстроногих коней стучит у меня в ушах! – и потом снова повторил: – О, Юпитер! Какого артиста теряет мир, какого артиста!» Он схватил кинжал и с помощью вольноотпущенника вонзил его себе в горло.
Через несколько секунд, когда он лежал на полу, истекая кровью, в комнату ворвался офицер и, сбросив плащ, прижал его к ране в инстинктивной попытке остановить кровь. «Слишком поздно! – прохрипел Нерон. – Это и есть твоя преданность?» В следующий миг он потерял сознание.
По странному совпадению, этот день, 9 июня, был годовщиной насильственного самоубийства Октавии.
Глава 18
Вскоре весть о самоубийстве Нерона дошла до Рима и поначалу была встречена с весьма смешанными чувствами. Светоний пишет, что люди плясали от радости, но Тацит, напротив, говорит, что, хотя самые знатные круги общества были довольны, массы погрузились в печаль. На самом деле создавшуюся ситуацию трудно оценить, поскольку толпа разделилась на две части: одни сбрасывали статуи императора и проклинали его, другие сожалели об этой утрате и винили в трагедии его назначенцев. Когда преторианцы узнали, что Нерон не бежал в Египет, как говорили им старшие офицеры, они испытали стыд и злость и сказали, что никогда не отказались бы от верности императору, если бы не считали, что он сам отрекся.
Мнение низших классов, судя по всему, сводилось к тому, что во всех несправедливостях, от которых они страдали, виноваты агенты Нерона, и толпа сразу же набросилась на этих людей. Некоторые из них были забиты до смерти прямо на улицах Рима. Одного из агентов тайной полиции Нерона, Апония, сбили с ног, и проезжавшая мимо повозка, груженная тяжелыми камнями, намеренно переехала его, раздавив насмерть. На Спициллия, любимого гладиатора императора, который бросил своего хозяина накануне вечером, напали на Форуме, и толпа убила его, сбросив на него одну из статуй Нерона. Один из видных сенаторов Мауриск предупреждал сенат, что народ не знает, на что решиться в условиях этой кризисной ситуации, и скоро, возможно, захочет, чтобы Нерон снова был жив.
В течение дня по городу разлилось всеобщее сожаление об императоре. Когда он прошлым вечером вышел из дворца, говорили теперь люди, то не бежал, а совершенно открыто поехал в Сервилианские сады. Ночью он смело проскакал через весь город в дом Фаона, надеясь, что доброжелатели в конце концов придут туда, чтобы помочь ему. Но когда сенат объявил его врагом государства, он благородно убил себя. Он повел себя храбро, как и подобает последнему из славного рода Юлиев. Какими мирными и процветающими были все годы его царствования! Только во время и после его турне по Греции агенты – такие, как Гелиос – стали грабить людей. Это не его вина. Как он был красив, какая прекрасная фигура, как у молодого человека! Правда, он был одержим манией музыки, но голос у него действительно был великолепный. Если бы он сразу выступил против старого Гальбы, то с легкостью подавил бы восстание, потому что кому нужен этот старик в качестве императора?
Настроение толпы произвело такое большое впечатление на Ицела, главного агента Гальбы в Риме, что, хотя некоторые люди, как уже было сказано, сбрасывали статуи Нерона, он решил позволить, чтобы его похоронили, как подобает. Он и Нимфидий, второй префект преторианской гвардии – впрочем, скорее первый, поскольку он заставил чахоточного Тигеллина отойти от активных дел, – контролировали происходящее в Риме, но никто не утверждал, что Нимфидий побывал на месте трагедии. Похоже, в дом Фаона пошел один лишь Ицел, и были даны указания обращаться с телом Нерона уважительно. В доме Ицел обнаружил Спора, который сидел и плакал. Позднее Нимфидий послал за этим странным существом и забрал его к себе в дом, но о судьбе Фаона никаких упоминаний нет. Двум старым женщинам, Эклоге и Александре, ухаживавшим за Нероном, когда он был ребенком, разрешили подготовить его тело к похоронам. Днем помочь им пришла бывшая любовница императора Акта, случайно оказавшаяся в это время в Риме.
Не лишним будет упомянуть, что, по преданию, за несколько лет до этого святой Павел обратил печальную Акту в христианство. Однако единственным подтверждением этой истории является утверждение святого Иоанна Златоуста, что им была обращена некая дама – имя не называется, – являвшаяся любовницей Нерона. В том, что это была Акта, нет ничего невозможного, и, если это так, есть что-то удивительно драматичное в воображаемой картине новообращенной, молившейся Христу о душе ее царственного возлюбленного, к которому ее товарищи-христиане, как было сказано выше, уже начинали