Секретарь одну за другой пропускал делегации к императору. Сначала представителей театра Помпея, потом Марцелла и Бальба, затем союза флейтистов и «Общества римских кифаредов».
За ними должны были последовать еще танцоры и цирковые возницы, но Нерон прекратил прием, так как постучали в потайную дверь зала.
Пришла Поппея, еще не видевшая его после спектакля.
Вчерашний триумф она по праву считала и своим. Сейчас она смело приблизилась к императору, будто поднялась уже на ступени трона.
— Любишь меня? — точно бросаясь в атаку, спросила она.
— Люблю, — ответил Нерон.
Лицо императора стало чище, спокойней. Не видно было уже следов неуверенности и горьких раздумий. Поппея считала, что препятствий на их пути больше нет.
— Мой кифаред, — простонала она, прильнув к нему всем своим сладким телом. И после поцелуя спросила: — Устал?
— Нет, верней, да. Немного, — садясь, проговорил император.
Поппея не поняла его.
— Что ты сказал? Ах, знаешь, этот свет до сих пор ослепляет. И аплодисменты еще звучат в ушах. Какое счастье! Великолепные вина, божественные блюда! Я пьяна и сыта по горло.
Нерон был удовлетворен достигнутым. И не мог говорить ни о чем другом.
— Ты все помнишь? — спросил он. — Все видела? Слышала крики народа? Судьи, поэты расточали похвалы императору, а сами из зависти к сопернику даже побледнели, этакие ничтожества! Жалкий сброд! Как им хотелось растоптать меня, но я твердо стою на ногах. Нерон победил всех и вся. Разгром парфян не был таким огромным триумфом.
Подведя ее к венкам, он показал все до единого. Потом долго распространялся о новом выступлении на сцене. О прочем ни слова.
Он словно не замечал Поппеи. Не ублажал ее, не оказывал знаков внимания, а лишь поцеловал, как мужчина, — осчастливил своей любовью.
«Что же это, промах? — подумала она. — Обеспечила ему успех, аплодисменты. А теперь...»
Похоже было, что она, Поппея, проиграла игру. Устроила ему спектакль, договорилась обо всем, заплатила хлопальщикам, — приложила столько стараний, а сейчас с изумлением убеждалась, что император не томится от любви к ней, как раньше.
— Сюда никто не приходил? — осведомилась она.
— Ах, да, Отон.
Чтобы подготовить свой приход, Поппея как вестника послала его вперед.
— О чем он говорил с тобой? — дрожащим голосом спросила она.
— Болтал, как обычно, о том, о сем.
— И обо мне?
— И о тебе.
Нерон опять подошел к венкам. Но тут Поппею взорвало:
— А пришла я вот почему: не могу больше так жить. Он преследует меня, подстерегает. Заставляет всех тайно шпионить за мной.
— Правда?
— Я даже боюсь его. Иногда он так странно смотрит на меня. Ни слова не говорит. Только смотрит. Того и гляди убьет.
— Отон? — пренебрежительно проговорил Нерон. — Я-то знаю его. Он трус.
— Но он увезет меня, хочет увезти от тебя подальше, куда-то к морю. Спаси меня! — закричала Поппея. Потом, изменив тон: — Не отпускай меня с ним. Оставь при себе. Я не люблю его. Только тебя, тебя.
Она судорожно рыдала. Скользкие красивые слезы катились по лицу, дробясь на губах, — неестественные слезы, которыми, как и смехом и гневом, она всегда готова была разразиться. Император своими устами величественно осушил ее слезы.
— Ты не любишь меня, — прерывающимся голосом твердила Поппея. — Да, да, не любишь. И это теперь, когда я так сильно тебя полюбила и ты стал великим, первым на земле человеком. Уже не любишь. Знаю. Чувствую. Оставь меня, нет, не оставляй, — молила она. — Я уеду навсегда, никогда больше тебя не увижу. Нет, буду здесь, у твоих ног, только не гони меня!
Нерон разрешил ей поклясться, что она никуда не уедет, и выплакаться у него на груди, пока она, томная девочка, не устала.
Эта плачущая женщина не вызывала у него неприязни. Он еще больше наслаждался недавним триумфом при мысли, что и ее покорил своим искусством и теперь может делать с ней, что угодно. Он успокоил Поппею несколькими словами. Пресек все жалобы, своими губами замкнул ей рот. Потом торжествующе отослал ее от себя.
Император охотно и поразвлекался бы с ней, но в тот день был очень занят. Он поехал в «Общество римских кифаредов», куда пожелал быть принятым после публичного выступления, и его имя, Луций Домиций Нерон, внесли в список членов. Таким образом кифареды, считая его уже не дилетантом, а таким же, как они, артистом, выразили свою любовь к нему и поддержали традиции. Он сделал большие пожертвования в пользу общества.
Там его осаждали новые делегации. Посланцы далеких восточных провинций и греческих островов просили выступить у себя, они хотели видеть и слышать божественного артиста.
Какой-то претор обещал миллион сестерциев за одно его выступление.
— Не могу, каждый день у меня спектакли, — с признательностью пожимая ему руку, оправдывался Нерон. — В конце концов, не могу же я разорваться на части.
Глава двадцать перваяОткатывающийся назад обруч
Пасмурным дождливым днем, на рассвете, Поппея сидела, понурившись, перед зеркалом.
Под глазами синие круги. Помятое, заспанное лицо.
Если бы сейчас ее увидел кто-нибудь из тех, кто любовался ею, когда она сидела в театральной ложе, сверкая искусно наведенной красотой и волнующей свежестью, он с изумлением подумал бы, скольких жертв, сознательных ухищрений требует красота, доставляющая обычно удовольствие лишь окружающим, но не нам самим. Туника, которую она наспех накинула, встав с постели, соскользнула с плеч и открыла ее усталую наготу. Она зябко ежилась в прокладной комнате. Мерзкая, дьявольская дрожь пробегала по спине, и все тело нервно подергивалось.
Поппея причесывалась, потому что ничего другого делать не могла; срывая злость, долго теребила свои короткие жидкие волосы. Сердито трепала, рвала их, и на гребешке оставались желтые клочья. Все новые и новые планы зарождались у нее в голове. В этом беспокойном лохматом шаре, прекрасном творении природы, красивой ядовитой ягоде.
— Комедиант, комедиант, — дрожа, твердила она. — Вернее, шут. Я чуть не просчиталась.
Нерон обманул ее тайные надежды. Не уступил ей, не исполнил ее желания. Впервые в жизни не одержала она над мужчиной победы. Иначе быть бы ей уже императрицей. Как же это случилось?
Она стремилась приблизить его к себе, а сама отдалила. Слишком опрометчиво, видно, действовала, и тем самым выдала свои намерения. Вот в чем оплошность. Надо все начинать сначала.
Когда совсем рассвело, к ней вошел Отон.
— Какие успехи? — задал он обычный вопрос.
— Никаких, — сжавшись в комок, мрачно ответила Поппея.
Отон пожал плечами.
— Ты все испортил, — прибавила она.
Одеваясь, она вспыхивала гневом из-за каждого пустяка. Исцарапала булавкой подававшую одежду рабыню, так что на ее темной коже выступили капли крови.
Закончив туалет, Поппея не отходила от зеркала. Здесь проводила она долгие часы, изучая себя, и это было главной ее заботой. Наблюдала за своими не отработанными еще движениями, следила за взмахом ресниц, и их невольный трепет подчиняла собственной воле, чтобы в нужный момент использовать как оружие.
Она знала, что, приложив старания, можно придать своему лицу то или иное выражение. Зеркало не только отражает, но и преображает. Поэтому она никогда не пренебрегала изучением своей внешности; эта неутомимая актриса трудилась целыми днями и расставалась с зеркалом, лишь когда в совершенстве овладевала телом, оттачивала свое обаяние, как на острие иглы, концентрировавшее всю ее прелесть.
И сейчас она поняла уже, что ей делать. Не головой, не телом, а всеми нервами, кончиками пальцев чувствовала, откуда исходят ее невидимые чары. Если раньше она слишком много дала Нерону в кредит, то теперь, насколько необходимо, урежет этот кредит. Нужно оттолкнуть от себя императора. Ловко, решительно, как фокусники в цирке запускают обруч, а в последний момент делают едва заметное движение, чтобы, откатившись, он сам вернулся на прежнее место. Обруч всегда возвращается назад.
Она отправилась в лектике на Марсово поле, к портику Октавия, месту прогулок знати. Перед театром Марцелла встретила Менекрата, пригласившего ее на свою виллу.
Поппея посетила актеров и писателей, обществом которых пренебрегала последнее время, хотя и чувствовала себя среди них превосходно.
Там она узнала самые свежие литературные сплетни.
С тех пор, как император помирился с Сенекой, старый философ, забросив науки, как и его покровитель, стал писать только стихи.
Лукан после спектакля, избежав всяких неприятностей, вернулся тайком в изгнание.
Однако Антистий попал в беду. На одном ужине он прочел сатиру на Нерона, его арестовали и за оскорбление императора отдали под суд. Все предрекали ему смертный приговор. Было бурное заседание сената. Сенатор Тразея, смелый старик, со своими малочисленными сторонниками выступил в защиту Антистия; льстецы настаивали на смертной казни. Тогда дело передали на рассмотрение императора, который послал свое решение в сенат. Он удовольствовался тем, что стихотворца, назвавшего его пьяным безумцем, сослали. Нерон, в конце концов, не чувствовал себя оскорбленным. Ведь все поэты чуточку безумны и пьяны.
Император был щедрый, расточительный, добрый и снисходительный. Успехи в Риме и в провинциях совершенно вскружили ему голову. На тысяче колесниц выезжал он на гастроли, и солдаты несли его кифару и маски. Он был в зените славы. В школах, наряду с произведениями Вергилия и Горация, учили его стихи, и маленькие школьники усердно долбили наизусть «Смерть Агамемнона».
У Нерона, как у классика, не было соперников. За все расплачивался он деньгами, цены которым уже не знал. Дорифору, переписавшему кое-что из его произведений, он приказал выдать два с половиной миллиона динариев, и когда ему заметили, что это, наверно, слишком большая сумма, он со странным смехом распорядился удвоить ее.
Поппея была достойна любви, она целовала его, говорила с ним, и голос ее звучал просто и естественно. Рассказывала она преимущественно о том, что слышала в литературных кругах.